— А затем продолжить эксперименты, прерванные катастрофой? — спрашивает Урусов.

— Это само собой.

— Но ведь все может повториться…

— Они того же мнения, но готовы пойти на риск, если и мы примем участие в этих экспериментах. Понимаете, на что тут делается расчет?

— Да уж яснее ясного, — вздыхает Урусов, нервно теребя бороду. — Ну и что же ответило им наше правительство?

— А что оно могло ответить? Разве можно было отказаться от их предложения в сложившейся ситуации?

Оба долго молчат, глядя в разные стороны. Урусов не торопясь закуривает, президент отпивает несколько глотков давно остывшего чая.

— Ну, а если память Холмского не восстановится к тому времени? — спрашивает наконец Урусов. — Нужно ведь иметь в виду и это…

— Все равно придется принимать участие. Нужно, однако, сделать все, чтобы Холмский вспомнил, что там произошло… Есть ли какая-нибудь надежда?

— Теперь появилась. За это взялся человек, в которого я очень верю. Но абсолютной уверенности все еще пока нет. Я бы хотел, чтобы вы имели это в виду…

— Нужен, значит, запасной ход?

— Да, необходим.

— А что нужно для того, чтобы выздоровление Холмского было более вероятно? Каких врачей к этому привлечь? Какие лекарства?..

— Его лечит профессор Гринберг — один из крупнейших специалистов в области психиатрии, и если он…

— Ну, а если и он, и другие не смогут все-таки вернуть ему память?

— Не знаю… Просто не знаю, как тогда быть. А пока мы, физики, совершенно безуспешно ломаем головы над тем, что там у них произошло, какое новое явление они обнаружили?

— Сюрпризы, значит, неизбежны?

— Да, нужно быть готовыми ко всему…

Михаил Николаевич Холмский давно уже заметил, что его дочь Лена чем-то очень озабочена. Она подолгу сидит в своей комнате, обложившись какими-то книгами и журналами, ерошит волосы, вздыхает… А когда в ее отсутствие просмотрел он эти книги и журналы — все они оказались по вопросам физики. Ну да это и понятно: она ведь играет роль физика в каком-то фильме. Михаилу Николаевичу и самому очень хочется почитать ее книги, но он так и не решается на это. Боится, что снова не поймет в них ничего…

Сегодня Лена снова с раннего утра сидит в своей комнате и так тяжко вздыхает, что Михаил Николаевич уже не в силах оставаться безучастным.

— Что, Леночка, никак не можешь постигнуть всех премудростей физики? — участливо спрашивает он, заглядывая в ее комнату.

— Ох и нелегкое это дело, папа! — снова вздыхает Лена. — Наш консультант по вопросам физики объясняет все очень красочно и даже поэтично, а станешь сама вникать — полнейшая неразбериха. Вот эти снимки следов элементарных частиц, например. Они похожи на мазню абстракционистов, а ему представляются следами каких-то загадочных животных. И он легко узнает по ним их повадки, встречи с другими, подобными им или более совершенными существами, их мгновенную схватку и все подробности ее исхода… А для меня все это подобно следам дождя на оконном стекле…

— Ваш консультант действительно довольно образно изобразил все это, — задумчиво произносит Михаил Николаевич. — Ну-ка, дай мне посмотреть, что тут у тебя такое?

Он берет одну из фотографий и пристально всматривается в нее.

— А ты знаешь, тут и в самом деле интересная картина! — восклицает он оживленно. — Этот снимок сделан в пузырьковой камере с жидким пропаном. Эти вот пузырьки — следы пролетавших через нее частиц. Их много, и не все прочтешь, но вот главное событие… Видишь этот пунктир? Это след отрицательного пиона.

— Пиона?

— Да, пи-мезона. Их принято так обозначать для краткости. Вглядись получше в его след.

— Похоже, что вот тут он обрывается…

— А это значит, что здесь произошло столкновение его с протоном — ядром водорода. В результате образовалась новая частица — нейтральный ка-мезон. Он не имеет заряда и потому не вызывает образования пузырьков. Ка-частица распадается затем на пару противоположно заряженных пионов — видишь, как разошлись их следы?

— И образовали ту самую вилку, которую стали называть V-событием?

