При этом испытании клинок ножа выдержал напряжение в два с лишним раза большее, чем выдерживает ковкое железо. Потом — «крак!» — клинок сломался. И тут мы опять наткнулись на одно явление, дававшее разгадку кое-чему, но одновременно вызывавшее целый ряд новых недоуменных вопросов.

Оказалось, что клинок состоял из…

Да, представьте себе!

Внутри было сухое, пористое, чрезвычайно легкое дерево, не отличавшееся особой крепостью. Этот, так сказать, корпус был, словно лигатурой, покрыт тончайшим слоем металла.

В общем, в разрезе излома поверхность загадочного металла не превышала 0,35 миллиметра. И с этой почти микроскопической поверхностью клинок выдерживал чудовищное давление, когда мы испытывали его на излом!

Это граничило с чудом!

Но наш век в чудеса плохо верит. Мы, техники, скептики по призванию, и всему ищем объяснения на научном основании. Разумеется, волшебства тут никакого не было. Просто-напросто мы имели дело с веществом, назовем его металлом, еще неведомого состава, «икс-металлом», отличающимся известными свойствами от других металлов. Вот и все.

Но именно это отличие являлось чрезвычайно важным во всех отношениях. Открытие такого материала, заслуживающее получить имя «нигилита» за свой крайне легкий вес, за свою близость к пресловутой «минус-материи», открывало грандиознейшие перспективы для цивилизованного мира, грозя совершенно пересоздать всю нашу металлическую индустрию, машиностроение, всю, можно сказать, современную жизнь.

Не думайте, пожалуйста, что я преувеличиваю, фантазирую!

Лучше дайте себе труд поразмыслить над возможными последствиями ознакомления человечества с нигилитом или икс-металлом. Представьте себе, что мы строим из нигилита военное судно. Нынешние дредноуты обладают броней колоссальной величины, а бронебойные и фугасные снаряды все же ухитряются пронизывать и разрывать эту броню. Наш дредноут из нигилита будет обладать броней в два-три дюйма, и этого будет достаточно, чтобы ядра беспомощно разбивались при ударе об эту броню, как разбивается бутылка тонкого стекла, брошенная о каменную стену!

Чего будут тогда стоить боевые суда всех других наций, не успевших запастись броненосцами из нигилита? Куда будут они годиться, эти суда?

На слом!

Да и то не найдется охотников их покупать, ибо сталь не будет уже нужна ни на что, выделка ее прекратится.

В Америке теперь уже строятся дома со стальными остовами в сорок восемь этажей. Будут, быть может, скоро строить и в шестьдесят этажей: крепость стали допускает это. Но здание с остовом из нигилита можно выстроить в три, в пять раз больше, выше, ибо оно будет в семь раз легче, во много раз крепче.

Теперь чудом инженерного искусства считаются мосты с пролетами в несколько сот метров. А что вы скажете о возможности сооружения моста в одну арку, например между Дувром и Кале, моста в тридцать и сорок верст длиной, сделанного из нигилита?

И так далее. Я думаю, что приведенных примеров более чем достаточно для пояснения сказанного мною о значении для всего мира открытого Шарлем Леонаром икс-металла, или нигилита. Добавьте только, что наша фирма, «Кэннинг и Компания», сразу оценила все значение известия, принесенного нам Шарлем Леонаром.

Через несколько недель после приезда Шарля Леонара в Аделаиду мы уже тронулись в путь. Мы образовали экспедицию для розысков тех стран, людей и мастерских, где добывается и выделывается нигилит.

Разумеется, экспедиция шла за счет богатейшей фирмы «Кэннинг и Компания». Я являлся техническим руководителем экспедиции как инженер. При успехе мне было обещано место директора фирмы и один процент чистой прибыли. Шарль Леонар был проводником: ему тоже был обещан пай нашего предприятия. Кроме нас двоих, и с экспедицией шли еще несколько агентов «Кэннинг и Ко»: некий Билль Снайдер, потом Нед Карпентер, четыре механика и два чернорабочих.

Мы продвигались в сердце австралийского материка. Было начало мая — лучшее время для путешествия по внутренним областям Австралии.

Нужно ли говорить, что мы были снабжены в изобилии всем необходимым для трудного путешествия?

В моем распоряжении находилась чековая книжка фирмы «Кэннинг и Ко», и я получил инструкции:

— Ничего не жалеть, лишь бы достигнуть цели.

