– Рискну предположить, что заговорщики будут действовать так же, как поступает нотариус в случае непредвиденной кончины наследника, – сказал Годфри. – Обратятся к ближайшему родственнику.

– К дяде Эдуарду! – воскликнула Ирен и резко выпрямилась. – Он, конечно же, догадался, что дело нечисто. Иначе зачем ему прятать зловещие письма? Ведь он и Луизе их не показывал.

– Должно быть, он надеялся, что заговорщики в конце концов расскажут ему правду, – произнес Годфри. – И рассчитывал на свою долю.

– Теперь же, полагая, что Луиза умерла… – начала было я.

– Он примется осаждать их письмами. Ради собственной выгоды, разумеется. – Ирен искала в наших взглядах одобрение.

– Что же они все-таки задумали? – недоумевала я. – И какое отношение к зловещим посланиям имеют татуировки?

Ирен сгребла бумаги в кучу и поднялась, прихватив со стола свечу:

– Прекрасная тема для ночных раздумий. Буду очень рада выслушать твои предположения утром. А пока мы с Годфри поспрашиваем нашего друга Морфея.

Я взяла лампу и проводила подругу до лестницы.

– Если уж на то пошло, – продолжала Ирен, – я точно знаю, что делать. Завтра же встречусь с Сарой Бернар. Скорее всего, в полдень: раньше она и не встанет.

Я в изумлении посмотрела на Годфри. Он знал, что я терпеть не могу эту куртизанку, невзирая на ее божественный голос.

– А Нелл пойдет со мной, – послышалось с верхних ступеней. В темноте мерцал тусклый огонек свечи. – Между прочим, Сара жаждет с тобой познакомиться.

Годфри едва успел подхватить лампу, чуть было не выпавшую из моих онемевших рук.

Мадам Сара томно возлежала на диване, обитом восточной тканью.

Мадам Ирен устроилась на подушках.

Мисс Хаксли сидела на стуле, чопорно выпрямив спину.

Тощую шею знаменитой актрисы, славившейся своей стройной фигурой, украшал полупрозрачный шарф, а огненное облако рыжих волос обрамляло бледное лицо. На встречу с Сарой примадонна тоже распустила волосы. Сегодня она походила на француженку и выглядела в высшей степени фривольно. Это, конечно, вряд ли понравилось бы Годфри, а вот Эдвард Бёрн-Джонс обязательно захотел бы ее нарисовать, – с уверенностью сказала себе я, но потом передумала насчет Годфри.

На мне же была непритязательная серая фетровая шляпка с фазаньими перьями.

В груде подушек, прорезая острой холкой дымный воздух, притаилась гигантская пятнистая кошка, по сравнению с которой сам Люцифер казался ангельски невинным созданием. Никогда в жизни не понимала, как можно держать дома леопарда.

Листья диковинного растения, своим размахом схожие с веером из страусовых перьев, которым обмахивалась хозяйка, упирались в потолок; по стенам расползлись длинные зеленые усики побегов. Стоило мне пошевелиться, как нос мне щекотали павлиньи перья, украшавшие обстановку.

Меня предупреждали, что где-то в этой тесной гостиной притаилась змея. Конечно, Адам и Ева давным-давно покинули сей греховный сад, а чаем меня угощала сама Лилит[31].

Глядя на богато украшенный современный фасад дома Сары, стоявшего на бульваре Перейр, я и подумать не могла, что за его стенами скрывается обитель тщеславия. Наверное, меня должны были насторожить инициалы «С. Б.», вырезанные над дверью, но этого не случилось.

Нас с Ирен проводили в парадную гостиную, стены которой, обитые алым дамаском, словно сошли со страниц «Маски Красной смерти», принадлежавшей перу мистера По. Кроваво-красные покои были сплошь увешаны оленьими рогами, экзотичными масками и восточным оружием. Пол устилали шкуры хищных зверей, – войдя в комнату, я едва не споткнулась о массивную раскрытую челюсть медведя, – а на полках громоздились горшки с тропическими растениями, источавшими тяжелый запах, от которого кружилась голова.

Естественно, Божественная Сара возлежала на диване в своей излюбленной томной позе.

