Лейла даже не моргнула накрашенными глазами. И, как всегда, Селим извлек из этого необыкновенного спокойствия решительность, которой ему порой не хватало.

— Ты права, — сказал он улыбаясь. — Я считаю, что твоя идея просто чудесна. Посмотрим, что смогу сделать.

Он подошел к ней, взял ее за руки. Она поднялась. Ее макушка доходила ему до плеч. Селиму хотелось прижать ее к себе, но он так и не шелохнулся. Он замер, вдыхая ее аромат, думая о том, что желает ее всегда и навсегда.

— А Ахмет? — тревожно спросила она.

— Не волнуйся. Мужчинам иногда нужно убежать от женской груди, — пошутил он.

Ей не удалось сдержать разраженный жест:

— Селим, Ахмет — не мужчина, он — ребенок.

Луи Гардель, дабы достойно выглядеть в присутствии шофера и переводчика, пытался унять детский восторг, но чувство было сильнее его, и он прижимался носом к окну автомобиля, любуясь куполами минаретов под голубым небом. Константинополь! Наконец-то!

Они пересекли Галатский мост. Старые деревянные балки подскакивали под колесами, рискуя сломаться в любой момент. На посту в белой гимнастерке стоял сборщик дорожной пошлины. Он не решился выполнить свой долг и пропустил машину, на которой красовался флаг с цветами Франции.

Луи воспользовался несколькими часами отдыха после шумного приезда. Войска продолжали обустраиваться в Стамбуле. Британцы были не слишком приветливы. Многочисленные военные командиры нередко переходили на повышенные тона. Французы не могли простить союзникам, что во время переговоров на борт крейсера «Агамемнон» не допустили представителя Франции. Англичане ссылались на посла, который, вероятно, запутался, однако недвусмысленно дали понять, что именно они единственные, кто уполномочен вести переговоры с представителями османского правительства. Луи сомневался в доброй воле британцев. Он понимал, что от покоренных турок будет меньше проблем, чем от упрямых союзников, чьи цели значительно различались между собой. Нужно было внимательно следить за греками. Те подрывали спокойствие в регионе, который, по их мнению, должен был достаться им как наследство античных предков. Кроме того, необходимо было помешать британцам установить контроль над столицей. Игра предстояла деликатная.

Отбросив мрачные мысли, Луи наслаждался зрелищем, открывающимся перед ним. Ему указали на рынок пряностей, скрывавшийся в тени величественной мечети. Он рассматривал разносчиков с подносами. На голове они удерживали россыпи жемчужин, пирамиды фесок, флаконы с парфюмерией. Два старика в тюрбанах, устроившись на табуретах перед кафе, равнодушно наблюдали за автомобилем. Дети же не скрывали любопытства, кружась вокруг машины, медленно продвигающейся по разбитой мостовой в тени переплетенных виноградных лоз.

Оживленность константинопольских улиц напоминала Луи Северную Африку, но на этом сходство заканчивалось. Африканская экзотическая пестрота сменялась здесь восточной утонченностью и изяществом. Здешняя экзотика была сродни турецкому кинжалу с изящным орнаментом на лезвии. Даже назойливый призыв муэдзина казался мелодичнее. Говорили, что это приглашение на молитву здесь звучало наиболее гармонично.

Не следовало при этом забывать, что предки турок — уроженцы степей Центральной Азии, сурового и беспощадного плоскогорья, откуда пришел народ сельджуков — с узкими глазами и острыми скулами. От предков турки унаследовали выдержку кочующих воинов и бесконечное терпение азиатов. Сомнительная алхимия. Англичане со своим обычным высокомерием ошибались, недооценивая их, они считали местных жителей вялыми, поскольку «ислам» означает «покорность».

— Здесь не привыкли к автомобилям, капитан, — сказал грек-переводчик, и в его словах сквозило презрение. Он явно намекал на особенности кварталов города, населенных турками.

— Ну и что! Я впервые никуда не тороплюсь, — ответил Луи, успокаивая его.

Время — это роскошь, которой он теперь мог насладиться сполна. Война была закончена, и ему хотелось передохнуть, хотя офицер никогда по-настоящему не отдыхает. В каком-нибудь уголке мира обязательно тлеет конфликт и государство отправит туда своего солдата, чтобы доказать и свое существование, и существование армии, и существование самого Луи.

