Эльрик сказал, в клинике Тройни считали, что у них должно быть всё лучшее. А поскольку слова с делом здесь не расходились, всё лучшее в лучших же традициях древних диких времен, хваталось и утаскивалось в гнездо, где и присваивалось постепенно или сразу.

Это походило на правду. Самого Зверя никто не хватал и не тащил, в гнездо он, можно сказать, сам залез, но поскольку рисовал действительно лучше многих, Морьеро счел его единственно приемлемым иллюстратором для еженедельника. Теперь всё. Никуда уже не денешься, надо рисовать.

Что ж, относительно очередности рассылки своих опусов, Пачосик и правда дал приемлемый ответ. Не вполне удовлетворительный, но достаточный.

С отношением же… остальных.

Или с восприятием?

Или с их иллюзиями и заблуждениями?

В общем, непросто это было.

В клинике Тройни, действительно, считали, что у них должно быть всё лучшее. Ну, так, у них и было всё лучшее.

И Вольф фон Рауб.

Пустая ординаторская, пустой пульт дежурного, пустая сестринская. А вспомогательного персонала здесь никогда и не было. На Этеру от низкоквалифицированного труда отказались, когда магия стала естественной и необходимой составляющей жизни.

Зверь магом не был. Единственный, наверное, обитатель населенных людьми территорий Этеру, не владеющий магией даже на детсадовском уровне, не способный освоить даже начала телекинеза.

И все-таки вот уже два с половиной месяца по ночам он оставался в отделении один. То есть единственным сотрудником. Еще были роботы, внимательные, заботливые трудяги, они присматривали за пациентами, климатом, состоянием оборудования, даже за тем, все ли в порядке с мебелью. Без них Зверю пришлось бы сложно. Но не в том, что касалось пациентов.

О пациентах он знал все, всегда, каждое мгновение, пока находился на территории клиники. Учитывая, что он тут и жил, и учился, отделение могло пустовать большую часть суток. Индивидуальные и групповые занятия не требовали от врачей постоянного присутствия, но Тройни, позволивший ему (или рекомендовавший?) работать в одиночку, счел, что полностью освободить остальных от рутинных обязанностей, будет перебором.

Тут-то и была зарыта собака.

Глава и владелец клиники на все ночные смены отдал отделение духовно-социальной реабилитации новичку-интерну. Этого оказалось достаточно, чтобы интерна вообразили наделенным всеми мыслимыми и немыслимыми полномочиями за исключением только увольнения профессоров. Да и то… не факт.

Ладно хоть относиться хуже не стали.

Честно говоря, относиться стали даже лучше, при том, что с самого начала приняли хорошо. Так уж тут заведено — все новые сотрудники, по определению, ни в чем не уступают старым. Хотя бы потенциально не уступают. Все — энтузиасты, все убиваются за идею, каждому Гиппократ лично руку бы пожал.

Гиппократа тут не знали, однако знали Дарния, бога медицины и создателя основ медицинской этики. Так вот с Дарнием в клинике были на короткой ноге. Называли его по-разному, но споры относительно имен и способов почитания богов, имеющих схожий функционал, разрешились задолго до основания Роджером Тройни своей клиники.

Когда все под одним богом и все стремятся к одной цели, новых людей считают единомышленниками просто потому, что других не ждут. А потом оказалось, что бог имеет на Зверя какие-то свои планы, и в соответствии с планами, отметил его особым талантом. Быстро это выяснилось — двух недель от поступления в интернатуру не прошло.

Ну, и началось.

Эльрик спросил, почему именно реабилитация душевнобольных. Ему было интересно.

Просто любопытство. Вопрос без подвоха.

Зверь начал привыкать к таким вопросам еще в Саэти, и привычка нравилась. Эльрик не имел в виду: «ты же людоед, почему тебе не работать там, где людям больно?» В клинике были и такие отделения. Тоже, кстати, реабилитационные. Восстановление после тяжелых травм причиняло боль, несмотря на магию и талант врачей, а тяжелые травмы отнюдь не были редкостью. Количество экстремальных видов спорта и просто опасных развлечений росло прямо пропорционально техническому прогрессу.

На Земле существовала та же зависимость.