– Значит, это и есть чудесная Нелл, о которой ты мне рассказывала, – молвило единственное в комнате дикое создание, обладавшее даром речи. Божественная Сара по-змеиному вытянулась и окинула меня пристальным взглядом.

Я хранила молчание. Мой французский не пережил бы встречи с напыщенными излияниями нечестивой хозяйки.

– У меня было много любовников, – обратилась актриса к Ирен, – но ни одной преданной подруги. Эта мисс Аксли (так она произнесла мое имя; я обрадовалась, что даже Божественной Саре с трудом даются иностранные слова) – настоящая диковинка!

– Мерси, – скромно поблагодарила я. Может, она не так уж безнравственна?

– И цены ей нет, – беззаботно промолвила Ирен. – Бывала ли ты в последнее время в кафе?

– Ах да, помню-помню наш веселый маскарад. Мы были шикарны, не правда ли? Напрасно ты отказалась от дуэли, дорогая. Мой сын Морис с момента шестнадцатилетия уже дважды принял сей благородный вызов, отстаивая мою честь. В наше время поединки на шпагах так драматичны!.. И столь безвредны! Представить себе не могу, как мужчины выигрывали войны благодаря шпагам.

– Ты ошибаешься. – Ирен потянулась за яблоком, и я с ужасом заметила, как в корзине с фруктами вдруг зашевелилась скользкая змея. – Победе способствовали корабли, порох и конница, а потом – пушки. Шпаги служили лишь украшением. Порой мужчины невероятно тщеславны.

– Почти столь же тщеславны, сколь мы, женщины, – засмеялась Сара. – Полагаю, мисс Аксли – исключение.

– Конечно! Она очень мила и почти всегда искренна.

– Почти? – не преминула возмутиться я.

– Какое изысканное произношение, – восторженно промолвила актриса. Я вся сжалась от охватившего меня раздражения. – Жаль, что мне не дается английский. Полагаю, у меня был бы не менее очаровательный акцент, чем у мисс Аксли, когда она говорит по-французски. Особе, обладающей истинным обаянием, не найти более ценного достоинства, каким бы ни было ее происхождение.

– Правда? – спросила я по-английски, еще больше вытягивая спину.

Губы актрисы, накрашенные красной помадой, чуть приоткрылись, обнажая белые зубы, показавшиеся мне слишком большими и острыми.

– Vraiment[32], – промолвила она с улыбкой и повернулась к Ирен: – Я очень хотела бы изъясняться на языке месье Шекспира, но, боюсь, зритель будет замечать лишь меня, а не пьесу. Пожалуйста, почитай мне что-нибудь из великого поэта – я просто млею, когда слышу Шекспира на родном ему языке.

Ирен поднялась – в ее движениях появилось нечто змеиное, присущее Саре, – и принялась декламировать монолог Катарины из «Укрощения строптивой». Сара слушала с пристальным вниманием, подперев голову ладонью, запустив белые, словно гребень из слоновой кости, пальцы в ниспадавшие волнистые локоны, прикрыв глаза и устремив бледный профиль к потолку. Казалось, каждая ее поза предназначалась для фотографии или портрета. Конечно, от моего взора не ускользнула фальшь, скрывавшаяся за фасадом искусства, и все же я в немом восторге наблюдала, сколь изысканно эта женщина себя преподносит.

Когда актриса застывала в картинной томной позе, от нее исходил необыкновенный магнетизм, но все же моим вниманием вновь завладела Ирен. Она с неповторимой иронией декламировала знаменитое «наставление женам», внешне призывающее к смирению, а в действительности пробуждающее в женщине бунтарское начало. Конечно, мне уже доводилось видеть Ирен в актерском амплуа – например, в комических операх Гильберта и Салливана или в речитативах перед началом арии. Однако сие кулуарное выступление занимало меня куда больше – быть может, потому, что сейчас Ирен в одиночку творила иллюзию перевоплощения. Лицемерие ее персонажа расцвело в экстравагантном интерьере гостиной пышным цветом.

– Браво! Браво! – восклицала Сара, аплодируя моей подруге. Она высоко подняла руки и слегка склонила голову, отчего непослушные локоны огненной гривой пали ей на плечи. – В жизни не сыграла бы строптивую, ведь в этой пьесе нет ни одной жертвы.