– Но ты ведь пока все равно поешь в хоре.

– Это же не будет длиться вечно.

– Ох, Ирен! – Я устало рассмеялась, чувствуя себя вымотанной до предела. – Ты такая оптимистка. Может, лучше поставить себе планку пониже и нацелиться на второстепенные роли? Может, брак с уважаемым человеком предпочтительней дурацкого стремления к независимости, а скромные украшения – лучше бриллиантов Марии-Антуанетты? Всего этого ты добилась бы куда быстрее.

– То, о чем ты говоришь, под силу любой женщине – как раз именно поэтому каждая из них почти ничего собой не представляет. Я же достигну большего. По крайней мере, попытаюсь это сделать.

Ирен откинулась на спинку сиденья и отвернулась к окну, наблюдая за тем, как мимо нас проносятся знакомые дома. Мне показалось, что я обидела подругу или, что еще хуже, омрачила миг ее триумфа. На самом деле мне просто не хотелось видеть, как она потерпит неудачу. Ирен всегда пыталась прыгнуть выше головы, и потому мне представлялось неизбежным грядущее фиаско.

– «Человек всегда должен тянуться к недосягаемому. Иначе к чему нам рай?»[21] – тихим голосом процитировала Ирен.

Не стану описывать, как мы, две слабые женщины, волокли тяжеленный сундук на третий этаж двухсотлетнего здания. Когда мы наконец перетащили чертову ношу через порог, обе готовы были повалиться на пол от усталости. Тяжело дыша, я прислонилась к дверному косяку и отвела в сторону распустившиеся волосы, ниспадавшие мне на лицо. Ирен кинулась зажигать лампы и газовый фонарь.

– Слушай, Нелл, как ты думаешь, у нас получится поставить нашу находку на стол?

– Можно попробовать, – тяжело вздохнула я, снова взявшись за сундук.

Ирен поспешила мне на помощь. После продолжительных усилий нам удалось водрузить его на обеденный стол. Прямо над сундуком горел газовый фонарь, отбрасывая свет на тускло поблескивающие шляпки гвоздей.

– Такое впечатление, что сундук бутафорский – ну прямо из «Венецианского купца», – заметила Ирен.

– Ага, только он такой тяжелый, будто сделан из свинца, – не сдержавшись, добавила я.

Рассмеявшись, Ирен взялась за разделочный нож и попыталась просунуть его в щель под крышкой. Все три пряжки проржавели, а ремни, продетые в них, оказались жесткими, словно китовый ус. Знали бы вы, сколько ногтей мы поломали, прежде чем вытащили ремни!

– Итак… – Ирен отвела непокорный локон, упавший ей на бровь. Элегантная дама, представшая передо мной утром, канула в небытие. Сейчас моя подруга больше напоминала перемазанную грязью прачку после долгого рабочего дня. – Итак! – повторила Адлер и рванула крышку.

Она не поддалась. Тогда моя подруга снова взялась за нож и, сунув его в щель, ударила по рукояти основанием ладони. Раздался резкий хлопок, и сундук распахнулся, изрыгнув облачко пыли.

– Похоже, ты как в воду глядела, – разглядывая содержимое, промолвила Ирен, не меняясь в лице. Мгновение спустя она зачерпнула пригоршню маленьких брусочков из серого металла.

– Свинец! – выдохнула я.

Хотя прочие предметы в сундуке оказались легче свинца, они были столь же загадочными. Мы обнаружили коробочку крахмала, связку ключей и кусочек овчины.

Ирен поскребла ножом один из брусков, будто чистила картошку, однако ее надежды не оправдались – перед нами и вправду был свинец, а не замаскированное под него золото.

– Поскреби еще и это, вдруг это Бриллиантовый пояс, – протянула я подруге длинную нить, на которую были нанизаны янтарные шарики.

Ирен поднесла ее к свету:

– Ручная работа, янтарь русский – не скажу, что я от него в восторге… За эту нить можно выручить пару фунтов…

– Ну просто находка века.

– Не язви, Пенелопа, это тебе не идет.

– А ты не расстраивайся. Тебе это тоже не идет.

