– Говори, или можешь считать себя мертвецом! – ору я, с удивившим саму себя гневом в голосе.

Наконец, после долгой паузы он отвечает: «Первая Арена.»

Мое сердце колотится, худшие страхи оправдались. Арена 1. Манхэттен. Ходили слухи, что она худшая из всех. Это может означать только одно: верную смерть Бри.

Я чувствую свежий прилив ярости к этому человеку – падальщику, охотнику за головами, низшему слою общества, который явился, чтобы забрать мою сестру и Бог знает, кого еще, и прокормить машину, чтобы другие могли видеть, как беспомощные люди убивают друг друга. Вся эта бессмысленная смерть лишь для развлечения. Этого достаточно, чтобы убить его на месте.

Но я убираю пистолет от его щеки и ослабляю хватку. Я знаю, что мне следовало бы убить его, но я не могу заставить себя сделать это. Он ответил на мои вопросы и почему-то я чувствую, что убить его сейчас было бы несправедливо. Я лучше оставлю его здесь. Я вышвырну его из машины и брошу, а это значит медленную смерть от голода. Охотник за головами не может выжить один в диких условиях. Они – городские жители, а не выжившие, как мы.

Я отворачиваюсь сказать Бену, чтобы он вытащил охотника из машины, когда неожиданно краем глаза замечаю движение. Охотник за головами тянется к ремню, двигаясь быстрее, чем, я думала, он вообще способен. Он провел меня: на самом деле он в отличной форме.

Он молниеносно достает оружие. Прежде чем я могу понять, что происходит, он уже направляет его на меня. Вот тупица, как я могла недооценить его.

Во мне срабатывает какой-то инстинкт, может быть унаследованный от папы, и, даже не вполне все осознавая, я поднимаю свой пистолет и как раз перед тем как он стреляет, нажимаю на курок.

Выстрел оглушающий и через мгновение вся машина залита кровью. Меня захлестывает волна адреналина – я даже не понимаю, кто первым выстрелил.

В шоке я опускаю глаза и вижу, что выстрелила ему прямо в голову.

В мои уши прорывается дикий крик. Взглянув на заднее сиденье, я вижу девочку, которая сидит позади водительского места и пронзительно визжит. Неожиданно она выпрыгивает на улицу и мчится по снегу.

На какое-то мгновение я думаю, нужно ли ее догонять – она очевидно в шоке и вряд ли вообще понимает, куда бежит. По такой погоде и так далеко отовсюду я сомневаюсь, что она сможет выжить долго.

Но я думаю о Бри и остаюсь сосредоточенной. Она – вот что сейчас важно. Я не могу позволить себе тратить время на то, чтобы выследить девочку. Я оборачиваюсь и смотрю, как она бежит – странно ощущать, что она намного младше меня. Хотя на самом деле мы примерно одного возраста.

Я смотрю на реакцию мальчика, сидящего на заднем сиденье – ему около 12 лет. Но он просто сидит там, и смотрит, не шевелясь, в одну точку в полубессознательном состоянии. Он даже не моргает. Должно быть у него психическое расстройство. Я смотрю на Бена, который все еще стоит, глядя на труп. Он не произносит ни слова.

Тут только до меня доходит вся серьезность ситуации: я только что убила человека. Не думала, что совершу такое в своей жизни. Мне всегда было не по себе, даже когда я убивала животное, и я поняла, что должна чувствовать себя просто ужасно.

Но все мои чувства притупились. Прямо сейчас я чувствую только то, что мне нужно было это сделать, чтобы защитить себя. Как-никак он был охотником за головами и он приехал сюда, чтобы нанести нам вред. Мне нужно испытывать угрызения совести – но их нет. Это меня пугает. Я невольно осознаю, что, может быть, больше похожа на папу, чем я всегда допускала.

Бен завис, он лишь стоит и смотрит, поэтому я обхожу машину, подхожу к нему, открываю дверь пассажирского сиденья и тяну тело. Оно тяжелое.

– Помоги мне! – бросаю я ему. Меня раздражает его бездействие – особенно когда остальные охотники за головами уезжают от нас.

Наконец, Бен подбегает и помогает мне. Мы вытаскиваем мертвого охотника, всего заляпанного кровью, относим на несколько метров и бросаем в снег, который тут же краснеет. Я нагибаюсь и быстро снимаю с трупа пистолет и запас патронов, осознавая, что Бен не может ясно соображать и слишком пассивен.

