– Теперь давай ртом, – низким от похоти голосом приказал он.

– Что?!

Я попытался было увернуться, но был за волосы немедля возвращен обратно.

– Что слышал! Давай, не так это и сложно. Открывай рот и языком поработай. Не все ж тебе им дурь болтать, – хохотнул князь. – Ну!

С моего места, когда я глянул на него снизу вверх, князь, тяжело дышащий, с расширенными от вожделенья янтарными глазами, с черной гривой, выбившейся вперед и прилипшей к вискам, был столь страшен, столь похож на дьявола, гравюры которого я видел однажды, что я обреченно приоткрыл рот, позволяя ему выполнить желаемое. Князь, застонав, рванулся вперед, вцепившись мне в плечи. Однако же он был слишком велик, чтобы поместиться у меня во рту, потому я все равно был принужден помогать себе рукой.

Не скажу, что сразу же у меня получилось хорошо. Я задыхался, чуть не подавился, пару раз неосторожно задел его зубами, за что получил по щекам, но в конце концов эта пытка закончилась и в рот мне пролилось тягучее, солоноватое семя. Князь удовлетворенно выдохнул и оперся о стену, передыхая.

– Ничего, ничего, – расслабленно приговаривал он, глядя, как я утираюсь. – Научишься. Задатки-то есть.

Я, ничего не ответив, сидел, низко опустив голову. Именно в тот момент я окончательно понял, что назад для меня дороги нет. Что я принужден жить здесь столько, сколько мне прикажут, и так, как мне прикажут, до тех пор, пока князю не вздумается отпустить меня. Иного пути для меня не было.

Что самое обидное, мы так никуда и не поехали. Примерно через час после моего окончательного падения прибыл гонец с депешей, из коей следовало, что поездка отменяется.

А я все никак не мог решить, что же унизительнее. Ну, так, по крайней мере, не было больно. Хотя и боль прошла где-то через неделю после нашего с князем «знакомства». Чуть обвыкнув, я научился лежать и стоять так, что не было больше той пронзительной боли, а лишь тупо ныло при каждом соитии. А может, само тело мое привыкло к такому с собой обращению? Как там Прохор говорил: «Расслабьтесь барин и лежите себе спокойненько. И все будет хорошо...»

Хорошо не было. Но и больно тоже. Было просто гадко.

Я, дворянин, офицер, стал... подстилкой, пусть даже у генерала, у князя, но... об этом легче было просто не думать.

Так что я почти смирился с тем, что отныне мне предстояло ублажать князя еще и ртом.

Хуже было иное. Князь, словно раздраженный моею равнодушной покорностью, раз от раза изобретал все новые мерзости, коим я должен был подчиняться. Будто бы мало было ему простого соитья, он заставлял меня каждый раз ложиться по-иному, удовлетворяя свою похоть. То стоя, у него в кабинете, среди бела дня, когда я замирал от страха и стыда, что в любой момент к нам могли войти; то сидя у него на коленях, когда ему лень было вставать с кресла; но больше лежа на ненавистной мне кровати. На животе, на коленях, на боку, на спине... Последнее он особенно любил: заставлять меня лежать с широко разведенными и согнутыми в коленях ногами, с подушкой, подсунутой под ягодицы, словно я был женщиной. Будто самая природа склоняла его к такому... представлять, что я женщина, думал я поначалу. Все оказалось куда проще: ему просто нравилось смотреть за мной во время издевательств. Как я кусаю губы, как отворачиваю голову. Как не могу сдержать стонов, когда он с силой толкает в меня свое орудие еще и еще, пока не наполнит меня своим семенем. Он заставлял целовать себя в губы, глубоко, по-французски, так что я часто, задыхаясь, был вынужден хвататься за его плечи, целовал и кусал меня за грудь, словно я и впрямь был женщиной, лез языком даже в уши, целуя и прикусывая. Последнее было особенно противно, и он скоро прекратил, так как я не мог сдержать отвращенья, ясно читавшегося на моем лице. Но шею мою он не оставлял в покое никогда, и не было дня, когда бы я не ушел от него без засоса либо двух...

Руки его тоже не знали покоя, заставляя меня каждый раз содрогаться, когда он просто прикасался ко мне. Они не уставали терзать меня и до, и после соития. Но более всего во время.

