— Да, конечно, Александр Львович. Мне, значит, не нужно ничего вам объяснять?

— Кое-что все-таки придется. Хотелось бы знать, хотя бы в самых общих чертах, — в чем заключался этот эксперимент в Цюрихе, закончившийся такой катастрофой? Да, и имейте в виду, что элементарное представление о современной физике я имею. В частности, об элементарных частицах.

— Ну, тогда это значительно облегчает задачу нашего взаимопонимания, — улыбается академик Урусов. — А что касается эксперимента, производившегося в Международном центре ядерных исследований, то об этом мы можем только догадываться. Имея возможность с помощью нового ускорителя сообщить заряженным частицам небывалую в предыдущей практике энергию, экспериментаторы надеялись проникнуть за пределы радиуса ядерных взаимодействий. Он равен примерно десяти в минус тринадцатой степени сантиметра. А новый сверхмощный ускоритель позволял прозондировать пространство, составляющее уже минус шестнадцатую степень сантиметра. Тут-то и предполагалось обнаружить нечто принципиально новое… Возможно, им это и удалось, но, к сожалению, слишком уж дорогой ценой.

— Михаил Николаевич может, значит, и не объяснить, что же все-таки им удалось там обнаружить?

— Да, весьма вероятно, — задумчиво покачивает головой академик Урусов. — Зато он сможет сообщить нам о ходе эксперимента, о каких-то своих догадках и тех предварительных результатах, которые были получены перед катастрофой. Ну, а у вас есть какая-нибудь надежда ускорить окончательное выздоровление Холмского?

— Теперь есть, но с вашей помощью.

— С моей?

— Да, именно с вашей. У нас с Евгенией Антоновной нет больше сомнений, что Михаил Николаевич слушает радио, когда остается дома один. И он, конечно, хорошо понимает всю сложность теперешней ситуации.

— А нельзя разве убрать радиоприемник?

— Нет, теперь этого делать нельзя. Это сразу же его насторожит, и он просто потребует, чтобы мы сообщили ему истинное положение. Скорее всего, он не полностью вспомнил английский, значит, не все понимает в их передачах. Ну, а мы стараемся ничем его пока не тревожить и делаем вид, что у нас нет ни малейших оснований к беспокойству. Всякое волнение может лишь ухудшить его состояние. Если бы ситуация не была столь необычной, память его уже восстановилась бы. А пока все осложнено… Даже в том случае, если бы он и не слушал иностранных передач, не понимает разве, как важно восстановить картину происшедшего? И думается мне, что именно этот страх, боязнь не вспомнить всего, буквально парализует его…

— Да, я это понимаю, доктор, — вздыхает академик Урусов. — Но вы ведь, кажется…

— Да, я наметил тактический прием, который должен привести нас к победе. Военную хитрость, обходный маневр, так сказать. И моими союзниками в этой операции будете вы, дочь Холмского Лена и, может быть, даже киностудия, на которой она работает.

Александр Львович выбирается из глубокого кресла и, заложив руки за спину, мелкими шажками начинает прохаживаться по кабинету академика. Внезапно остановившись перед Урусовым, он спрашивает:

— Можем мы рассчитывать на то, что киностудия прекратит работу по уже запущенному в производство сценарию и начнет съемку по нашему с вами?

— Восстановление памяти профессора Холмского — дело большой государственной важности, и все, что потребуется для этого…

— Понимаю вас, Олег Сергеевич, и надеюсь, что вы не откажетесь быть моим соавтором в написании нужного нам сценария?

— Конечно, доктор! Но учтите, что я…

— Понимаю вас, — снова нетерпеливо перебил его Александр Львович. — Я тоже не Лев Толстой. Но от нас и не потребуется его таланта. Достаточно будет наших знаний в области медицины и физики. А теперь слушайте меня внимательно…

Молодая киноактриса Лена Холмская приходит к Александру Львовичу на другой день прямо в клинику.

— Мама велела разыскать вас где угодно, — смущенно говорит она, увидев доктора Гринберга в больничном халате, занятого каким-то делом.

