Он крепко вколачивал каблуки в тротуар и даже думать стал в такт своим сердитым шагам: я им пока-жу тру-са, я им покажу за-бо-ты, я им по-ка-жу…

В таком настроении он подошел к дому на проспекте Виноградова, где жила Аня. Форточка в окне ее комнаты была открыта, и Антон громко крикнул:

— Аня! — И, когда она высунулась, позвал: — Выйди-ка.

А дальше все пошло так, что и вспоминать не хочется. Он стоял против Ани и каким-то самому себе противным голосом кричал, что какого черта она сует нос не в свое дело, какого черта его все считают сопляком, какого черта лезут к нему в душу, какого черта обзывают его трусом, и вообще, какого черта?!

Аня оторопело смотрела на него.

— Дурак ты, Антон, — жестко сказала она, когда он наконец замолчал.

— Ну и ладно! — сказал Антон и сжал зубы.

Аня быстро ушла в дом.

А когда он поздно вечером явился домой, мачеха сказала, чтобы он зашел к отцу.

Отец лежал, как всегда, но глаза у него сейчас были суровыми.

— В-вот что… — тихо и медленно выговорил он. — Ты… поедешь. Я… прика-зываю… Иди…

Антон вышел. И если бы умел, то, наверное, заревел бы в голос.

— Не беспокойся, — сказала мачеха, — мы обо всём договорились. Соседки будут забегать к отцу, и с работы тоже. Так что сдавай экзамены и поезжай.

Арся вошел в класс уже после звонка. Почти сутки прорыбачил он с Карбасом на одном из островов и сегодня проспал.

— Можно? — спросил он, остановившись в дверях.

Людмила Сергеевна молча кивнула.

Арся сел на свое место рядом с Борей-маленьким. Людмила Сергеевна почему-то рассказывала о Новой Земле, хотя по программе была Южная Америка.

Боря сидел нахохленный и грустный.

— Ты чего надутый такой? — тихо спросил Арся.

— Да так, — вяло ответил Боря, — мать не пускает.

— Куда?

— Как куда? — удивился Боря. — В экспед-дицию же…

— Какая еще экспедиция? — в свою очередь, удивился Арся.

— Да ты что, не знаешь?! Весь город знает, а он… — возбужденным шепотом заговорил Боря. — Да ты в «Эдиссоне» был-то? — вдруг спохватился он.

— Чего я там не видел? — сердито ответил Арся. — Говори: какая еще экспедиция?

И Боря стал рассказывать про собрание в кинотеатре «Эдиссон», про то, как загудела, забурлила школа, про то, как хочется ему ехать, а мать не пускает. Людмила Сергеевна посмотрела в их сторону, но ничего не сказала, и Боря, горячась и волнуясь, все говорил и говорил, но Арся его уже не слышал.

«Пожалуй, дело, — думал он, — все не за печкой сидеть. Да и на Новой Земле побывать интересно… Карбаса бы прихватить…»

Настроение у Арси улучшилось, но тут же он вспомнил мать.

…Когда он пришел домой после затянувшейся рыбалки, мать сидела за столом, положив руки на скатерть. Арся посмотрел на эти руки, еще совсем недавно такие красивые, тонкие, белые, а сейчас какие-то землисто-серые, покрытые царапинами и ссадинами, усталые, и у него защемило сердце — ведь с самых первых дней войны она ушла из библиотеки и пошла работать на пилораму.

— Где ты был? Где ты был? — только и спросила она, глядя на него такими тревожными глазами, что ему захотелось брякнуться на пол рядом с ней и уткнуться головой в ее колени, как иногда он делал маленьким. Но он не сделал этого. Постеснялся.

— Не сердись, мама, — с трудом сказал он. Помолчал и, опустив голову, добавил: — Я большу не буду.

Мать неожиданно рассмеялась.

— Эх ты, первоклашка! — сказала она и, обняв, разлохматила ему волосы. И сразу же опять стала грустной.

…Вспомнив сейчас все это, Арся поморщился. Не отпустит она его, не отпустит. Ведь и от отца вестей нет, и он еще… И от этой мысли еще больше захотелось ему ехать, ну, не на фронт, так хотя бы на Новую Землю.

На перемене он хотел подойти к Антону, но тот глянул отчужденно. «Все правильно, — подумал Арся, — что ему на меня, радоваться, что ли?» В коридоре его окружили ребята.

— Поедешь, Арся? — спросил кто-то.

Он хмуро посмотрел на мальчишек: все явно ждали его ответа.

