Я снова думала о том, что же сделал Джордан. Возможно, однажды он будет доверять мне достаточно, чтобы рассказать об этом.

И я также подозревала, что если я буду зависать в городе достаточно долго, то я скорей всего услышу историю целиком. Только у мамы были какие-то запреты на счёт распространения слухов. Это ужасно раздражало, но я считала, что это была еще одна классная черта характера в ней.

Было хорошо пообщаться с мамой, вести настоящий разговор вместо того, чтобы ходить вокруг да около. Я не очень много разговаривала с отцом. Он потерял ко мне интерес с тех пор, как ушла мама. Он проводил своё время, гоняясь за женщинами и прожигая свою жизнь. На самом деле я растила себя сама, начиная с тринадцати лет, и я всегда думала, что похожа на него, поэтому мамин комментарий поставил меня в тупик. К своему удивлению, я не возражала быть немного похожей на неё. В конце концов, она защищает Джордана и пытается показать людям, что он не просто бывший заключённый, каким они его считают.

Но потом мой уровень терпимости по отношению к ней снова возрос, когда я вспомнила, что она обвинила меня во флирте с ним. Он был достаточно хорош, чтобы подстригать её газон, но недостаточно хорош, чтобы общаться с её дочерью? Здесь действуют серьёзные двойные стандарты.

Я быстро приняла душ, но мытье головы заняло целую вечность. Мои волосы были густыми и вьющимися, их было так много. Парням нравилось это, и мне тоже нравилось, но было действительно хреново ухаживать за ними. Чаще всего я оставляла их так, как есть. Использовать фен — пустая трата времени. Я пыталась их сушить с помощью фена, когда была младше. Но когда у меня сгорел второй фен за месяц, я сдалась.

Сейчас они просто сушатся и свисают, напоминая швабру. Единственной альтернативой этому было сбривание волос, и, поверьте мне, я рассматривала этот вариант. Техасская жара и влажность также не помогали, потому что, как бы я не укладывала свои волосы или хотя бы пыталась сделать это, как только я выходила на знойную летнюю жару, они снова завивались.

Я копалась в скудной куче одежды, чтобы найти приемлемые джинсы и консервативную рубашку. Если я собиралась отправиться на поиски работы, то я хотела выглядеть как ответственный и рассудительный гражданин. И у меня не было никаких угрызений совести на счёт выполнения роли дочери проповедницы, если это поможет мне найти работу.

Я выглянула в окно, застёгивая свою рубашку.

Чёрт меня подери! Тревога, горячий парень на горизонте!

Джордан снял свою футболку и был одет только в обрезанные джинсы, которые были размера на два больше, и опасно свисали с его бёдер, демонстрируя округлости очень хорошей задницы.

Солнце танцевало на мышцах его спины, когда он толкал мамину чудовищную газонокосилку, и я смогла увидеть татуировку на его левой лопатке. Это был Кельтский крест, в середине которого находилось кровоточащее сердце. Что-то было написано на нём, но он находился слишком далеко от меня, чтобы я смогла увидеть, о чём там шла речь.

Затем он развернулся и стал идти в моём направлении. Его грудь и живот были твёрдые, словно камень. Что бы он ни делал в тюрьме, должно быть, он много занимался. Я думаю, делать там было особо больше нечего.

Думаю, у меня произошла вспышка возбуждения, потому что его тело заставляло меня думать о таких вещах, которыми хорошие девочки не должны портить свои мысли. Это хорошо, что я никогда не притворялась хорошей девочкой.

Я надеялась, что он поднимет голову и заметит меня, смотрящую на него, но его взгляд был сфокусирован на траве, которую он косил.

Я наслаждалась бесплатным шоу ещё немного, прежде чем отлепить свои глаза от окна и закончить одеваться.

Мне нужно было найти работу, пока у меня не кончились деньги на бензин.

***

Джордан

После того, как Преподобная позвала её обратно в дом, мне больше мне не удалось её увидеть.

Я знал, что, вероятней всего, я её больше не увижу, и, конечно же, не заговорю с ней. Её предупредили обо мне.

