Я обречена.

- Ты заберешь ее? – спросила я, почему-то спокойно и умиротворенно. Мужчина поднялся с кресла и подошел ко мне. Мы снова стояли так близко, как в том реальном сне. Он провел пальцами по моей щеке, а затем его губы прикоснулись к моим в едва заметном поцелуе.

- Да, - просто ответил он с улыбкой и направился в спальню Дэлии. Когда он вышел оттуда с ней на руках, я лишь смотрела на то, как он уходит. Сердце словно перестало биться. Я знала, что так случится. Чувствовала. Но все еще не могла поверить.

- Ответь на один вопрос, - прошептала я, когда он стоял уже на пороге, - Кто же ты?

Незнакомец чарующе улыбнулся, пожимая плечами, и произнес:

- Называй меня мистером Ди.

_______________________________________________________________________________

МНЕ НЕ ЖАЛЬ

I’m not sorry

С моих пальцев стекает кровь. Я чувствую ее свежесть, наблюдаю красивые переливы бордового и алого цветов под люминесцентной лампой. Я разрезаю мягкую поверхность ее тела – нежно и аккуратно, так, как любовник ласкает свою женщину. Смотрю на ее губы – они синеют с каждой секундой все больше. Не хочу, чтобы они выглядели так. Беру красную помаду и наношу ее на прелестные уста. Она красива. Очень красива. Как белая роза в зимнем саду, как догорающая свеча в церковном зале, как сладкая конфетка, тающая на языке.

Холодное лезвие касается ее живота, спускается все ниже. Она умерла тихой смертью – отравилась мышьяком. Поэтому ее тело такое ровное, без ссадин и ушибов, без ран и увечий. Она идеальна.

Включаю диктофон и начинаю говорить, чтобы увековечить этот знаменательный момент. Она мертва. Увы и наконец-то. Я не делал этого – лишь подтолкнул, а затем наблюдал. Она сама себя уничтожила. Бедная девочка, сошедшая с ума. Ее разум помутился, нервы сдали.

- Грета Циммерман, 26 лет, самоубийство, - констатирую я, - Отравление мышьяком.

Снова смотрю на ее лицо и не могу припомнить, когда именно стал наблюдать за ней. Возможно, это случилось в прошлом году. Или в этом. Время для меня – абстрактное понятие. Она заметила меня лишь однажды перед своей смертью – когда я проходил мимо ее места работы, кафе «Сладкие деньки. Помню, как сейчас, ее глаза – голубые, словно в них само небо, и испуганные, будто лань увидела волка. Наверное, в тот момент она поняла, что я это тот, кто сводит ее с ума. А может, мне так лишь показалось.

Она не была первой – до нее меня увлекали многие красавицы, и все они, так или иначе, оказывались здесь, на этом ледяном столе для аутопсии, а я стоял над ними точно так же, как сейчас, и резал их прекрасные тела. Мягко, аккуратно, чтобы не поранить такую драгоценность.

Женские тела – как бриллиант без огранки. Совершенные.

Грета все же была единственной в своем роде, покорившей не только мои плотские инстинкты, но и душу. Сердце. Разум.

Я наблюдал за ней долго, пристально, изучая каждое ее движение, действие, повадку. Она ходила быстро, будто все время куда-то спешила, а ее бледное лицо всегда казалось мне задумчивым. О чем она размышляла? Я так и не узнал.

Потом она стала замечать, что кто-то неотрывно следует за ней, наблюдает. Это стало сводить ее с ума. Она запирала двери на всевозможные замки, но я всегда знал способ проникнуть внутрь ее дома. Я смотрел, как она спит, а когда она просыпалась, стоял в шкафу, слушая ее голос, напевавший по утрам одну знакомую мелодию. Кажется, это была Нора Джонс.

Так, одним пасмурным днем она окончательно потеряла контроль над своей жизнью, над собственными страхами. Она плакала, канючила «прекратите, я так больше не могу», но я не мог остановиться. С ней все было намного труднее, чем с другими.

Я стал ею одержим.

Она почти не выходила из дома, и мне стало сложнее быть рядом с ней. Я смотрел на нее через окно, а по ночам слушал, как она ворочается во сне, бормоча что-то о том, что ее силы на исходе. Она потухла – как фитилек, как спичка, и я больше не видел в ней той прекрасной нимфы, которая меня пленила.

И я решил, что ей пора умереть.

Как и всем до нее.

