Лекок сидел на облучке между кучером и жандармом. Он так глубоко погрузился в свои мысли, что не слышал, о чем они говорили. А разговор был веселым, хотя и проходил под жуткий голос вдовы Шюпен, которая, сидя в фургоне, то распевала песни, то изрыгала проклятия.

Молодой полицейский нашел способ выведать тайны, которые скрывал убийца, принадлежавший к высшим слоям общества. В этом Лекок был настолько уверен, что мог дать голову на отсечение.

То, что задержанному удалось изобразить отменный аппетит, подавить отвращение к тошнотворному напитку, сесть, не моргнув глазом, в «воронок», не было ничем из ряда вон выходящим, поскольку он был человеком, наделенным сильной волей. А неотвратимая опасность и надежда на спасение лишь удваивали его энергию.

Но сумеет ли он сдержать свои истинные чувства, когда его подвергнут унизительным формальностям при заключении под стражу, формальностям, которые в отдельных случаях могут и даже должны наносить оскорбление личности? Нет, Лекок не мог этого предположить.

Лекок был убежден, что ужас перед бесчестьем, ожесточение и обострение всех униженных чувств, возмущение плоти и разума заставят убийцу потерять над собой контроль и произнести слова, которые выдадут, что он человек образованный.

И только когда тюремный фургон съехал с Нового моста и покатился по набережной Орлож, молодой полицейский, казалось, очнулся от своих мыслей. Вскоре громоздкий экипаж въехал в ворота и остановился посредине узкого холодного двора.

Лекок проворно спрыгнул с облучка. Открыв дверцу ячейки, где сидел убийца, он сказал:

– Мы приехали. Выходите.

Лекок не боялся, что убийца убежит. Решетка уже закрылась. К тому же к фургону подошло человек десять надзирателей и полицейских, которые хотели посмотреть на «ночной урожай» мошенников.

Убийца ловко соскочил на землю. Выражение его лица снова изменилось. Теперь на нем можно было прочитать полнейшее равнодушие, свойственное человеку, не раз рисковавшему своей жизнью.

Анатом, изучающий работу мышц, и тот не следил бы так пристально, как Лекок, за поведением, лицом и взглядом убийцы.

Когда нога убийцы коснулась зеленоватых булыжников двора, он, казалось, испытал истинное блаженство. Сделав глубокий вдох, он потянулся и энергично встряхнулся, чтобы размыть все свои члены, затекшие из-за долгого сидения в тесной ячейке. Потом он огляделся вокруг, и на его губах появилась едва заметная улыбка.

Можно было поклясться, что это место было хорошо ему знакомо, что он уже видел высокие почерневшие стены, толстые двери, засовы, всю эту зловещую обстановку.

«Боже мой!.. – думал взволнованный Лекок. – Да он прекрасно ориентируется!..»

Волнение молодого полицейского усилилось, когда он увидел, что убийца без всяких указаний, без единого слова или жеста сам направился к одной из пяти-шести дверей, выходивших во двор. Он шел именно к той, к которой и должен был пойти. Шел прямо, решительно. Неужели случайно?

Удивительно, но убийца, войдя в темный коридор, пошел прямо, свернул налево, прошел мимо караульной, не обратил внимания на «обезьянник» и вошел в канцелярию. Преступник, уже подвергавшийся наказанию, стреляный воробей, как говорили в Сыскной полиции, не мог бы проделать этот путь более уверенно.

Лекок почувствовал, как его спина покрылась холодным потом.

«Этот человек, – думал он, – уже был здесь. Он знает расположение мест».

Канцелярия представляла собой довольно большое, плохо освещенное помещение, куда свет проникал через слишком маленькие окна, к тому же покрытые толстым слоем пыли. От чугунной печки исходил сильный жар.

Секретарь читал газету, положив ее на тюремную книгу, этот мрачный реестр, где записаны фамилии и характерные приметы тех, кого беспутный образ жизни, нищета, преступления, сумасбродства или какая-нибудь оплошность привели к этой низкой двери тюрьмы предварительного заключения при префектуре полиции.

Три-четыре надзирателя, ожидавшие окончания дежурства, дремали на деревянных скамьях. Эти скамьи, два стола да несколько сломанных стульев – вот и вся обстановка канцелярии.