Я не осуждал Преподобную за это, я бы тоже не хотел, чтобы парень вроде меня проводил время с моей дочерью.

Я услышал, как завелась машина. Я узнаю звук этого мотора где угодно, Понтиак Фаирберд — одна из последних этой модели. Это была чертовски хорошая машина. Я провел несколько минут сегодня утром, рассматривая её. Она казалась обычной машиной для женщины. Многие здесь предпочитали компактные японские машины, которые было легко заправлять.

Но не эта девушка. Она была другой.

Я понял, что в обед она собиралась на работу. Сейчас я понимал, что она действительно не знала, кто я такой. Я ещё больше задавался вопросом, почему она пошла за мной с тем кофе. Она сказала, что я милый. Возможно, она нацелилась на меня, а я был настолько туп, чтобы заметить это?

Ну, этого больше не произойдёт. Не после того, как её мама провела с ней милый маленький разговор.

Я попытался выкинуть все мысли о дочери проповедницы из головы и сконцентрироваться на приведении в порядок заднего двора.

Я закончил с газоном и стал думать, чем заняться дальше. Это был длинный список дел.

Я стал работать над задней частью двора Преподобной, срезая кусты ежевики и вьющейся розы, которые вылезли за дозволенную линию.

Мне действительно были нужны перчатки для работы, потому что мои ладони и руки были все в порезах. Но мне на самом деле было всё равно, боль ощущалась хорошо.

В тюрьме у большинства парней были порезы. Никто из них много не рассказывал о них. Но мы все знали, откуда они. Я догадывался, что это приносило какое-то облегчение от наболевшего.

Однажды я думал о том, чтобы тоже попытаться, но злость и чувство вины, это всё, что у меня осталось, так что, если бы я потерял и это, осталось бы пустое место. А это была пугающая мысль.

Когда подходил к концу мой второй срок заключения, меня назначили на самую востребованную работу — работа в тюремном саду. Мне нравилось работать на улице, когда солнце светит тебе в спину. Я имею в виду, да, нам разрешали заниматься на улице, но действительно работать, при этом выращивая что-то, это было более значимо.

Я догадывался, что Преподобная не очень ухаживала за Божьим садом, потому что это место действительно заросло. Мне было интересно, как долго она живёт здесь. Тут точно не было никакой Проповедницы, когда я рос. Поэтому, я предположил, что года три или четыре. Достаточно долго, чтобы люди обратили на неё внимание, но недостаточно, потому что она до сих пор была посторонней. Хотя, возможно, это было, потому что она была женщиной-священником и Янки. Это не займет много усилий, чтобы превратиться здесь в аутсайдера.

Я работал до тех пор, пока солнце не стало садиться, а ветерок остудил пот на моей спине. Никого не было рядом, чтобы сказать мне, что я свободен. И это была не постоянная работа, где я должен был заглядывать на часы, поэтому я собрался и поехал домой. Отца и матери не было дома, поэтому я принял душ, поел в тихой кухне и уснул в тихой спальне. Я даже не слышал, как разговаривали родители, когда они вернулись домой.

Знаете фразу «тишина оглушительна»? Звучит дерьмово, да? Но в тюрьме никогда не было тихо, там были люди, которые кричали, стучали в двери, и тысяча и один звук отдавались эхом от стен. Даже ночью, ты слышишь, как люди стонут и плачут, все те кошмары совместных преступлений двух тысяч заключенных.

Но здесь ночью не было ни звука. Никто не разговаривал, никто не кричал. Если только это был не я и не знал об этом. Я спросил маму, можно ли мне было спать в гостиной и посмотреть телевизор в первую ночь. Отец ответил, что это была пустая трата электричества. Прошло три ночи подряд, прежде чем я смог спать больше, чем пару часов, да и это было из-за абсолютного истощения. Я лежал с открытыми глазами, напрягая слух, чтобы услышать тихие звуки дома, раздающиеся ночью. Время от времени был слышен хриплый крик лисы или жужжание комара, летающего рядом. Мы находились слишком далеко от дороги, чтобы услышать хотя бы машину. Просто тишина. Это нервировало.