— Он услышал, как мой отец приказал приготовить все для купания.

— А если бы твой отец не стал бы погружаться в бассейн?

— Дело не в бассейне, Мальвин. Убийца мог бы воспользоваться этим укрытием для того, чтобы зарезать моего отца во сне. Самым сложным было не покинуть место преступления незаметно, а спрятаться здесь, пока Раймунд не оставил моего отца одного. Потайная комната идеально подходила для этого.

— Из тебя вышел бы хороший викарий, — улыбнулся я.

— Ах, перестань, — Элисия отмахнулась, но я заметил гордость в ее взгляде. — Женщина-викарий, это же курам на смех. Я лишь отмечаю очевидные вещи.

— Осталось лишь выяснить, кто убийца.

— Эстульф, конечно, — она пожала плечами. — Кто же еще?

Я ухмыльнулся. Да, я ждал этого вопроса.

— Для этого Эстульф должен был знать о потайной комнате.

— Он был распорядителем в замке. Где-то наверняка лежит план крепости, на котором…

— …потайная комната не обозначена, Элисия. С тем же успехом твой отец мог прибить указатель на стену. В том-то и суть тайны. Ее открываешь лишь избранным. Иначе эта комната не была бы потайной.

Элисия показала мне язык, мы рассмеялись.

— Согласна, — сказала она. — Но Эстульф, как ты знаешь, интересуется историей. Помнишь, в день твоего приезда в замок, за тем самым злополучным ужином Эстульф рассказывал тебе о последнем из рода Меровингов, который провел в этом замке много лет, и приспешники Каролингов так и не нашли этого человека, хотя и обыскали весь замок? Он мог прятаться в этой самой потайной комнате.

— Точно! — Я изумленно кивнул, с восхищением глядя на Элисию.

Ей удалось заметить взаимосвязь, которая ускользнула от меня. Эстульф благодаря своему увлечению историей мог заняться поисками потайной комнаты, где скрывался последний Меровинг. Каким-то образом — еще предстоит выяснить, как именно, — Эстульф действительно обнаружил ее — возможно, за несколько лет, а может быть, и за пару недель до убийства.

В одном только Элисия ошибалась. То, что Эстульф мог знать о потайной комнате, еще не означало, что он как-то причастен к преступлению. Это вовсе не доказательство его вины.

Во-первых, я опросил слуг в замке и выяснил, что Эстульф не задерживался подолгу ни на одном пиру. Не то чтобы он был нелюдимым, просто предпочитал придерживаться меры во всем, в том числе и в проявлениях радости, потому и чувствовал себя неуютно на пышных празднествах. Таким образом, вполне понятно, почему он рано ушел в свои покои в тот вечер, когда свершилось убийство.

Во-вторых, рано ушел с пира не только Эстульф. Судя по тому, что мне удалось выяснить, графиня якобы находилась в своих покоях одна, Бальдур постоянно бегал в уборную, да и сама Элисия — я не мог упускать это из виду — была на время убийства одна и без свидетелей.

В-третьих, о тайной комнате могли знать и другие люди. Графиня — она много лет прожила в этом замке. Бальдур — он был главой стражи, ему по должности положено было знать этот замок лучше кого бы то ни было. Раймунд — он был личным слугой графа и наверняка знал многие его тайны. Еще он мог проболтаться кому-то — к примеру, своей жене. Та хоть и немая, но не глухая и не слабоумная. В ответ на обвинение Эстульф возразит, что о комнате знала и Элисия, в конце концов, именно она мне и показала проход сюда.

Нужно было оставаться непредвзятым. Я вынужден был признать, что почти каждый в замке мог знать о потайной комнате. Исходя из этого, возникал следующий вопрос: зачем графу вообще понадобилась тайная комната? Какой цели она служила? Явно ведь не для хранения писем.

— Конечно, — печально продолжила Элисия, вернувшись с небес на землю, — тут мог прятаться и кто-то другой. Но ни у кого не было такого мотива, как у Эстульфа. Он хотел стать графом и добился этого. Конечно, моя мама могла бы… Но я, несмотря ни на что, считаю, что она не знает об истинном характере Эстульфа и не подозревает, что он сотворил. А если она и знала о преступлении, то лишь выступала в роли молчаливой пособницы, но никак не убийцы. Я по-прежнему убеждена в том, что убийца — Эстульф.