— Мамы всегда знают, что говорят, — добродушно посмеивается доктор Гринберг. — И очень хорошо, чтобы нашли меня именно здесь. Не понимаете? Сейчас я вам объясню. С сегодняшнего дня мы с вами начнем лечить вашего отца. Ах, вы не психиатр? Академик Урусов тоже не психиатр, однако он не отказался от моего предложения. И вы тоже будете нам помогать, и не потому, что профессор Холмский ваш папа, а потому, что, как выразился академик Урусов, восстановление памяти профессора Холмского — дело большой государственной важности. И я еще добавлю от себя: дело это международного значения.

— Вы понимаете, конечно, Александр Львович, что я бы и так…

— Да, я понимаю. Но и это вы тоже имейте в виду. Ваш отец знает, в каком фильме вы снимаетесь? А главное, что играете в нем роль молодого физика?

— Несколько дней тому назад он поинтересовался этим.

— И сказал что-нибудь?

— Нет, только тяжело вздохнул.

— А как вы поняли этот вздох?

— Его можно толковать по-разному…

— А все-таки?

— Видимо, сожалеет, что ничем не сможет мне помочь…

— А вот за это-то мы с вами и зацепимся! — оживленно восклицает Александр Львович. — Непременно нужно, чтобы он помог вам в работе над непривычной для вас ролью физика. Подсказал бы что-нибудь или проконсультировал. Но чтобы желание это возникло у него безо всякой вашей просьбы. Вы актриса, и, как мне кажется, талантливая актриса, вот и постарайтесь средствами искусства дать ему понять, что вы очень нуждаетесь в его помощи. Вам ведь и на самом деле нужно вжиться в образ физика, проникнуться романтикой таинственного мира его элементарных частиц и иметь представление об их «визитных карточках».

С этими словами Александр Львович извлекает из своего портфеля несколько фотографий пузырьковых следов, образованных элементарными частицами в камере, наполненной жидким пропаном.

— Вот они, эти «визитные карточки»! — торжественно произносит он, протягивая Лене фотографии. — И ни у одного в мире фотографа или кинооператора нет более динамичных кадров. Это не только схематическое изображение действующих лиц микромира, но и графическая запись их судеб. И судеб преимущественно трагических. Вот эти многочисленные углы, перекрестья и развилки на их пути и есть резкие изменения в их доле, распад их семей, оскудение могущественных родов, растранжиривание их огромной энергии многочисленным, но уже маломощным потомством. А вот эти лучистые звезды — следы ужасных катастроф. Вашим киностудиям, Леночка, и не снятся даже такие трагедии, которые запечатлены тут почти на каждом квадратном сантиметре фотоэмульсии.

Лена с удивлением смотрит не столько на снимки элементарных частиц, сколько на Александра Львовича.

— И откуда вы, психиатр, так хорошо знаете романтику микромира?

— Скажу вам по секрету, — смеется доктор Гринберг, — не будь я психиатром, непременно стал бы физиком. Там ведь не меньше «безумия» и «странностей», чем у нас в психиатрической клинике, так что довольно много общего. Из меня мог бы получиться неплохой физик-толкователь судеб населения этого микромира. А теперь слушайте меня внимательно — я дам вам кое-какие советы для той роли, которую вы теперь будете играть не только на киностудии, но и у себя дома.

В тот же день Олега Сергеевича Урусова приглашает к себе президент Академии наук.

— Догадываетесь, о чем будет у нас разговор? — спрашивает он Урусова, всматриваясь в его черную бороду и обнаруживая в ней значительно больше седины, чем в предыдущую их встречу.

«А когда же была она, эта «предыдущая встреча»? — задумывается он невольно. — На ходу, на заседаниях встречаемся почти каждый день, а так, чтобы попристальней посмотреть друг на друга, не часто ведь доводится…»

— Интересную новость хочу вам сообщить, — продолжает он уже вслух. — Соединенные Штаты собираются предпринять восстановление Международного центра ядерных исследований в Цюрихе. В связи с этим они обратились уже к нашему правительству с просьбой поддержать их и выделить необходимые средства.