Мои мысли склонялись к убийству – нож, кинжал, сердце, рана. Но, как ни странно, она сделала все сама, опередив мои идеи. Утром, когда я снова пришел, чтобы посмотреть на нее, она лежала на кровати – такая несчастная, совсем уже не горящая энергией – и смотрела в потолок. Она все еще была жива.

Я вошел в ее дом, в ее комнату. Грета молчала, я тоже.

Ее глаза потихоньку закрывались, однако она оставалась в сознании. Я подошел к ней, близко, слишком близко. Наклонился и посмотрел в ее голубые, как озера, глаза. Она улыбнулась.

- Ты, - просто сказала она еле слышно, а я кивнул, проведя пальцами по ее лицу. Я уже тогда понял, что она приняла что-то. Что-то смертельное.

Грета еще раз посмотрела на меня, а потом ее глаза закрылись. На этот раз не для сна, но для вечного покоя.

Теперь она лежит на моем патологоанатомическом столе, глаза ее закрыты, грудная клетка разрезана, сердце и внутренности покоятся в стальном блюдце, а губы снова синие, словно фиалки. Я гляжу на ее овальное, идеальное лицо и понимаю – мне не жаль. Я ни капельки не жалею, что она мертва. Неужели такое возможно? Как можно любить женщину и не горевать по ее смерти?

Ответ прост – я ничего не чувствую. Социопат до мозга костей. Безумец, - скажите вы. Злодей – посчитают многие. И я, пожалуй, соглашусь.

Мои губы в последний раз касаются ледяных губ Греты Циммерман, а затем она отправляется туда, куда и все до нее.

В небытие.

______________________________________________________________________________

МОЯ ДЕТКА ЛЮБИТ КОКАИН

My baby loves cocaine

Моя детка любит кокаин. Ее влечет, тянет, манит к нему, словно бабочку к огненному пламени. Она нюхает каждый день, медленно умирая, но ее это не тревожит.

Когда я просыпаюсь, то вижу ее с кокаиновым зеркальцем, в ванной. Она тихо сидит и делит белый порошок на аккуратные дорожки. Ее бледное лицо, обрамленное некогда яркими синими волосами, застывает в неизвестном мне выражении. Это сожаление? Или я не прав?

Мою детку зовут Меган. Но все зовут ее Ми. Она любит компании, шумные вечеринки до утра и дикий трах. Мы делаем это по несколько раз на дню, а она тащится. Ей нравится, когда ее имеют. Но делаю это только я. Нет-нет, она совсем не шлюха.

Моя детка родила мне ребенка. Чудесную девочку Мари, которая спит в соседней комнате, пока ее мама вдыхает белый яд. А я лежу на постели и плачу. По моим небритым щекам стекают слезы горечи. Нет, так больше нельзя. Неужели нельзя остановиться?

Мне хочется позвать ее. Хочется обнять, но она никогда не позволит этого сделать. Моя детка совсем не любит, когда ее жалеют. Она ненавидит жалость во всех ее проявлениях. Вместо сожалений она убивает себя наркотой.

Я не знаю, отчего она стала такой. Когда я встретил ее, она не прикасалась даже к сигаретам. А потом, само собой, все вышло так, как вышло. Мне больно от того, что я смотрю на нее такую. Сердце сжимается в груди. Ведь я дико, бесконтрольно люблю ее. Я ее обожаю. Я от нее завишу. Как она зависит от кокаина.

- Мег, - шепчу я, но она не обращает внимания, продолжая дробить дорожки. Однажды она перейдет на героин. – Слышишь? Меган, черт возьми!

- Тшш, - говорит она, - Разбудишь Мари.

Встаю с постели и тащусь к ней, устало протирая руками лицо. Боже, это просто ужас. Кошмар, и я никак не выберусь из него. Теперь, видя, как она с наслаждением смотрит на очередную дозу, мне хочется ее ударить. Чтобы она прекратила. Неужели нельзя остановиться?

Нельзя. И я сам это знаю.

Подхожу и хватаю ее за руки. Она шипит на меня, как настоящая кобра, отбивается. Уже четыре раза я вытаскивал ее с порога смерти. А она опять за свое.

- Отпусти меня, сейчас же, мать твою! – теперь она кричит, и ее уже не заботит, что Мари может проснуться. Она никчемная мать. Никчемная подружка. Она – кокаин. – Маркус, я сказала, блин, отпусти меня!