– Хорошо, давай попробуем рассуждать. По какой-то причине старый Нортон потратил кучу сил, чтобы спрятать все это барахло. Только подумай, сколько дряхлому старику пришлось возиться с такой тяжестью. Значит, он преследовал некую цель.

– Да какую цель, Ирен? Приди, наконец, в себя! Ты еще не поняла, что Нортон был в маразме? Если у него когда-то и был пояс, Блэкджек просто позабыл, куда его спрятал. Все его жалкие старческие «сокровища» перед тобой.

– Думаешь, Нелл, эти предметы – память о прошлом? Овчина может символизировать адвокатский парик, а крахмал ассоциируется с жестким судейским воротничком.

– Не сомневаюсь, что эта нить некогда была ожерельем, которое он стащил у своей несчастной многострадальной жены.

– А свинцовые бруски? А ключи?

– Ключи отпирают дверь в загробный мир, в котором ему предстоит встреча с Создателем и суд за грехи. Быть может, Нортон мечтал о спасении. А свинцовые бруски символизируют тяжесть его грехов – как цепи, что сковывали призрак Марли[22].

– Превосходно, Нелл! Ты из этой дребедени способна соорудить целую проповедь, однако, боюсь, твои рассуждения чересчур логичны для лишившегося разума старика. Впрочем, ему хватило мозгов нагрузить сундук свинцом – в том случае, если пруд выйдет из берегов и размоет землю, сундук не всплывет, оставшись на дне… – Ирен хмыкнула и захлопнула крышку. – Ладно, будем думать. Лучше уж такая добыча, чем ничего. Она останется нам на память о том, как мы обошли мистера Шерлока Холмса. Быть может, когда-нибудь мы обнаружим еще одну находку, которая объяснит, в чем смысл всех этих вещей.

– Я пошла спать. – Неизменный оптимизм подруги порой выводил меня из себя. – Быть может, ночью прилетит добрая фея, которая превратит янтарь в бриллианты.

Прежде чем задернуть занавески, я бросила еще один взгляд на Ирен. Моя подруга стояла, склонившись над безобразным сундуком и задумчиво разглядывая его, словно Гамлет череп Йорика. Мне подумалось, что наша находка поведает ей не больше, чем череп шута – принцу датскому.

Наутро сундука на столе уже не было. Насколько я понимаю, Ирен спрятала его у себя в спальне под грудой барахла. Больше она никогда о нем не упоминала, однако я знала, что она ни на мгновение не забывала о нем.

Одна из особенностей жизни заключается в том, что необходимое порой становится лишь желаемым, а желаемое – необходимым. Этот закон неумолимо действовал и в самых известных любовных драмах, которые когда-либо знала человеческая история, и он же определял повседневные привычки даже предельно неромантичных людей.

Чего я только не пережила за четыре года знакомства с Ирен Адлер! Мне неоднократно довелось испытать и удивление, и потрясение, и самые неожиданные повороты в собственной жизни. Мы жили в бедности, но при этом непринужденно, как богема. Забавно, что этим словом, которым французы называют цыган, теперь в насмешку стали именовать людей искусства, не стесняющих себя следованием нормам и правилам. Хотя Ирен неумолимо карабкалась вверх по карьерной лестнице и теперь часто пела в операх, ей по-прежнему не удавалось подкрепить финансовой обеспеченностью свою необоримую тягу к независимости.

Наша квартира вполне нас устраивала, хотя мы давно могли перебраться в жилье поприличнее. Гардероб Ирен стал куда разнообразнее и богаче, мою подругу узнавали все чаще, но мы не видели необходимости в переезде, оставаясь вполне довольными нашим домом и соседями. Со временем мне даже стали нравиться итальянские серенады уличных торговцев. Более того, несмотря на то, что я всегда была далека от музыки, у меня начал развиваться музыкальный слух.

Ирен по-прежнему с охотой бралась за разные головоломные задания и порой даже выполняла их. Я трудилась и дальше, с гордостью нося звание машинистки. Слово, обозначавшее мою профессию, было новым и отчасти напоминало мне суффиксом «пианистку» или «артистку», что, признаться, доставляло мне определенное удовольствие (впрочем, я тут же напоминала себе о существовании и других слов с подобным суффиксом, куда менее приятных, например «атеистка», что сразу же усмиряло мою гордыню).