Час назад я был жертвой. Униженной, запятнанной, но – жертвой. А теперь я кто? «Обныкновенное дело»? Такой же, как и все? Они, все... все здесь... Нет! Не может такого быть!

А противный голосок, проснувшись внутри меня, шептал и скребся: «Может, еще как может. Это ты, ты был, слеп и глух все это время... Вспомни, ну вспомни, как на тебя смотрели у Василия Никитича? Как он отсылал тебя, едва только намечалась пьянка с заезжими офицерами? Ты еще обижался, думал, за ребенка держат, а тебя, выходит, оберегали? От вот этого самого? А какими глазами на тебя смотрели свои же, офицеры из чинов что повыше? Жадными, масляными. А ты опять же думал все что угодно, кроме... правды».

Нет, нет, не может такого быть! Я закрыл голову руками, зарываясь в подушку. Но от себя-то куда спрячешься? И память все не унималась. Словно только сейчас очнувшись, она с инквизиторской дотошностью разворачивала предо мной все новые и новые картины.

...Лиловые синяки на шеях младших штабных, которые я списывал на все, что угодно, а то и старался вообще не замечать...

...Как они же сторонились меня, шепчась за спиной и называя «любимчиком»...

...Как один из проезжих адъютантов поутру криво садился в седло, ругаясь под нос, что кто-то мог бы и поаккуратнее. А начальник его, стоя рядом, гладил его лошадь, изредка, будто случайно задевая колено всадника, и усмехаясь говорил: «Ничего, потерпишь. Сам же хотел»...

Я смотрел и не видел. Я слушал и не слышал. Я жил, и жизнь моя шла мимо меня.

И вот я поплатился.

Что ж, дорога мне была одна. Я осторожно поднялся, с неуместным удивлением почувствовав, что хлопоты Прохора не пропали втуне, и подошел к столу.

Пистолеты исчезли.

Я недоуменно огляделся. Они же только что были здесь!

– Прохор!

– Ась, барин? – в двери показалась лохматая рыжая голова. – Не спите?

– А... где? – я показал на стол.

– А, эти... Убрал я их. Негоже тут-то валяться.

– Принеси, – приказал я, чувствуя себя преглупо.

– Нет, барин, – заупрямился вдруг он. – Незачем это. Али я не вижу, чаво удумали?

Он вошел в комнату и заговорил с внезапным примирением:

– Не надо этого-то, барин. Грех-то какой на душу брать собрались, одумайтесь.

– Какой... грех? Ты в своем уме?! Делай, что приказано!

– И не буду. Не буду, потому как сами опосля жалеть будете. Да поздно. Вы, барин, лучше подумайте, что будет, коли вас найдут в таком-то виде... да опосля того, что было. Скажут парень был гулящий и преотвратный. И более ничего.

У меня перехватило дыхание. Об этом я и не подумал. А как же...

– Нет...

– Истинный крест! И не такое видал. Вы, барин, лучше енто... к князю сходите. Да обскажите: так мол и так, не любо мне енто. Извольте опустить обратно... или еще куда направьте.

Он помолчал, а потом решительно взял меня под локоть и повел к постели.

– А пока ложитесь. Ложитесь, барин, отдыхайте. Вас велено не беспокоить до завтра, стало быть, и делать вам ничего не надо. Вот и отдыхайте себе.

Вся моя сила и решимость давно уже испарились, потому я послушно позволил себя уложить и только потом запоздало спохватился:

– Кем не велено?

Но Прохор уже ушел, и вопрос мой так и остался без ответа.

***

На следующий день ближе к вечеру меня позвали к князю. Я пошел с пустой головой и тягостным предчувствием на сердце. Что мне делать и как быть, я не знал, и спросить было не у кого. Все мое представление о жизни рухнуло в одночасье, и думать я теперь мог только о том, с каким лицом встретить мне князя и как он будет смотреть на меня.

Князь повел себя так, как я и не мог ожидать. Он принял меня, словно и не было между нами ничего, и я только приехал под его начало. Князь спокойно и в преотличном расположении духа проверил дела текущие, обстоятельно рассказал, что и как делается в гарнизоне с переводами, увольнительными и прочим, а потом, словно в продолжение наставлений, дернул меня на себя, так что я чуть не упал, и заглянул в глаза.

– Ну, что Андрюша, обвыкся со вчерашнего? – спокойно спросил он.

– Я... вы... – от неожиданности забормотал я. Ну почему я вновь сделался косноязычен, лишь только оказался с ним лицом к лицу?!