– Бери его одежду, – говорю я. – Она тебе понадобится.

Я не трачу больше времени. Подбежав обратно к машине, я открываю дверь водительского места и вскакиваю внутрь. Я уже протягиваю руку, чтобы повернуть ключ, когда неожиданно вижу, что его нет в замке зажигания.

Сердце мое падает. Я лихорадочно осматриваю пол машины, затем сиденья, затем панель приборов. Ничего. Наверное, они выпали при аварии.

Я выглядываю наружу и вижу необычные следы в снегу, которые могут быть оставлены ключами. Я встаю на колени и судорожно прочесываю снег, ища их. Я все больше и больше отчаиваюсь. Это как искать иголку в стоге сена.

Но неожиданно чудо происходит: мои руки нащупывают что-то маленькое. Я проверяю снег еще раз и тут облегчение накрывает меня волной – это ключи.

Я прыгаю обратно в машину, поворачиваю зажигание и машина ревет, вернувшись к жизни. Это модифицированная легковая, но очень мощная машина, что-то вроде старого Шевроле Камаро, мотор гудит в ней очень громко; я уже могу сказать, что она может сильно разогнаться. Я только надеюсь, что достаточно быстро, чтобы догнать вторую машину.

Я уже собираюсь нажать на газ и тронуться, когда оборачиваюсь и вижу Бена, который все еще стоит, уставившись на труп. Он до сих пор не снял с него одежду, стоя там в оцепенении. Думаю, лицезрение смерти задело его даже больше, чем меня. Я теряю терпение и думаю просто умчаться, но бросить его здесь одного было бы несправедливо, особенно после того, как он – ну, по крайней мере, вес его тела – спас меня от смерти на мосту.

– Я УЕЗЖАЮ! – заорала я ему. – ЗАЛЕЗАЙ В МАШИНУ!

Это заставляет его очухаться. Он подбегает, запрыгивает в машину и хлопает дверью. Когда я уже готова сорваться с места, он оборачивается и смотрит на заднее сиденье.

– А как же он? – спрашивает Бен.

Я прослеживаю за его взглядом на неподвижного мальчика, все еще сидящего там и смотрящего вникуда.

– Хочешь вылезти? – спрашиваю я мальчика. – Сейчас у тебя есть такая возможность.

Но он ничего не отвечает. У меня нет такой роскоши, как время на обдумывание; мы и так сильно задержались. Если он не может решить, я решу за него. Поехав с нами он может погибнуть – но оставшись здесь он погибнет точно. Он едет с нами.

Я резко набираю скорость, со стуком выезжая обратно на трассу. Я рада видеть, что машина все еще едет, причем быстрее, чем я могла представить. Также меня радует, что она хорошо поддается управлению на заснеженном шоссе. Я вжимаю сцепление и поддаю газу, переключяясь на вторую скорость, затем на третью, четвертую… Как хорошо, что папа научил меня ездить с механической коробкой передач – одна из чисто мужских вещей, которую я, девочка-подросток, никогда бы не узнала, и одна из вещей, от которой я постоянно отпиралась, но которой я так благодарна сейчас. Я смотрю, как движется стрелка спидометра: 130…140…160…180…190… Я не знаю, как сильно нужно давить на педаль. Боюсь, что если разгонюсь слишком быстро, то потеряю контроль на заснеженной дороге, особенно на шоссе, которой не приводили в порядок уже много лет, покрытое снегом, под которым не видны выбоины. Если мы наедем всего на одну рытвину или на намерзший лед, мы слетим с дороги. Я разгоняюсь еще немного, до 210 км/ч и решаю, что этого достаточно.

Я смотрю на Бена, который только закончил застегивать ремень безопасности и теперь ухватился за панель так, что костяшки побелели, и смотрит в страхе прямо перед собой.

– Ты убила его, – сказал он.

Я едва слышу его из-за рева мотора и сперва даже думаю, что это мне показалось или это голос моего подсознания. Но тут Бен поворачивается ко мне и повторяет:

– Ты убила того человека, – говорит он громче; он кажется удивленным, что такое могло произойти.

Я не знаю, что ему ответить.