Именно по этой причине я и предположил, что воспоминания Элисии о событиях ее детства — не случайность. Она хотела видеть в Эстульфе убийцу, и мне не в чем было ее упрекнуть. Она очень любила отца, а Эстульф не только занял его место рядом с матерью, но и трон, став правителем замка и графства. В каком-то смысле Элисия добилась своей цели. Теперь, когда обнаружилась потайная комната, мы не могли больше считать венгерскую девушку единственной возможной убийцей. Тень подозрения падала теперь и на Эстульфа с графиней.

Мне показалось тогда поразительным — и я до сих пор удивляюсь этому, даже когда пишу эти строки, — сколь дивная сила скрыта в нашей душе. Эта сила, о которой мы даже не подозреваем, снабжает нас именно теми средствами, которые подтвердят ход нашей мысли и оправдают наши действия. Элисия отчаянно хочет наказать Эстульфа и свою мать, и что-то в ней, та самая таинственная сила, становится ее проводником на этом пути. Я могу лишь молиться о том, чтобы проводник этот не завел Элисию в пропасть. И меня вместе с нею. Ибо что я делаю с тех пор, как узнал Элисию, как познал Элисию? Моя жизнь перевернулась. И сейчас все, что мне нужно, так это быть вместе с Элисией, сомневаясь во всем, что было прежде. Когда я с ней, морали больше не существует, а когда Элисии нет рядом, я думаю о нас, о нашей истории, наших разговорах, наших телах, о том, что происходит между нами, о том, как я вхожу в нее, о ее глазах в тот момент, когда я вхожу в нее, о том, как хотелось бы мне вновь и вновь видеть ее глаза в этот момент, о радости похоти, о радости запретного, о красоте греха, обо всем, что я осуждал совсем недавно, осуждал в прямом и переносном смысле слова. Я приговорил столько прелюбодеев, а теперь и сам предался этому греху. Я рискую многим. Очень многим. Возможно, всем. А хуже всего то, что большую часть времени меня это не волнует. Я забросил свое расследование. Мой писарь задумывается о том, что мы вообще делаем здесь. Эстульф и графиня тоже бросают на меня удивленные взгляды, будто задаваясь вопросом, а способен ли я вообще выполнить поставленную передо мной задачу. Только благодаря своей должности я не обязан оправдываться. Я перестал вкладывать всю душу в расследование, потому что я не могу думать ни о чем другом, кроме Элисии. Она сотрясла мое спокойное, размеренное и немного печальное существование, как сотрясает последний вдох тело умирающего.

Мне кажется, в моих записях звучит отчаяние, и я хотел бы сжечь эти листы, но они должны сохраниться, ибо это свидетельство того, что происходит сейчас в моей душе. Вообще все, что я записал за время пребывания в этом замке, можно назвать протоколом процесса, и я намеренно употребляю здесь слово «процесс» в его двойном значении и оставляю открытым вопрос о том, против кого этот процесс ведется.

Потайная комната внесла оживление в мое расследование. То, что именно Элисия помогла мне, меня радовало, ведь это радовало ее. Но к сладости успеха примешивалась и горечь. Здесь, в этой душной комнатке, мне стало плохо при мысли о том, что конец моего расследования уже близок. Возможно, именно поэтому я несколько недель и пальцем о палец не ударил. Мне не хочется, чтобы это расследование прекращалось. И вновь я думаю о той самой таинственной силе, которая влияет на нас сильнее, чем мы подозреваем. Каждый шаг вперед в этом расследовании — это шаг к вынесению приговора, и нет для меня в мире ничего ужаснее, ибо это приведет к моей разлуке с Элисией. И что-то еще проступало в этой странной мешанине чувств, что-то хуже горечи. Яд. Там проступал яд злых мыслей, неотступно преследовавших мою душу: «Какой приговор принесет наибольшую выгоду мне и Элисии?»

Мне больно писать это, но Бальдур стоит у меня на пути, и потому я никак не могу отделаться от мыслей о том, что будет, если это муж Элисии убил графа Агапета. Конечно, я не говорю о том, чтобы выдвинуть ему ложные обвинения. И все же это возможно. Если я вынесу такой приговор, Элисия будет свободна. Однако же, если Бальдура казнят как убийцу, графом останется Эстульф, а это станет тяжелым ударом для Элисии. Сможет ли она стать счастливой с викарием? Вынесет ли она то, что в замке хозяйничает ненавистный ей отчим, хотя это право было уготовано ей? Не поползут ли обо мне дурные слухи — мол, осудил мужа, чтобы заполучить вдовушку?