Чему верить? Что отбросить? Он не знал. Как отличить правду ото лжи среди всех этих безапелляционных утверждений?

С другой стороны, серьезный вид молодого полицейского, явно не наигранный, отвергал любую мысль о шутке.

К тому же папашу Абсента снедало любопытство.

– Итак, мы добрались до женщин, – сказал он.

– Мой бог, да, – ответил Лекок. – Только здесь уверенность заканчивается. Больше нет доказательств. Одни лишь предположения. У меня есть все основания предполагать, что наши беглянки покинули кабаре, едва началась потасовка, прежде чем раздались крики, на которые мы прибежали. Кто они? Я могу лишь догадываться. Тем не менее я подозреваю, что у них разное социальное положение. Я склонен думать, что одна из женщин – госпожа, другая – служанка.

– И это потому, – осмелился высказать свое мнение старый полицейский, – что разница между их ногами и обувью весьма значительна.

Это тонкое наблюдение заставило молодого полицейского забыть на мгновение о своих заботах и улыбнуться.

– Это различие, – серьезным тоном продолжал он, – имеет определенное значение, но не оно повлияло на мою точку зрения. Если бы совершенство нижних конечностей в той или иной степени определяло социальное положение, то многие госпожи превратились бы в служанок. Вот что меня поразило. Когда эти две бедные испуганные женщины выбежали из кабаре вдовы Шюпен, женщина с маленькой ножкой стремглав устремилась в сад. Она бежала впереди, увлекая за собой другую женщину, намного опережая ее. Ужасная ситуация, гнусное место, страх перед скандалом, мысль о необходимости спасать репутацию – все это придавало ей неукротимую энергию.

Однако, как это всегда случается с хрупкими и нервными женщинами, ее пыл длился недолго. Не пробежав и полпути от «Ясного перца» до того места, где мы находимся, она ослабела, ее порыв угас, ноги стали ватными. Через десять шагов она покачнулась и споткнулась. Еще несколько шагов, и она упала так, что ее юбки оставили на снегу круглый отпечаток.

И тогда вмешалась женщина в обуви на плоской подошве. Она схватила свою спутницу за талию, поддерживая ее, поэтому их следы переплелись. Видя, что ее спутница вот-вот потеряет сознание, она подхватила ее на свои сильные руки и понесла… И следы женщины с маленькой ножкой оборвались…

Неужели Лекок выдумал все это ради забавы? Неужели эта сцена разыгралась только в его воображении? Неужели он намеренно прибегал к этим интонациям, которые придают глубокую и искреннюю уверенность и, если можно так выразиться, оживляют реальность?

У папаши Абсента оставалась тень сомнения, однако он нашел верный способ покончить со всеми своими подозрениями. Схватив фонарь, он побежал, чтобы еще раз осмотреть следы, на которые уже смотрел, но которые так и не разглядел. Они ничего не сказали ему, в то время как открыли свой секрет молодому полицейскому.

Папаше Абсенту пришлось сдаться. Он нашел все, о чем ему поведал Лекок. Он узнал переплетающиеся следы, круг, оставленный юбками, резко обрывавшуюся цепочку отпечатков изящных ножек.

Когда папаша Абсент вернулся, только его сдержанность выдавала ошеломление и восхищение. И он сказал с нескрываемым смущением:

– Не стоит сердиться на старика, который немного похож на святого Фому[3]. Теперь, когда я прикоснулся к тайне, хочу знать, что произошло дальше…

Разумеется, папаша Абсент полагал, что молодой полицейский ставит ему в вину его недоверчивость.

– Затем, – продолжил Лекок, – сообщник, заметивший бегущих из последних сил женщин, помог женщине с широкими ногами нести ее спутницу. Бедняжке было очень плохо. Сообщник снял фуражку и стряхнул ею снег, лежавший на брусе. Потом, увидев, что место недостаточно сухое, он протер его полой своего редингота.

Была ли эта забота обыкновенной учтивостью по отношению к женщине или привычной услужливостью подчиненного?

Не вызывало сомнений лишь одно. В то время как женщина с изящными ножками приходила в себя, другая женщина отвела сообщника на пять-шесть шагов влево, к нагромождению каменных глыб. Там она заговорила с ним, и мужчина, слушая ее, машинально положил на глыбу, покрытую снегом, руку, оставившую четкий отпечаток… Разговор продолжался, и он прислонился к снегу локтем.