Так вот, Эльрик спрашивал не о том, почему Зверь выбрал для работы место, где нечем было поживиться. Он спрашивал лишь о том, почему Зверь решил помогать сумасшедшим — душевнобольным — вернуться в обычную жизнь.

Ответ лежал на поверхности. Здесь не знали, что «сойти с ума» означает «утратить разум»? И это было интересно. Разум невозможно утратить, можно лишь изменить способы его применения. Кто-то переставал пользоваться им для обслуживания тела и лежал колодой, игнорируя окружающую действительность. Кто-то, наоборот, задействовал ум и инстинкты на максимальных оборотах, в форсированном режиме, доводя тело до полного истощения. Между этими крайними состояниями было множество промежуточных, но во всех случаях речь шла о больной душе, а не о болезнях разума. Даже когда причиной были органические повреждения мозга, сказывались они, по мнению здешней медицины, на душе. Проблемы же физического тела и нарушение мышления были следствием проблем души. Которую и нужно было лечить в первую очередь.

Подход почему-то заворожил. Сначала своей нелепостью. Потом — обоснованностью. Потом — парадоксальностью.

Зверь не верил в существование душ, но система работала.

А ему нравилось выводить людей из иллюзий в реальный мир. И если уж все-таки говорить о боли, то боль физическая не шла в сравнение с той, которую испытывали его подопечные, осознавая свое положение.

Инстинкт любого живого существа — избегать боли, не важно, физической или душевной. Сбежать от нее обратно в непонимание Зверь людям не давал, и у них не оставалось выбора, кроме как преодолеть болезнь или принять ее и научиться использовать себе во благо. Чем им было больнее, тем сильнее они стремились к излечению. Или к исцелению.

Профессор Лейдер различал эти два понятия и Зверь научился пользоваться его терминологией. Ему самому казалось, что исцеление предпочтительней, оно позволяло вернуться к жизни, не потеряв подаренных болезнью преимуществ.

Пока считалось, что бог Дарний отметил его умением выводить людей из трясины боли. В реабилитации самым сложным этапом был именно болевой — вопреки инстинкту, пациенты отнюдь не стремились перестать страдать, наоборот, готовы были длить страдания до бесконечности.

Зверь этого не понимал так же, как не понимал, что такое душа. Зверь понимал только рефлексы, здравый смысл и электрические импульсы в нейронах. Видимо, поэтому, когда он взялся работать с душевнобольными, все сразу пошло не так. У доверенных ему пациентов не получалось упиваться страданиями, и эту стадию они проскакивали, как кошки с горящими хвостами — очень быстро и, не оглядываясь.

Князь, когда услышал эти объяснения, одновременно и удивился, и развеселился.

— Ну, ясное дело, они ничем не упиваются. Ты же все забираешь.

Это было возмутительно! Обвинять его в том, что он лишает пациентов чего-то… Необходимого для выздоровления? Получалось, что нет, не необходимого. Наоборот — мешающего.

— Волк, да они никакой боли и почувствовать толком не успевают. Им, бедным, и зацепиться не за что, чтоб предаться моральным терзаниям. Не от боли они в нормальную жизнь вернуться торопятся, а от скуки.

— Со мной скучно?

— Они же тебя не знают.

Его не знали. И хвала богам, что не знали.

Он забирал чужую боль, делал это рефлекторно, сам не замечал. Чтобы не забирать, требовалось волевое усилие, а к чему напрягаться, имея дело с пациентами, это ведь не жертвы на алтаре. Здесь задача не довести мучения до крайнего предела, чтобы получить от них максимум удовольствия, здесь нужно человека к нормальной жизни вернуть. Чем скорее, тем лучше. В нормальной жизни от людей есть польза, а в клинике — нет. Точнее, есть, конечно. Не было бы больных — не на ком было бы изучать заболевания. Но, с другой стороны, не было бы больных, не было бы и заболеваний…

Зверь понял, что поменял причину со следствием и только досадливо фыркнул.

Оказывается, он успел в какой-то момент включить кундарб, и опять рисовал. Все тот же метроном. Это вместо того, чтоб почитать, что там написал Пачосик и подумать над иллюстрациями.