В углу виднелся антропометр, под который должны были становиться все задержанные, поскольку их рост измеряли, чтобы описание внешности было полным. При виде убийцы и Лекока секретарь поднял голову.

– А!.. – произнес он. – Фургон прибыл?

– Да, – ответил молодой полицейский.

Протянув один из ордеров, подписанных господином д’Эскорвалем, он добавил:

– Вот документы на этого парня.

Секретарь взял ордер. Прочитав, он содрогнулся:

– О!.. – воскликнул он. – Тройное убийство! О!.. О!..

Определенно он посмотрел на задержанного с большим уважением. Тот не был обычным узником, заурядным бродягой, банальным мошенником.

– Следователь велел поместить его в одиночную камеру, – добавил Лекок. – И надо дать ему одежду, поскольку его одежда послужит уликами… А еще предупредить господина директора, чтобы он дождался других седоков фургона… Я оформлю этого парня по всем правилам.

Директор скоро пришел. Секретарь раскрыл тюремную книгу.

– Ваша фамилия? – спросил он у задержанного.

– Май.

– Ваши имена?

– У меня их нет.

– Как это так? У вас нет имен?

Убийца на мгновение задумался, потом, насупившись, ответил:

– Не утруждайте себя. Ни к чему задавать мне вопросы. Я буду отвечать только следователю. Вы хотите, чтобы я проговорился, не так ли?.. Хитро придумано!.. Только я знаю эту уловку…

– Заметьте, – вмешался директор тюрьмы, – вы осложняете свое положение…

– Вовсе нет!.. Я невиновен, вы хотите потопить меня, я защищаюсь. А теперь выдергивайте из меня слова клещами, если у вас, конечно, получится!.. Но будет лучше, если вы вернете мне деньги, которые у меня отобрали на посту. Сто тридцать шесть франков и восемь су!.. Они мне понадобятся, когда я отсюда выйду. Я хочу, чтобы это записали в книгу… Где мои деньги?..

Начальник поста отдал деньги Лекоку со всем тем, что нашли у убийцы, когда того обыскивали в первый раз. Молодой полицейский выложил все на стол.

– Вот ваши сто тридцать шесть франков и восемь су, – сказал он. – А также нож, носовой платок и четыре сигары…

По лицу задержанного было ясно, что он доволен.

– А теперь, – продолжил секретарь, – вы будете отвечать?

Однако директор понял, что настаивать бесполезно. Сделав знак секретарю, он обратился к задержанному:

– Снимите обувь! – велел он.

Лекок заметил, что взгляд убийцы заметался. Или ему показалось?

– Зачем? – спросил задержанный.

– Чтобы измерить вас, – объяснил секретарь. – Я должен записать ваш рост.

Не проронив ни слова, задержанный сел и снял ботинки из грубой кожи. Каблук правого ботинка был полностью стоптан внутрь. На ногах задержанного носков не оказалось.

– Вы надеваете башмаки только по воскресеньям?.. – спросил Лекок.

– Почему вы так решили?

– Черт возьми!.. Да ваши ноги грязные по самую щиколотку.

– Ну и что?.. – вызывающим тоном ответил мужчина. – Разве это преступление, что мои ноги не похожи на ножки маркизы?..

– Конечно, это не преступление, – неторопливо ответил молодой полицейский. – Но неужели вы думаете, я не вижу, несмотря на грязь, что ваши ноги белые и чистые? Да и ногти ухоженные, обработанные пилочкой…

Лекок замолчал. Его внезапно озарила гениальная мысль. Он быстро подошел к стулу, накрыл его газетой и сказал:

– Встаньте сюда!

Мужчина заупрямился.

– О!.. Не стоит сопротивляться, – настойчиво посоветовал ему директор тюрьмы. – Мы можем заставить вас силой.

Заключенный смирился. Он встал на стул, как ему велели. Лекок, вооружившись перочинным ножом, принялся ловко соскребать кусочки грязи, прилипшие к коже.

В любом другом месте над занятием Лекока – таким таинственным, странным и одновременно гротескным – посмеялись бы. Но только не в канцелярии тюрьмы. В этой передней Суда присяжных самые незначительные действия приобретают зловещий характер. Смех мгновенно застывает на губах, и никто ничему не удивляется.