Все присутствующие, от директора тюрьмы до последнего из надзирателей, видали и не такое. И никому из них не пришла в голову мысль спросить молодого полицейского, по какому наитию он действовал.

Но было очевидно, что задержанный будет скрывать от правосудия свою личность, что нужно во что бы то ни стало ее установить, что, вероятно, Лекок придумал способ, как это сделать.

Лекок быстро закончил, собрав на газету полную пригоршню черноватой пыли. Эту пыль он разделил на две кучки. Одну кучку он завернул в бумагу и положил в карман. Показав на другую кучку, он сказал директору тюрьмы:

– Прошу вас, господин директор, взять эту пыль на хранение и опечатать ее на глазах задержанного. Нельзя, чтобы потом он стал бы утверждать, что эту пыль заменили другой.

Директор тюрьмы сделал, как его просил Лекок. Пока он завязывал веревкой и опечатывал небольшой мешочек с пылью, это «вещественное доказательство», убийца пожимал плечами и усмехался.

Но под столь циничной веселостью Лекок угадывал мучительную тревогу. В качестве компенсации случай наградил молодого полицейского этим маленьким триумфом, но дальнейшие события опровергли все предположения Лекока.

Убийца не высказал ни единого возражения, когда ему велели раздеться и сменить одежду, запачканную кровью, на костюм, предоставленный администрацией тюрьмы. Ни один мускул на лице убийцы не выдал тайны его души, когда его подвергали унизительному обыску, который заставлял краснеть до корней волос самых отъявленных мерзавцев.

С полнейшим равнодушием убийца позволил надзирателям причесать ему волосы и бороду, осмотреть рот, дабы убедиться, что он не прячет ни одну из часовых пружин, способных перерезать самые прочные прутья решеток, ни один из микроскопических кусочков графита, которыми пользуются преступники, чтобы писать записочки, так называемые малявы, которыми они обмениваются, спрятав в мякиш хлеба.

Когда формальности были закончены, директор тюрьмы вызвал жандарма.

– Отведите этого человека, – сказал он, – в одиночную камеру номер три.

Задержанного не надо было тащить силком. Он в сопровождении жандарма вышел, как и вошел, словно завсегдатай, который знает, куда идти.

– Ну и бандит!.. – воскликнул секретарь.

– Это вы так думаете!.. – возразил Лекок, немного озадаченный, но по-прежнему преисполненный решимости.

– О!.. В этом нет сомнений, – заявил директор. – Этот парень – опасный преступник, рецидивист, это совершенно ясно… Мне даже кажется, что он уже был нашим клиентом… Я готов в этом поклясться…

Таким образом, умудренные опытом люди разделяли мнение Жевроля. И лишь у одного Лекока была собственная точка зрения.

Но молодой полицейский не стал спорить… Зачем? К тому же в канцелярию привели вдову Шюпен.

Поездка успокоила ее нервы, вдова стала покладистой как овечка. Медоточивым голосом, с глазами, полными слез, она призывала славных господ в свидетели, что по отношению к ней, порядочной женщине, хорошо известной в префектуре полиции, было допущено вопиющее беззаконие. Несомненно, кто-то имел зуб на ее семью, поскольку ее сын Полит, столь уважаемый подданный Империи, сидел в тюрьме по ложному обвинению в краже. И что теперь будет с ее снохой и внуком Тото, если ее, их единственную опору, тоже арестуют!

Но когда вдову Шюпен вывели в коридор, после того как она сообщила свою фамилию и имя, природа взяла свое. Было слышно, как вдова Шюпен ругалась с жандармом.

– Напрасно ты такой неучтивый, – говорила старуха. – Ведь ты лишаешь себя звонкой монеты. Не говоря уже о том, что я, выйдя на свободу, пригласила бы тебя выпить за мой счет в свое заведение.

Все формальности остались позади. Лекок был свободен до приезда следователя. Сначала он бродил по коридорам и помещениям, но поскольку его всюду донимали расспросами, он вышел на улицу, решив постоять на набережной перед воротами. Он не изменил своего мнения, только отправная точка рассуждений переместилась.