– Ну, полноте, не так уж я и сильно. – Он примирительно похлопал меня по спине. – А тебе урок на будущее: начальство злить – себе дороже. Не упрямился бы, вышло бы по-хорошему. Ну да сейчас все исправим.

И он властно толкнул меня в сторону спальни.

– Нет!

Я вырвался из его рук и отступил назад.

– Послушайте... нам надо поговорить!

– О чем? – нахмурился он. – Обо всем уж обсказано... а невинность, сладкий, поздно разыгрывать.

Кровь бросилась мне в лицо.

– Я не... вы не смеете... больше. Я не могу, не желаю участвовать в этой... мерзости!

Князь одним слитным прыжком вдруг оказался рядом и заломил мне руку за спину, притискивая к стене.

– А кто тебя спрашивать будет, щенок? – почти зарычал он. – Кто ты есть, чтобы так разговаривать? «Не могу, не хочу», – передразнил он. – Ты присягу давал, а? «Служить и денно и нощно... повиноваться во всем... приказов не обсуждать... выполнять с охотою и тотчас же... » Ну?!

С каждым словом он встряхивал меня все сильнее, пока у меня слезы на глаза не навернулись от боли. Тут он резко отпустил мою руку и отступил, так что я чуть не упал на пол и с трудом устоял на ногах.

– Не будешь слушаться, щенок, – тихо и очень покойно начал он, – я вышвырну тебя отсюда так, что в столице еще долго вспоминать будут. А перед тем объезжу, как кобылу, пред всем гарнизоном и остальным дам. Через строй прогоню. А потом отошлю обратно, как последнюю развратную шлюху. И посмотрим, кому поверят. Ты понял?!

Я судорожно кивнул. В том, что он говорил правду, я не сомневался ни секунды. Такие глаза, как у него, могли принадлежать только дьяволу во плоти человеческой. И я был в полной его власти. Князь в точности знал, чем подчинить меня. Пригрози он смертью, я бы рассмеялся, не задумываясь – разве не этого я так желал недавно? Но бесчестье... для меня, для родных моих... это было невозможно, немыслимо... И я кивнул.

– То-то же, – князь слегка смягчился. – Будешь послушным, не будет тебе забот. Отпущу, как только найду тебе замену... помилее да поскромнее, понял?

Я опять кивнул.

– Вот и ладно. Пойдем.

И он подтолкнул меня к двери.

Войдя в спальню, я встал подле постели, опустив голову и стараясь не смотреть на нее до последнего. Как князю удалось сломить меня столь быстро? Было ли все дело только в полной моей уверенности, что он сделает так, как сказал, или наличествовало еще что-то? Да, вынужден сознаться я, было. Страх. Тот страх, что поселился во мне с первой нашей встречи. Тот, что был вбит в меня прошлой ночью, вместе с кровью, впитавшейся в эти простыни.

Я невольно посмотрел, не остались ли еще там следы нашей первой ночи, и тут же, покраснев, отвернулся. Как я мог думать о таком?

– Что головой мотаешь, точно конь? – недовольно спросил князь, стаскивая сапоги. – И что встал? Раздевайся. Или мне опять трудиться?

Вспомнив, как это было ранее, я, попятившись, начал торопливо раздеваться. Что бы это ни было, пусть закончится поскорее!

Обнаженный, стыдливо прикрывшись руками, я стоял перед кроватью, не в силах сделать лишнего вздоха, а князь, не торопясь приблизиться, рассматривал меня издали. Словно я и впрямь был конем, выставленным на продажу. Захоти он осмотреть мне зубы, я бы ничуть не удивился. Но вместо этого он, восхищенно присвистнув, наконец подошел и толкнул меня к кровати.

– Хорош... Эх, хорош. Неужто я мог бы упустить такое? Ну что стоишь? Ложись. Не стоя же нам, в самом деле, когда постель рядом.

Он, хохотнув, подтолкнул меня сильнее. Я, отчаянно краснея, забрался на постель и лег на живот, всем телом чувствуя его пристальный взгляд. Без сомнения, моя слабость и покорность его воле возбуждали князя ничуть не меньше, чем прежнее сопротивление. Мужское его достоинство, и без того немалое, росло на глазах и безо всякой помощи со стороны князя, становясь подобным бычьему... Покраснев еще сильнее, я спрятал голову в подушки. То, что я знал, что последует далее, ничуть не утешало меня. Лежать покорно, ожидая почувствовать это в себе, – было ли худшее унижение?