— Пора спать, мои сладкие.

— Мама! — захныкала Лу. — Ну чуть-чуть, ну капельку… Мы не хотим!

Она хитро подмигнула, а потом внезапно подхватила их обоих на руки и повалилась на кровать. Спальня наполнилась визгом и хохотом.

— Ещё как хотите, искорки! Давайте-давайте, я почитаю вам на ночь.

Последняя фраза заставила двойняшек в корне изменить своё поведение и засобираться в кровать. Мама читает — это здорово! Они любили слушать её мягкий, убаюкивающий голос, любили, когда она зарывалась пальцами им в волосы или почёсывала спину и уши, любили дремать, положа голову ей на колени. Их мама — самая лучшая, потому что никто не умеет читать, как она, и петь колыбельные, как она, и никто так весело не играет в пиратов и разбойников, и уж конечно никто на всём свете не скачет на лошади ловчее, чем мама.

Через пятнадцать минут двойняшки зевали и тёрли голубые глаза, изо всех сил борясь со сном. Ликующая Астори переодела их и уложила в кроватки, укрыв одеяльцем.

— Спите, мои сладкие. — Она дотронулась губами до их лобиков.

— Мам, ты же возьмёшь нас в Эклипс, да? — сонно протянула Луана. — И научишь меня брать барьер?

— Конечно. А теперь баю-бай.

Она уже приоткрыла дверь, как услышала серьёзный голосок Джо:

— Не уходи.

— В чём дело, мамин? — тут же очутилась у его кровати Астори. — Болит?

— Нет, мне… страшно. Не уходи.

Она с улыбкой погладила его.

— Чего ты боишься?

Джоэль указал в дальний тёмный угол за шкафом, куда не падал серебристый лунный свет — там царил вязкий мрак. Астори взглянула туда и всё поняла. Ей и самой было знакомо чувство липкого гложущего страха перед чудовищами, только сын боялся вымышленных монстров внешнего мира, а она — вполне реальных, обитавших в её душе и…

И душе Вэриана.

— Я с тобой. Мама всегда с тобой. Хочешь, я посижу, пока ты не заснёшь?

— Да, мамочка…

Спустя полчаса Астори вышла, зевая, и, даже не заглянув в спальню — всё равно там потушен свет — скользнула в небольшой, но уютный и, главное, её собственный кабинет. Достала из буфета бутылочку виноградного сока и опустилась в кресло, с наслаждением вытягивая ноги и распрямляя спину. Она порядком замоталась сегодня.

Стоп. Астори застыла, мигом насторожившись — он здесь. Ну что у него за омерзительная привычка — вечно подкрадываться сзади?

— Садись, — обречённо выдохнула она. Сил на споры не было совсем.

Вэриан змеёй прополз мимо, оставляя едва заметный аромат мускатного шалфея, устроился в кресле напротив. Астори смотрела на него и не могла отвести взгляд — ей неумолимо чудилось, что её девочка двигалась бы с такой же ленивой, небрежной грацией, как он.

Её девочка… Её ещё одна вечная незаживающая рана. Воспоминания нахлынули грозным ревущим океаном, и Астори не могла сопротивляться им.

Она почувствовал в себе изменения намного раньше, чем её смутные догадки подтвердили врачи, а до них — тест. Такие перемены ощущает любая женщина, когда внутри неё зарождается новая жизнь; незаметные для окружающих, она вполне ощутимы для будущей матери, а если она обладает волшебными способностями — то вдвойне. И Астори чувствовала эти изменения необыкновенно ясно.

Её энергия беспокойно бродила, временами ударяя в голову, и маленький очаг неведомой, но в то же время — болезненно-знакомой силы день ото дня становился всё сильней. Потом началась и тошнота, и смена предпочтений в еде, и прочее, и прочее, настолько набившее оскомину и так хорошо известное, что сомневаться уже не приходилось — она беременна. Не от Джея.

Астори сверила сроки и застонала — кошмар, какой кошмар! Ну естественно, всё произошло на том отпуске, чёрт его дери! Если бы она тогда не повела себя так оплошно… Впрочем, что толку плакать над пролитым молоком, ничего не изменишь. Нужно работать с тем, что есть.

Джею она об этом не сказала: просто не хватило духа разрушить его счастье, признаться, что обманула его. Он не заслужил этого. Да, она солжёт, как бы ни было противно, оставив его в блаженном неведении и никогда, никогда не простит себе той ночи на белом берегу. До самой смерти не простит. Астори знала, что это не может служить оправданием, и не пыталась себя оправдать. Но что сделано — то сделано. Надо двигаться вперёд.