— Не знаю, — сказал он и, злясь на себя и на всех, буркнул: Подумаешь, экспедиция…

Он раздвинул замолчавших ребят и ушел. Никого не хотелось видеть. Дома за ужином он лениво ковырял вилкой еду и слушал последнюю сводку Информбюро. «На Керченском направлении после упорных боев наши войска отошли на новые позиции», — доносилось из черной тарелки репродуктора.

Мать вздохнула и вдруг спросила:

— Ты про экспедицию на Новую Землю слышал?

— Ну, слышал, — нехотя ответил Арся.

— Поедешь?

Арся удивленно взглянул на нее. Мать смотрела куда-то в стену, и лицо у нее было спокойным, только чуть-чуть дрожали губы.

— А как же ты, мама? — неуверенно спросил он.

— Я? Ну что ж я, — сказала она, — а тебе, наверное, надо ехать… Я ведь понимаю. Если ты не поедешь, кто ж тогда поедет?

И Арсе опять захотелось уткнуться головой в ее колени.

После собрания в кинотеатре «Эдиссон» прошло уже два дня, а я все еще не знал, как сказать родителям, что тоже хочу ехать на Новую Землю.

Я узнал об экспедиции раньше всех. В тот день, когда Афанасий Григорьевич так решительно ушел в полном параде и даже чуть не забыл свою палку, он вернулся только поздно вечером — веселый и торжественный.

— Ну, мать, собирай в море, — сказал он Марфе Васильевне и ухмыльнулся в свои прокуренные усы.

Марфа Васильевна всплеснула руками.

— Да ты, старый, не проспался, что ли?

— Помрем, дак выспимся! — лихо заявил капитан. — А теперь в море пойдем!

— В како-тако еще море? — не на шутку рассердилась Марфа Васильевна. — Да кто тебя пустит-то?

— Ну, кыш! — прикрикнул Афанасий Григорьевич. — Не то что пустят, а просили, даже уговаривали. Кое-кто, правда, возражал — дескать, здоровьишко не то, стар да болен, — а я как гр-р-рохнул кулаком по столу, чуть столешницу не проломил. Ну и все. Начальником экспедиции пойду. С такими вот, — он кивнул в мою сторону, — с салажатами.

И он долго и подробно, с удовольствием рассказывал Марфе Васильевне и маме о том, что это за экспедиция. Хозяйка наша слушала молча, сурово поджав губы, мама тоже молчала и только тревожно посматривала на меня.

Потом с беспокойством спросила:

— Как же их посылают, таких… ребятишек? Это ведь опасно.

— Насчет опасности ничего не скажу, — ответил Громов. — А насчет того, что молоды они, так ведь сейчас совсем салаги еще не такие дела делают. Да и какие они ребятишки — парни уже.

Я слушал этот разговор в оба уха, и, когда Громов ушел к себе, я постучал к нему в комнату.

— А можно мне с вами? — спросил я, остановившись в дверях, но тихо, чтобы мама не слышала.

— А почему не можно? — спросил Громов. — Он посмотрел на меня, нахмурился и отрывисто бросил: — С родителями потолкуй, у нас на этот счет строго.

А потом было то собрание в кинотеатре, и мне во что бы то ни стало захотелось попасть в экспедицию. Маму было жалко, а отца я, честно говоря, побаивался. Он и всегда-то был суров, а здесь, в Архангельске, совсем замкнулся. Да мы его почти и не видели, пропадал на работе. Иногда уезжал и не появлялся по нескольку дней. А когда приезжал, то был всегда очень усталым и еще мрачнее прежнего. Как будто его все время что-то грызло. Только иногда он слегка хлопал меня по плечу и говорил:

— Держись. Сам видишь, как я занят. Будь матери опорой.

Я говорил «да», и на этом наши разговоры кончались. Даже с мамой и то он говорил очень редко и мало. «Война, работа, он ведь ответственный…» думал я, защищая себя от плохих мыслей. Они были, эти мысли. Например, мне иногда нехорошо думалось: вот он молодой еще, совсем здоровый, и дома. Ну, не совсем дома, не в Ленинграде, но ведь с нами, не на фронте, не там, откуда появляются такие, как отец Антона. Ну, конечно, трудится, наверно, очень нужные дела делает, но все это не то. Я понимал, что думаю о нем несправедливо, но думал так.

И все же никуда не денешься — лучше поговорить вначале с ним, чем с мамой. Время уже не терпело: в школе вовсю составляли списки.