Как все люди, наделенные ограниченным умом, папаша Абсент быстро отбросил нелепое недоверие и проникся абсурдным доверием. Отныне он мог поверить во все, что угодно, по той самой простой причине, что вначале ничему не верил.

Не имея ни малейшего представления о границах дедукции и человеческой проницательности, он не замечал пределов мыслительных способностей своего спутника. И папаша Абсент простодушно спросил:

– И о чем же разговаривали сообщник и женщина в ботинках на плоской подошве?

Даже если Лекок и усмехнулся, услышав столь наивный вопрос, папаша Абсент ничего не заметил.

– На этот вопрос мне трудно ответить, – сказал молодой полицейский. – Тем не менее я думаю, что женщина объясняла мужчине, что ее спутница находится в неминуемой огромной опасности. И они оба стали обсуждать, как бы избежать этой опасности. Возможно, она поведала о распоряжениях, которые дал убийца. Только утверждать могу лишь одно: в конце разговора она попросила сообщника сходить в «Ясный перец» и узнать, как там обстоят дела. И он побежал, поскольку цепочка его следов, ведущих в притон, начинается около этой каменной глыбы.

– Надо же такому случиться! – воскликнул старый полицейский. – А ведь мы в этот момент находились в кабаре!.. Одного слова Жевроля было достаточно, чтобы мы сцапали всю шайку. Какое невезение! Как жаль!

Но Лекок не разделял сожалений своего коллеги. Напротив, он благословлял ошибку Жевроля. Именно эта ошибка позволила ему собрать информацию о деле, которое он все больше считал таинственным, но которое, тем не менее, надеялся раскрыть.

– Короче говоря, – продолжал Лекок, – сообщник не мешкая пустился в путь, увидел эту ужасную сцену, испугался и бросился назад!.. Он боялся, как бы полицейским, которых он видел, не пришла в голову мысль прочесать пустыри. И он обратился к женщине с изящными ножками. Он стал убеждать ее, что необходимо бежать, что каждая минута промедления смерти подобна. При этих словах она собрала всю свою волю в кулак, встала и пошла, опираясь на руку своей спутницы.

Указал ли им мужчина путь? Или они сами знали? Мы об этом узнаем чуть позже. Сейчас нам известно только то, что он шел за ними следом на некотором расстоянии, взяв их под свою защиту.

Однако у него был иной священный долг, нежели защищать этих женщин. Он был обязан, если это в его силах, помочь своему сообщнику. И он повернул назад, прошел здесь. Вот последняя цепочка следов, удаляющихся в направлении улицы Шато-де-Рантье. Он хотел узнать, что стало с убийцей, проследить за ним…

Подобно дилетанту, который умеет ждать, чтобы потом, в самом конце, разразиться аплодисментами, папаша Абсент сумел сдержать свой восторг. И только когда он понял, что молодой полицейский закончил, дал волю своему энтузиазму.

– Ну и расследование!.. – воскликнул он. – А еще говорят, что Жевроль силен. Да пусть попробует додуматься до всего этого!.. Слушайте, вот что я вам скажу… Так вот, по сравнению с вами Генерал – простофиля.

Разумеется, лесть была грубой, но искренность папаши Абсента не вызывала сомнений. К тому же впервые бальзам похвалы пролился на тщеславие Лекока, и оно расцвело пышным цветом.

– Да будет вам!.. – скромно ответил молодой полицейский. – Вы слишком снисходительны ко мне, папаша Абсент. В чем же я так силен? Что я такого сделал? Я сказал вам, что это был мужчина среднего возраста… Совсем нетрудно сделать подобный вывод, внимательно посмотрев на его шаги, тяжелые, волочащиеся… Я определил его рост… Это не фокус! Заметив, что он облокотился на ту каменную глыбу, слева, я измерил ее. Один метр шестьдесят семь сантиметров. Значит, рост мужчины, который смог положить локоть на глыбу, должен быть не менее одного метра восьмидесяти сантиметров. Отпечаток его руки доказал, что я не ошибся. Увидев, что с бруса смели снег, я спросил себя: чем же? Я подумал, что наверняка фуражкой, и след, оставленный козырьком, вновь убедил меня в моей правоте.