— Ну да, правильно! И виновницей этих V-событий почти всегда ка-частица.

— А не является ли эта ка-частица той самой «странной частицей», о которой так много говорит моя героиня в сценарии? — спрашивает Лена.

— Да, это одна из так называемых «странных частиц», вызвавших в свое время большой переполох среди физиков всего мира. Тут должна бы быть и вторая «странная частица», так называемая нейтральная ламда-частица. Она обычно рождается при столкновении отрицательного пиона и протона.

— А не видна потому, что нейтральна?

— Вот ты и начинаешь кое в чем разбираться, а говорила, что тут полнейшая неразбериха.

— Когда ты так толково объяснил…

— Ну, ладно, ладно! — довольно посмеивается Михаил Николаевич. — Только без лести. Ответь лучше, почему мы ничего не знаем о дальнейшей судьбе ламда-частицы?

Лена энергично ерошит густые рыжеватые волосы и не очень уверенно произносит:

— Наверно, она покинула камеру, не столкнувшись ни с какой иной и не распалась на заряженные частицы, оставляющие следы…

— Женя! — радостно восклицает Михаил Николаевич. — Ты смотри, какая у нас толковая дочь! Такие вдруг способности к физике!

— А почему «вдруг»? — счастливо улыбается Лена. — Это же у меня наследственное.

На другой день Михаил Николаевич просыпается с ощущением давно уже не испытываемой бодрости. Сразу же после завтрака отправляется гулять на Тверской бульвар. Долго прохаживается там под тенью лип и вязов. И если вчера еще многие встречные казались ему то эпилептиками, то параноиками, то теперь, наоборот, бросаются в глаза здоровье и бодрость не только молодых, но и пожилых людей, попадающихся ему навстречу. Особенно привлекает его внимание почтенного возраста мужчина, энергично помахивающий толстым портфелем и улыбающийся каким-то своим мыслям.

«Видно, что-то приятное вспомнилось человеку», — тепло думает о нем Михаил Николаевич, хотя вчера принял бы его за ярко выраженного шизофреника с «симптомами монолога».

Евгении Антоновне нужно было бы спрятать от него книги по психиатрии и патологии мышления, он ведь все чаще в последнее время берет их из ее шкафа.

Вот и теперь, вернувшись с прогулки, обнаруживает он на столе жены историю болезни какого-то Карлушкина, страдающего параинфекционным энцефалитом. Сегодня почему-то привлекает Холмского «неврологический статус» этого больного.

«Симптом Гордона слева, — читает он, не без труда разбирая мелкий почерк Евгении Антоновны. — Экзофтальмус. Реакция на свет вялая. При конвергенции отклоняется кнаружи левый глаз. Ассиметрия носогубных складок. Справа симптом Маринеско. Гипотония в конечностях. Коленные и Ахилловы рефлексы справа живее. Пошатывание в позе Ромберга. Гипомимия. Тремор век, языка, пальцев рук. Саливация…»

Прочитав это, Михаил Николаевич беспечно улыбается и вслух произносит:

— Ну и терминология у психиатров! Пожалуй, еще помудреней нашей.

Но так как он муж врача-психиатра, то многие из только что прочитанных терминов ему знакомы. А когда смысл их доходит до его сознания, он невольно идет к зеркалу, очень внимательно всматривается в свое лицо и даже высовывает язык. Нет, дрожания век, языка и пальцев у него как будто не наблюдается. Нет и саливации — чрезмерного отделения слюны.

И так как у Михаила Николаевича сегодня хорошее настроение, он уже добродушно посмеивается над своей мнительностью и возвращается к столу Евгении Антоновны. Ему известно, что вот уже несколько дней работает она над статьей для сборника трудов психиатрической клиники, выходящего под редакцией профессора Гринберга. Он находит рукопись Евгении Антоновны в ее столе и с интересом начинает перелистывать.

Внимание его привлекает анализ результатов ассоциативного эксперимента, проведенного ею над группой больных. Так как и сам он подвергался этому эксперименту, ему любопытно узнать, как же отвечали на вопросы экспериментатора настоящие больные. Читая эти ответы, он самодовольно улыбается. Да, конечно, это «настоящие сумасшедшие»!