Беременность протекала гладко — так твердили доктора, у которых Астори регулярно обследовалась — но она ощущала, что что-то не так, ощущала не столько как мать, сколько как энергетически одарённый человек, в организме которого шла отчаянная борьба двух сил. Золото и ртуть. Снова. Её девочка — Астори была убеждена, что это будет девочка — медленно, невыносимо медленно, но неотвратимо погибала.

Такие противоположные друг другу по своей природе энергии просто не смогут ужиться.

Всё хорошо, твердили ей близкие, но Астори давно в это не верила. Ничего не хорошо, вот ни капли! Её малютка, её малышка, которую она носит под сердцем, умирает — а она не может этому помешать! Будь проклят Вэриан с его силой! Будь проклят отпуск!

В день, когда обрушился мир, она вновь посетила врача. Никакой опасности развитию плода нет, сказал он, и дальше Астори слушала уже вполуха — что-то о диете или анализах — как вдруг в животе толкнулось. Она замерла. Нет, нет… Это было не приятное шевеление, от которого тянет улыбнуться и в волнении пощупать — не показалось ли? Астори знала — дело в другом.

Всё кончено.

— Не надо, доктор. Моей девочки больше нет.

Она вышла, оставив за спиной ошеломлённого врача. Всё кончено — слова пеплом оседали на языке, она без конца повторяла их, словно желая испить до конца эту муку, всей тяжести которой ещё не сознавала — потеря оглушила её. Всё кончено. Кончено. На Астори нашло какое-то отупение: она брела, как робот, спотыкаясь, опираясь на стены и помертвелыми губами шепча: «Всё кончено».

Как она пересекла город и оказалась во дворце, Астори не помнила; мозг сверлили две неотвязные мысли: «Всё кончено» и «Домой, к папе». Дом всё исправит. Папа всё исправит, папа там, с Джеем и дядей. Он поможет.

— О дорогая, что с тобой?

Это Джей. Дядя всегда звал её «милая», а папа — «моё солнышко». Только не Джей, нет. Она не сможет объяснить ему всё сейчас.

Астори подняла взгляд, увидела его встревоженные голубые глаза и впервые поняла, что произошло. Она прислонилась головой к стене, закусила губу и сжалась в ожидании удара. И удар пришёл. Боль взорвалась в груди шрапнелью, мелкими осколками пронзая сердце, вспарывая вены, лопая лёгкие — дикая, ревущая боль, выжигающая внутренности, сводящая с ума.

— Моей девочки больше нет, — сказала Астори.

У неё не было сил даже плакать.

Она заметила, что уже с минуту смотрит в темноту, и взглянула на Вэриана: тот наблюдал за ней, как врач наблюдает за больным, и, казалось, легко читал у Астори в душе. Как он сказал тогда? «Я читаю не только на лице, но и на сердце». Чушь. Ничего подобного.

— Тебе надо выпить, — твёрдо произнёс он, не сводя с неё непроницаемых металлических глаз.

— Ну уж нет, — встрепенулась Астори. Она чувствовала: стоит только начать — и в памяти воскреснут страшные, разрывающие душу воспоминания, и она будет пить и пить, чтобы забыться, и в конце концов сопьётся. Эти мысли Вэриан совершенно точно прочёл.

— Пить тоже надо уметь, девочка. Я помогу.

— Ты? — Её губы сами собой дёрнулись. — Не думала, что…

Она запнулась. Как-то сложно, непривычно было представить охмелевшего Вэриана, бутылками лакающего торик или сливовое вино. Один-два бокала — это ничего, это ещё куда ни шло, но… Астори поняла: она боится. Если Вэриан опьянеет, она не справится с ним.

— Нет, всё-таки не надо.

Она поднялась и пересела в креслице напротив низенького трюмо: распустила дрожащими руками волосы, достала расчёску. Вэриан тенью встал позади.

— Пожалуй, я повторю свой вопрос.

Сердце Астори лихорадочно забилось, и она приготовилась защищаться, потому что единственным вопросом, который Вэриан мог повторить, для неё был: «Ты уйдёшь со мной?»

— Что случилось?

Она выдохнула и ответила бездумно:

— Ты случился.

— Нет, так не пойдёт. — Он опустился на колени у её ног. — Честно, девочка моя. Честно. В чём дело?

Она посмотрела на него и задрожала — нет, это выше её сил. Пусть знает.