Сейчас Лекок еще сильнее, чем прежде, был уверен, что убийца скрывал свое подлинное социальное положение. Однако, с другой стороны, факты неопровержимо свидетельствовали о том, что этот мужчина хорошо знает тюрьму и установленные в ней порядки.

Задержанный оказался намного, в тысячу раз сильнее, чем предполагал Лекок. Какое самообладание!.. Какая безукоризненная игра!.. Он и бровью не повел во время жутких испытаний, обманул лучшие глаза Парижа…

Молодой полицейский находился на набережной вот уже три часа, такой же неподвижный, как и каменная тумба, на которой он сидел, не замечая ни холода, ни времени, когда перед воротами остановилась двухместная карета. Из нее вышли господин д’Эскорваль и его секретарь. Лекок вскочил и бросился к ним. От возбуждения он задыхался, в глазах стоял немой вопрос.

– Осмотр места преступления, – сказал Лекоку следователь, – убедил меня в том, что вы были правы. Есть новости?

– Да, господин следователь. С виду ничтожный, но очень важный факт, который…

– Прекрасно!.. – прервал его господин д’Эскорваль. – Вы потом об этом мне расскажете. Но прежде я хочу вкратце допросить задержанных… На сегодня это простая формальность. Подождите меня здесь…

И хотя следователь пообещал быстро вернуться, Лекок рассчитывал, что ждать ему придется не менее часа. Однако он ошибся. Не прошло и двадцати минут, как появился господин д’Эскорваль. Он был один, без своего секретаря. Он шел очень быстро и издалека обратился к молодому полицейскому:

– Я должен вернуться домой… – сказал он. – Немедленно. Не могу вас выслушать…

– Но, господин следователь…

– Никаких «но»!.. В морг привезли тела жертв… Поезжайте туда, взгляните на них… Потом вечером сделайте… А! Делайте все, что сочтете необходимым.

– Но, господин следователь, мне надо было бы…

– Завтра!.. Завтра!.. В девять часов, в моем кабинете во Дворце правосудия.

Лекок хотел еще что-то сказать, но господин д’Эскорваль уже сел, вернее, вскочил в карету, а кучер хлестнул лошадей.

– Ну и следователь!.. – прошептал изумленный молодой полицейский, стоя на набережной. – Да он с ума сошел!..

Но тут в голове Лекока мелькнула нехорошая мысль.

– Или, – добавил он, – он получил ключ к разгадке?.. Не хочет ли он обойтись без моих услуг?..

Возникшее подозрение было таким жестоким, что Лекок быстро вернулся в тюрьму, надеясь что-нибудь понять по поведению заключенных. И он припал к окошечку, сделанному в толстой двери одиночной камеры.

Убийца лежал на нарах, стоящих напротив двери, повернувшись лицом к стене, закутавшись с головой в одеяло.

Спал ли он?.. Нет, поскольку молодой полицейский заметил необычное движение. Это движение, которое он не мог объяснить, заинтриговало его. Он приставил к окошечку ухо и расслышал нечто похожее на приглушенный стон. Теперь не оставалось сомнений!.. Убийца хрипел.

– Ко мне!.. – закричал испугавшийся Лекок. – На помощь!..

Прибежали десять жандармов.

– Что случилось?

– Задержанный… Там… Он пытается покончить с собой…

Дверь вовремя открыли. Несчастный разорвал свою одежду на полоски, одной из которых обвязал шею. Используя оловянную ложку, которую ему принесли вместе с едой, в качестве вертлюга, он душил себя…

Послали за тюремным доктором. Пустив убийце кровь, доктор заявил, что еще десять минут, и все было бы кончено. Задержанный непременно задохнулся бы.

Убийца, придя в себя, обвел безумным взглядом камеру. Можно было подумать, что он удивился, почувствовав себя живым. Потом крупная слеза блеснула на его опухших веках, скатилась по щеке и затерялась в бороде. Его засыпали вопросами… Но он не произнес ни слова.

– Поскольку, – произнес доктор, – он помещен в одиночную камеру и к нему никого нельзя подсадить, на него необходимо надеть смирительную рубашку.

Лекок помог связать задержанного. Потом он ушел, взволнованный, полностью погрузившись в невеселые мысли. Он чувствовал, что под таинственной завесой разыгрывается жуткая драма.