Тогда я недоумевал: чего же добивается этим князь? Какое извращенное удовольствие можно получить, щипая, оглаживая и тиская меня, хлопая по ягодицам, трогая в самых сокровенных местах?

Разгадка была столь же проста: князь добивался от моего тела ответа ему, а оно молчало, ибо я, считая это очередным извращением, сопротивлялся и замыкался все больше и больше. И все его «ласки» оставляли меня настолько равнодушным, что даже терпению князя пришел конец.

В один из вечеров, устав терзать мой рот, он вдруг столкнул меня с колен, куда сам дернул, едва я вошел в кабинет, и бросил с презрением:

– Ледышка. Столько с тобой вожусь, ни для кого и десятой доли такого не делал, а ты словно каменный. Лежишь подо мной, как бревно, только глазами зыркаешь...

И с досадой стукнул кулаком по подлокотнику.

Тут как завеса упала с моих глаз. Так вот чего добивался князь! Оказывается, все это, самое противное, делалось для моего же удовольствия! Чтобы и тело мое подчинилось ему, с охотой участвуя в его мерзких игрищах... Облегчение от внезапного прозрения было столь велико, что я начал неудержимо смеяться.

– Ты что это? – встав с кресла, осведомился князь. – Над чем смеяться вздумал?

– Да не бывать этому!

Смех пропал так же внезапно, как и появился.

– Вы что же это, думали, все такие, как вы? Да не может нормальный человек получать удовольствие от подобной гадости!

Оглушительная пощечина свалила меня на пол. Не успел я понять, что произошло, как князь одной рукой вздернул меня с пола и наотмашь ударил по другой щеке.

– «Нормальный», говоришь? «Гадость»? Смеяться вздумал?! – рычал он, тяжело дыша, и желтые глаза его, словно уголья, обжигали меня. – Щенок!

Он затряс меня, словно я был куклою, а потом, пройдя в спальню, швырнул на кровать так, что в глазах у меня потемнело. Не помня себя от гнева, князь, не утруждая себя сапогами, принялся срывать с меня брюки, с треском разрывая плотную материю.

– Щенок! Баба! Тряпка!!! – рычал он, хватая меня под бедра, и ударил еще раз, кулаком в живот, когда я попытался схватить его за руки. – По-хорошему не хочешь, да? Не хочешь? Так будет тебе иначе! Как с самого начало положено было, за дерзости твои и хамство.

И с этими словами он вломился внутрь меня, грубо, жестоко, так что я закричал, вырываясь.

– Куда?! Лежать! – он схватил меня крепче, загоняя себя внутрь до упора, до крови, до слез. – Лежать, тебе сказали!

Я лежал, задыхаясь от рыданий, когда его орудие рвало меня на части, и не было конца этой пытке. Князь в бешенстве, казалось, забыл обо всем на свете. Он брал меня так жестоко, как не было и в первый наш раз, с силой вламываясь туда и обратно, стремясь сделать мне как можно больнее, чтобы я «почувствовал разницу».

– Ну что, нравится тебе так?! А? Шлюха белобрысая, ангелочек!!! Смотри на меня! Не смей отворачиваться! Чувствуешь меня?!

Я чувствовал. Чувствовал, как его орудие рвет меня, с каждым разом вгрызаясь все глубже, промеж ног меня жгло огнем при каждом его движении, бедра под стальными пальцами князя кричали от боли. Вскрикивал и я, кусая себя за руки, чтобы приглушить боль внизу... но страшнее всего было чувство полной моей беспомощности и унижения: я не мог ничего сделать, чтобы прекратить эту пытку... чтобы подобное вообще никогда не случилось. Я волен был только лежать под ним и ждать окончания этого кошмара наяву.

Не знаю, сколь долго это длилось. Сердце мое словно омертвело и хотело только одного – перестать биться. Я даже не почувствовал, как князь пролился в меня. Только судорожно выдохнул, когда он освободил меня и с презреньем отшвырнул прочь. Я сжался в комок, обнимая себя руками, и зарыдал, пряча, наконец, лицо.

Князь еще долго стоял рядом, шумно переводя дыхание, а потом просто рассматривая меня. Наконец подошел, поправил зачем-то на мне задравшуюся рубашку, на секунду замер, а потом повернулся и быстро вышел из комнаты.