Глава 4 Мия

Три коротких стука в дверь. Это может быть только Ширли, моя соседка. Прячу письмо под книгу на столе и иду к двери.

Проклятая дверь всегда заедает с наступлением холодов. Осенний воздух раздувает непослушные кудри вокруг моего лба, пока Ширли протягивает мне маленький презент.

— Это мясной пирог.

Я пропускаю ее на кухню. Ширли, как и большинство в этом небольшом городке, — сдержанная, дружелюбная и очень любопытная. Я следую за ней по всему дому, поглядывая туда, где лежит письмо, будто его необузданное содержание может внезапно дать о себе знать.

Ширли ставит блюдо в духовку.

— Можешь съесть, когда захочешь, — говорит она приветливо.

Ширли улыбается, и на ее щеках появляются ямочки. Ее седые волосы завиты в локоны, которые она делает в салоне красоты Пэтси еще с 1980 года. В ее прическе можно увидеть именно то место, где каждый волосок к волоску переходит в волну.

Она моет руки.

— Уже ощущается осень. Ты сегодня выходила? — Ее вопрос невинен, но я знаю, что она обеспокоена тем, что я никуда не хожу.

— Я утром ходила в магазин за молоком.

Она кивает и снова суетится вокруг меня.

— Не могу остаться поболтать. У Роуди возникли некоторые проблемы, и он воет с тех пор, как мы отрезали ему... — Она делает паузу. — Ну, надеюсь, мы справимся.

Ширли весело смеется, затем обходит вокруг меня и кладет теплые руки на мои щеки.

— Беатрис переживала о тебе. Ты должна понять, чем хочешь заниматься, и я уверена, весь город будет рад помочь тебе в этом.

Я киваю. Не сомневаюсь, что она права.

Ширли отпускает меня.

— Я чувствовала бы себя намного лучше, если бы с тобой здесь кто-то был. Петерсон раздает щенков. Может, возьмешь одного? Щенок наполовину хаски. Будет отличная сторожевая собака.

— Я подумаю об этом, — говорю я, хотя знаю, что собака создаст некоторые ограничения для меня. — Я могу еще вернуться в колледж.

— Конечно, — говорит Ширли. — Тебе только двадцать лет. Впереди целая жизнь.

Долгий вой нарушает тишину.

— О, это Роуди. Можно подумать, что мы... — Она снова смеется. — Надеюсь, он не станет беспокоить тебя сегодня вечером. Мы будем запирать его, кроме случаев, когда ему понадобится сделать свои дела.

— Я буду в порядке.

Ширли наклоняется и целует меня в щеку.

— Наша бедняжка Мия. Ты всегда можешь позвонить любому из нас, ведь мы — семья.

— Спасибо, Ширли.

Я благодарна ей. Действительно благодарна.

Она быстро спускается по лестнице. Внезапный порыв ветра раздувает листья, и они кружатся в маленьком урагане. Ширли останавливается и поворачивается ко мне, чтобы удостовериться, видела ли я это.

— Осень! — кричит она. — Грядут перемены!

Ширли садится в машину, и я вижу Роуди с конусом вокруг головы. Ему даже удалось высунуть голову из окна. Он снова воет.

Бедная собака. Ширли живет рядом, вниз по дороге, но с Роуди она едет другим путем. Ее старый Бьюик срывается с места, и она машет мне на прощание.

Я снова одна.

Плетусь в гостиную, касаясь каждого из заветных серебряных колокольчиков тети Беа. Я прожила в этом огромном доме большую часть своей жизни после смерти моих родителей, мне тогда было восемь, так что мне знаком здесь каждый закоулок.

Надо сделать чаю. Иду на кухню и ставлю чайник на газовую горелку. Передача права собственности на дом произойдет в ближайшее время, после оглашения завещания. Тогда мне придется решать, что делать дальше. Продать дом? Сдать в аренду? Надо закончить колледж. Чем-то заняться.

Я чувствую себя растерянной, покинутой, как моряк, который плохо привязал свою лодку дрянной веревкой, и та уплыла.

«Узел скользит по тебе, вызывая новый крик возбуждения».

Я не могу не думать об этих письмах. В них есть одно странное совпадение, и это одна их причин, по которым я сохранила их.

Узлы. Я знаю все об узлах.

Родители обучали меня морской терминологии. Кажется, будто только так и разговаривали в нашей семье. У нас был небольшой парусник, который мы выводили на озеро неподалеку от нашего дома.

Меня учили обращаться с лодкой, я должна была знать каждый тип узла, сцепку и уметь бросать трос.

После прочтения «тюремных писем» некоторые из терминов приобрели совершенно иной смысл. Французский ударный узел, например.

Тепло вновь заполняет мое тело. Мне хочется какой-нибудь истории с сексуальным опытом, чтобы меня наполнили те же эмоции, что поглощают меня в момент прочтения письма. Но крошечная муниципальная школа и последовавший за ней колледж не предоставили мне много возможностей.

Кроме того, большинство считает меня странной, как Белль из «Красавицы и чудовища». Прилежная, скучная и, скорее всего, потратившая всю ночь на чтение, нежели на посещение какой-нибудь вечеринки. Хотя меня и не приглашали на них.

Чайник свистит. Я понимаю, что забыла положить в кружку заварку. Мечтательность — еще одна дурная привычка, усугубившая мое одиночество. Я накладываю ложкой развесной чай в заварник. Кухня в жалком состоянии.

Открываю духовку и вытаскиваю пирог Ширли. Аромат курицы успокаивает меня, но я не голодна. Так что спускаюсь по лестнице, обеими руками обхватив теплую кружку.

Холодно, но это не из-за погоды. А из-за чувства, будто я обречена скитаться по жизни в одиночку. Я даже не могу себе представить жизнь скучнее той, которой живу уже так давно.

Я останавливаюсь перед фото, висящем на стене в коридоре. Я. Мои родители. Я маленькая. Мне, наверное, лет шесть. Я счастлива. Мой отец надел панаму, и его большая улыбка — единственное, что видно в ее тени. Моя мама красивая, ее волосы развеваются вокруг лица, она одета в изысканные элегантные белые шорты и свитер.

Моя тетя была маминой сестрой. Они совсем не похожи и, по большому счету, даже жили по-разному. Мама любила приключения. Она повстречала моего отца, когда подрезала его катамаран на частной регате. Тетя была доброй, мягкой женщиной и никогда не была особо впечатлительной. По-видимому, такой же, как и я.

Когда мои родители погибли в инциденте с парусником и все говорили, что с их образом и стилем жизни так и должно было случиться, она взяла меня к себе.

Я возвращаюсь в гостиную, отпивая небольшими глотками чай. Смотрю в окно на газон. Еще один день в моей жизни проходит. Просто видимость жизни.

Может, я должна еще раз взглянуть на письма? Как бы сумасшедше это ни звучало, думаю, мама одобрила бы это.