Если бы я пожелал, фирма позволила бы мне набрать целый отряд, создать огромный караван.

Но я считал необходимым взять только ограниченное количество людей, зато таких, на верность, опытность, выносливость и храбрость которых я мог положиться.

Ведь самым важным в нашем деле было узнать секрет, а потом сохранить узнанное в полном секрете. Иначе фирма «Кэннинг» рисковала не сделаться монопольной обладательницей секрета.

Мы предполагали, по существу, произвести только предварительную разведку. Добравшись до места, где обитали люди, знающие способ выделки нигилита, мы должны были завязать с ними переговоры и немедленно поставить в известность об этом мистера Кэннинга-старшего. Передачу моего доклада Кэннингу должен был взять на себя человек, наиболее способный к странствованиям по пустыне на электрическом велосипеде, именно Шарль Леонар.

Зная, где именно искать нас, Кэннинг мог немедленно послать не только экспедицию, но и целую армию рабочих, инженеров и, если бы понадобилось, снабдить эту армию надлежащим конвоем хотя бы с кавалерией и артиллерией. Но посылать теперь на поиски нигилита такую армию, само по себе разумеется, было совершенно абсурдным: достаточно было нас самих.

Я не желаю утруждать читателя настоящих моих записок…

Впрочем, будут ли эти записки когда-либо и кем-либо в мире прочитаны? Попадут ли они в руки людей, которые смогут их прочесть?

Это далеко не пустой и праздный вопрос.

Но как-то невольно слова выливаются в шаблонные фразы. И так как я пишу мои записки именно в надежде, что они когда-нибудь и где-нибудь все же станут известными цивилизованному человечеству, то я имею право выражаться так, как нахожу нужным.

Итак, я не желаю утруждать внимание моих читателей передачей всех подробностей наших странствований к сердцу Австралии, а буду останавливаться исключительно на важнейших эпизодах. Равным образом, я считаю излишним слишком много места уделять повествованию о некоторых из участников нашей экспедиции: суть-то в том, что, как всегда бывает в жизни, большинство моих спутников играли роль статистов в театре, артистов без речей. Да к тому же иные из них очень скоро окончательно и бесповоротно сошли со сцены. Упомянуть их, помянуть добрым словом, — этим будет исчерпано все, будет исполнен долг.

Зато я считаю необходимым подробнее остановиться на одной фигуре, на характеристике одной личности. Разумеется, это был Шарль Леонар.

Странное впечатление производил на меня первое время этот человек!

Среднего роста, в меру мускулистый, подвижный, совсем еще молодой человек. Лицо по-своему красиво, с резкими чертами. Во внешности какое-то врожденное изящество. В разговоре какая-то даже странная легкость. Иногда способность заинтересоваться как будто пустяком и об этом пустяке проболтать очень долго. А чаще полное безразличие к поднимаемым в его присутствии, быть может, очень важным, принципиальным вопросам. И при этом такое впечатление, как будто ему просто-напросто не под силу разбираться в этих вопросах. Просто они, эти вопросы, не доступны его пониманию.

И вдруг одно слово, меткое, яркое, оригинальное, и усмешка, и искорка в глазах — и тогда окружающие видят, что волнующий их вопрос для Леонара вовсе не вопрос, что он им уже решен, что Леонару просто смешны наши усилия снова решать уже давно решенное.

Еще в дни подготовки нашей экспедиции мне несколько раз пришлось, наблюдая за Леонаром, замечать, что этот человек буквально играет с окружающими. И умеет обводить их, как говорится, вокруг пальца, морочить, двигать ими, как пешками, заставлять плясать под свою дудку. Но только тогда, когда это еще не надоело. А час спустя на лице Леонара ясно видишь выражение пресыщенности игрой. Одного он заставил высказать грубое невежество, сесть, как говорится, в лужу, другого неисповедимыми путями и способами принудил совершить крупную непростительную некорректность. Третьего, которого все окружающие считали за умницу, заставил высказаться, и все увидели, что у умницы только умная маска, а на самом деле он непроходимо глуп. Встретившись с каким-нибудь чванящимся субъектом, Шарль Леонар оживлялся, принимался за свою жертву — и от пышного хвоста индейского петуха начинали лететь перья, покуда сам чванливый петух, ощипанный начисто, не догадывался, что он, петух, сделался общим посмешищем, и тогда стремительно спасался бегством.