Машина остановилась за чьей-то тележкой. Шофер посигналил, дворняги залились лаем, перепуганные и разозленные прохожие шарахнулись в стороны. Окна машины облепили любопытные зеваки. Было жарко. Луи просунул палец под воротник рубашки. Он ощутил, что пространство вокруг него начало сжиматься. Он заметил мерзкий прыщ на затылке шофера, от этого стало и вовсе дурно. Он опустил взгляд на правую руку. Пальцы дрожали. Он знал: эти моменты слабости, когда его неотвязно преследуют воспоминания, довольно опасны. Когда всплывают без предупреждения взрывы, пожары, у него под ногами неумолимо кренится палуба, в ушах раздаются вопли испуганных моряков, бросающихся в черную бездну моря… А вода в темноте ночи словно пылает огнем, а в глубине рыскает немецкая подводная лодка… Ручейки холодного пота заструились по его спине.

Автомобиль набрал скорость, натужно взбираясь на холм. В надежде глотнуть свежего воздуха Луи опустил стекло. Удушливый запах пыли и лошадиного навоза ударил в нос. Они ехали по тихой площади: небольшая мечеть, фонтан, платан, повсюду решетчатые окна. Мелькали женщины с закрытыми лицами. Высокие заборы скрывали тенистые сады. Все это выглядело странно и экзотично и сопровождалось певучим французским переводчика, который комментировал проплывающие за окном виды. У грека был забавный акцент.

Приехав в Стамбул, Луи был поражен мелодичностью языков и диалектов, симфонией города: турецкий, греческий, армянский, итальянский… В этом многоголосье заключался шарм многонациональных городов Ближнего и Среднего Востока.

Вдруг машина резко остановилась. Луи отбросило вперед. Поднялся крик, их обступила толпа.

— Мелкий кретин! — воскликнул шофер, выскакивая из машины.

— Этот недоумок бросился нам под колеса! — раздраженно выпалил переводчик.

Луи поспешил выйти из машины. Перед бампером лежал мальчишка. Шофер бушевал от злости и повторял, что он едва его задел и что при такой скорости никого нельзя поранить.

— Это ребенок, — выругал мужчину Луи, опускаясь на колени. Офицер испугался за жизнь малыша. — Спросите, болит ли у него что-нибудь, — приказал он переводчику, который явно не собирался покидать машину.

— У меня ничего не болит, месье, — ответил мальчик по-французски. Лицо его было очень бледным.

Темные волосы ребенка спадали на лоб. Светлые глаза были полны слез, и он кусал губу, чтобы не расплакаться. Рукав пиджака был разорван, брюки испачканы. Мальчик выглядел таким беззащитным, что у Луи сжалось сердце. «Милое начало!» — подумал он, увидев сердитые лица, склонившиеся над ними.

— У тебя не кружится голова? — спросил офицер, проверяя, не ранен ли малыш.

— Все хорошо. Оставьте меня…

Ребенок знал французский, а значит, был из знатной османской семьи.

— Где ты живешь? Я хочу отвести тебя к родителям и объяснить, что произошло.

— Я сам могу, я живу вот здесь, — настаивал мальчик, указывая на крышу огромного здания за высоким каменным забором.

Из открытых ворот вынырнул долговязый негр в сюртуке и феске. Узнав ребенка, он громко вскрикнул, без стеснения растолкал прохожих и кинулся к малышу. Мальчик, казалось, смутился, пытаясь успокоить мужчину, который крутился вокруг него. Луи подхватил мальчика на руки.

— Я отнесу тебя домой, — заявил он.

Негр и переводчик последовали за ним. Небольшая процессия пробилась сквозь толпу к дому. Луи прошел через сад по гравийной дорожке. На крыльцо вышел элегантный мужчина, который почему-то побледнел при их приближении. Луи догадался, что это отец мальчика. Офицер поспешил успокоить его, сообщив, что, несмотря на то что шофер сбил его сына, тот, кажется, не ранен.

Мужчина растерянно отступил, пропуская их в дом. Следуя за негром, Луи поднялся по лестнице, вошел в светлую гостиную и осторожно положил мальчика на диван. Отец обменялся с сыном парой слов на турецком, ощупал ребенка, затем поднялся и произнес: