— Я пока не настаиваю на своей правоте, — напомнил он.

— Да, — профессор кивнул. — И поговорить я с тобой хотел не об этом. Просто спросить. Мне показалось, ты чем-то встревожен. Вольф, ты, наверное, еще не знаешь всех наших неписаных правил, но клиника Тройни готова оказывать любую возможную поддержку и сотрудникам, и учащимся. Всем. Тем более тебе. Не потому, что за тобой стоят де Фоксы, а потому, что ты сам представляешь ценность. — Лейдер улыбнулся, прищурившись: — даже, не побоюсь этого слова, большую ценность.

Вспышка злости была мгновенной. Ожидаемой — Зверь бесился всегда, когда речь заходила о его ценности, о том, насколько он может быть полезен — но слишком быстрой, чтоб удалось ее погасить.

А Лейдер не испугался, хотя, наверняка, успел разглядеть и ставшие вертикальными зрачки, и изменившийся цвет глаз. Он и не такое видел. Раз и навсегда решил для себя, что Зверь — шефанго, так что теперь его, наверное, и «грау» не проняло бы.

— Если мне понадобится помощь, профессор, — ну вот, блин, даже по голосу слышно, что он злится, — уверяю вас, я не постесняюсь обратиться за ней.

— Ну и славно, — Лейдер ничуть не смутился. — Вольф, пойми меня правильно. Ты взял на себя работу с тяжелыми пациентами. У тебя осаммэш, устойчивая психика, огромная работоспособность, но при этом высокий уровень эмпатии. А последнее в нашей работе необходимо, но очень опасно. Я искренне рад твоим успехам, и не сомневаюсь в твоем благоразумии, но сегодня ты действительно показался мне… встревоженным. Тебе стоило усилий сосредоточиться на теме семинара. И эти картинки… интересный образ.

— Вот именно, — ответил Зверь после паузы, недолгой, но глубокой, затягивающей в себя как зыбучий песок. Интересный образ. Акулы б сожрали этот метроном, невесть откуда взявшийся в голове и прорывающийся на бумагу, на экран кундарба, на золотистый песок дорожек больничного городка… — Вот именно. Мне он тоже кажется интересным.

По стенам вновь заскользили блики прорывающихся сквозь листву солнечных лучей. Ожила застывшая на лице Лейдера улыбка.

— Тяжелее всего преподавать художественным натурам. Эмпатия, м-да. Ну что ж, Вольф, не смею более задерживать. Рад слышать, что у тебя все в порядке.

— Все в порядке, профессор.

«Просто я голоден, профессор. Я голоден…»

За окнами стояли ранние сумерки, но в пустой ординаторской были включены все лампы, включая напольные и подсветку в кухонной зоне. На обеденном столе рядом с пустой чашкой валялась пластинка кундарба. На журнальном столике стоял стакан, тоже пустой. Два влажных круга, оставленных его донышком, подсыхали на широком диванном подлокотнике. Из-под кресла предательски выглядывала матерчатая туфля. Одна. О местонахождении второй можно было только догадываться.

Остановившись на пороге Зверь огляделся. Почувствовал, как дернулась бровь и попытался взять себя в руки.

Вовремя. Потому что двери за спиной разъехались в стороны, и не успей он привести нервы в порядок, Айтону Пачосику, так внезапно ворвавшемуся в ординаторскую, достался бы удар пяткой в нос.

И это при удачном стечении обстоятельств. При неудачном…

Нет, думать про неудачное стечение обстоятельств было слишком соблазнительно.

— Я сейчас, сейчас… — Пачосик заметался по комнате, погасил свет на кухне, вытащил из-под кресла одну туфлю, из-под дивана — другую, сунул чашку и стакан в посудомойку, кундарб — в карман, — уже порядок, видишь?

Ногой он умудрился подпнуть в сторону дивана робота-уборщика, который и так не бездействовал, деловито шуршал по полу, в поисках чего бы сожрать. Машинка взмыла под потолок и растерянно там зависла. Правильно, что ему делать наверху? Воздух он уже ионизировал — с утра это сделал, мыть и чистить на потолке нечего, а с пола, где есть чем поживиться, Пачосик его согнал.

Бровь дернулась снова.

Штез эльфе, да что такое с нервами?

— Айтон, — произнес Зверь негромко, — не испытывай мое терпение.

— Я же прибрался!

Если б не разбрасывал вещи, и прибираться бы не пришлось. Но этот аргумент был слишком очевиден, поэтому Зверь не стал к нему прибегать. Человек, который не понимает, что чисто там, где не гадят, не заслуживает ни дискуссии, ни объяснений. Достаточно того, что он знает — Вольф фон Рауб не любит беспорядка в ординаторской.

Было бы достаточно, если б Пачосик вспоминал об этом до того, как устроить беспорядок.

Уборщик разглядел, наконец, пятна на подлокотнике и радостно на них спикировал.

— Почему обувь не в раздевалке?

— Это сменная. Уличная в раздевалке. А я новые туфли разнашиваю, — Пачосик продемонстрировал туфли в руках, спохватился и поднял ногу, — в смысле, эти, а не эти. Я в театр сегодня… собирался, — закончил он убитым голосом.

— Ты что думаешь, я оставлю тебя на внеурочное ночное дежурство? — злость сменилась любопытством, и Зверь от души приветствовал эту перемену.

Доктор Пачосик страдает из-за того, что доставил неприятности интерну фон Раубу. Это правильно — все, кто доставляет ему неприятности должны страдать. Но доктор Пачосик, кажется, полагает, что полномочия интерна фон Рауба не ограничены ни правилами клиники, ни иерархией, ни даже здравым смыслом.

Это тоже было бы… нормально. Более-менее. Если б такие фантазии рождались только в голове у доктора Пачосика. Но неверное представление о возможностях Вольфа фон Рауба сформировалось у всех сотрудников отделения, за исключением, разве что, профессоров.

— Так я пойду? — Пачосик мялся с туфлями в руках. Подвоха в вопросе он не заметил и это нежелание осознать ненормальность ситуации снова начало раздражать.

— Иди, — Зверь вздохнул.

— А, кстати, — взмах туфлей, вернувшиеся в голос энтузиазм и вера в лучшее, — я же закончил последнюю историю для праздничного выпуска. Все в твоей почте.

— Мит перз… — Зверь сцепил руки за спиной и уставился на доктора исподлобья, — Айтон, кто у нас редактор журнала?

— Морьеро.

— Так с хрена ли твои рассказы в моей почте, а не в его?

— Если тебе понравится, Морьеро их в выпуск поставит, а если нет — не поставит, — Пачосик пожал плечами. — Проще сразу тебе прислать.

— Ну, офигеть. Катись в свой театр.

— Хорошей ночи, — Пачосик прощально взмахнул туфлями и вымелся в коридор.

Двери бесшумно съехались, оставив Зверя наедине с роботом-уборщиком.

— Предлагаю считать, что хотя бы по поводу журнала он дал приемлемый ответ, — пробормотал Зверь.

Робот не возражал. Взлетел с подлокотника и вернулся на пол, искать мусор или воображать, что нашел. Роботы со Зверем вообще никогда не спорили. От людей такого отношения почему-то не хотелось.

Адан Морьеро, главный редактор «Еженедельника клиники Тройни» — название придумал во времена оны сам Роджер Тройни, поэтому никто никогда не сменил бы его ни на какое другое — принял бы одобренные Зверем рассказы не потому, что поддался заблуждению о его неограниченных возможностях. Морьеро, хвала богам, не работал на кафедре духовно-социальной реабилитации, вообще не имел отношения к лечению душевных болезней, и под влияние слухов и суеверий не попал. Просто понравившиеся рассказы Зверь взялся бы проиллюстрировать. А не понравившиеся — не взялся бы. Рассказы же с картинками в праздничном выпуске журнала — совсем не то, что рассказы без картинок.

На непраздничные выпуски это правило тоже распространялось, но в них меньше места отводилось под ерунду, а ерунда состояла, в основном, из заметок о жизни клиники, а не из литературных опусов сотрудников.

Попробовал бы Зверь хоть раз покочевряжиться и отказаться иллюстрировать заметки! Да его б сожгли, даже не задушив перед тем, как развести огонь. Никакая репутация не спасла бы, никакой осаммэш. Внутренние новости, касающиеся только сотрудников и только сотрудникам интересные — это было святое.

А творчество на отвлеченные темы… ну, подумаешь, творчество. Каждое отделение, каждая кафедра, могли похвастаться своими талантами. И хвастались. Но не сравнить же выдуманное из головы с реальными событиями, произошедшими с тобой или людьми, которых ты прекрасно знаешь.

Вольф фон Рауб, и когда же это ты успел стать незаменимым иллюстратором журнала? Три месяца работы разве достаточный срок?