А Чакырджалы — надо ж такой беде случиться! — влюбился. Все сердце в огне, того и гляди дым повалит.

— Хаджи!

— Говори, мой эфе.

— Как ты думаешь, что скажет Ыраз?

— Не знаю. Можно, конечно, сообщить ей о твоем намерении. Но ведь как-то неудобно получается. Она столько горя из-за тебя перенесла. А тут еще эта женитьба…

— Но, может, она не станет возражать?

— Я бы на твоем месте так не поступил.

— Ты же видишь, Хаджи, я над собой не властен. Вот бы найти человека, который смог бы ее уговорить.

— А если она не даст себя уговорить?

— Тогда подумаем, как быть.

— Ну что ж, пошли к ней Келя Хаима.

Эфе призывает Келя Хаима. Он иудей. Человек смелый, до дерзости смелый и умный. Из всех, кто поддерживает и укрывает эфе, самый умный. И Чакырджалы его очень любит — едва ли не больше всех.

— Я хочу жениться на Фатьме, дочери Мехмеда-ага из деревни Кая. Прошу тебя, добейся согласия Ыраз.

Но Кель Хаим упрямится:

— И не подумаю. Да Ыраз-ханым меня просто убьет. И правильно сделает.

— Но если ты не пойдешь к ней, я тебя убью.

— Вот как? Ну что ж, так и быть, схожу. А что я буду с этого иметь?

— Уж не требуешь ли ты с меня взятку?

— Вот именно, требую взятку.

— Взятку не взятку, а денег я тебе дам. Сто золотых. За твое доброе сердце. Но с отказом лучше не возвращайся — голову сниму с плеч.

Хаим ушел веселый и радостный. Обернулся он в два дня.

— Выкладывай сто золотых, эфе. Ыраз согласилась. Да еще и довольна осталась.

— Как же ты сумел ее уговорить?

— Очень просто. Сказал ей, что одной жены всякому эфе мало. А уж такому прославленному, как наш, и подавно. Ему полагается самое малое две жены.

— А она что?

— Ты прав, говорит, Хаим-эфенди. Я об этом как-то не думала… Выкладывай деньги.

Видя, что дело совсем плохо, Кямиль-паша решил прибегнуть к последнему средству. Жил в Измире некий Арабаки-ага, хоть и в летах, но большого ума и отваги. Он один покончил со всеми шайками в Гирите, а правительство, сколько ни старалось, так и не могло этого сделать.

Пригласил его к себе Кямиль-паша и говорит:

— Арабаки-ага, правительство просит тебя о последней услуге: уничтожь этого Чакырджалы.

— Ты уж извини меня, мой паша, — отвечает ему Арабаки, — но такого йигита я не могу убить.

Разгневанный паша отправил против Чакырджалы все силы, находившиеся в его распоряжении. Во главе с лучшими офицерами. А разбойник как сквозь землю провалился, нигде его нет.

Слух о том, что произошло между Арабаки и пашой, дошел и до Чакырджалы. Очень он обрадовался такому лестному для себя мнению старого волка. Недолго думая хотел было помчаться в Измир — поцеловать Арабаки руку, одарить его богатыми подношениями. Но Хаджи Мустафа отговорил его — слишком уж это рискованно.

— Пригласим его лучше к себе, мой эфе. Окажем ему достойный прием.

— Не откажется ли он? Позор-то будет какой!

— Не откажется, мой эфе. Арабаки — человек с головой, он сразу смекнет, что в Измире нам появляться опасно.

— Верно. Надо написать ему письмо.

Не откладывая, Чакырджалы отправил приглашение в Измир. Арабаки принял его с удовольствием.

— Передайте эфе, — сказал он посланцу, который принес ему письмо, — что я целую его глаза. И в назначенный день буду в Одемише.

Чакырджалы принялся готовиться к встрече с Арабаки. Раскинул шатер в горах, позаботился, чтобы из Измира привезли самые изысканные яства и напитки. Украшенный юрюкскими коврами, шатер был прекрасен, как райский сад.

В тот день, когда должен был приехать дорогой гость, одемишский вокзал окружили со всех сторон люди Чакырджалы. Переодетые пастухами, они прятали оружие под бурками. Небо занавесили тучи. Покапывал дождь. Это была любимая погода Чакырджалы. В такую вот пасмурь он ходил с веселым настроением, никого не убивал, случалось даже, щадил кровных врагов, которых поклялся убить. Так, во всяком случае, рассказывает один из его нукеров, доживший до наших дней.

Едва Арабаки ступил на перрон, к нему подошел невысокий коренастый человек в одеянии деревенского имама.

— Добро пожаловать, — приветствовал он Арабаки. — Я от эфе. Лошади уже готовы.

Они вышли на привокзальную площадь и сели на лошадей. Через полчаса после выезда из Одемиша мнимый имам сбросил свое одеяние, спрыгнул на землю и поцеловал Арабаки руку.

— Почтенный ага, я — Чакырджалы, — объявил он.

Он был весь увешан оружием.

«Вот йигит!» — восхитился Арабаки.

Они вошли в шатер, где их ожидали все лакомства, которые только можно найти в Измире.

— Да у тебя тут, сынок, все, что есть в нашем городе! — не преминул заметить Арабаки.

— Да уж мы привыкли ни в чем себе не отказывать, — ответил Чакырджалы.

Три дня чествовали Арабаки. На четвертый, с позволения хозяина, он собрался домой. Чакырджалы дал ему много денег — пусть хоть последние годы поживет в достатке.

Все время, пока Чакырджалы принимал своего гостя, жандармы и аскеры рыскали по горам.

Все крестьяне на равнине и в горах, все юрюки хорошо знали, где Чакырджалы, кого чествует в своем шатре. Знали это и некоторые правительственные отряды. Но держались вдалеке. А всех остальных крестьяне сбивали с толку, посылая в противоположную сторону. Тщетно колотили и пинали их жандармы, пытаясь выведать местопребывание разбойника. Предсказание Чакырджалы оправдывалось. Простой народ торжествовал над беями. Не только аскеры и жандармы, но и враждебные ага и знать не имели понятия о том, где он находится. Походы против него длились месяцами, но каждый раз кончались неудачей. Войска устали, устало и правительство. Оставалось последнее средство — помилование.

Была создана специальная комиссия из знакомых и друзей эфе. Правительство могущественной Османской империи буквально простиралось ниц перед разбойником. А он не спеша обдумывал условия, которые собирался ему предъявить. Обсуждал с Хаджи предложения правительства. Вспоминал вероломные уловки, жертвами которых стали многие его собратья, обдумывал, какие ловушки могут им поставить. Наконец, тщательно все взвесив, изложил свои условия на бумаге. Если правительство примет эти условия, они спустятся на равнину. А если не примет? Чакырджалы был заранее на все согласен. Лишь бы получить помилование и жениться на Фатьме. Хаджи, однако, не терял трезвости ума.

— Послушай, эфе. В деревню Айасурат, где мы обоснуемся, не должны заходить ни жандармы, ни сборщики налогов, ни чиновники. Пусть всем нашим нукерам назначат определенное жалованье. Если кто-нибудь из деревенских или из помилованных совершит преступление, разбирать это дело будешь ты, правительство не должно вмешиваться. Правильно я говорю, эфе?

— Совершенно верно.

— Оружия мы не сдадим, сохраним за собой право его ношения.

— Это условие правительство вряд ли примет. Не отказаться ли от него?

— Ни в коем случае. Или ты хочешь, чтобы всех нас перебили как мух? Почти все прощенные эфе погибли потому, что были безоружными. Отняли оружие — и вероломно их предали.

— Но согласится ли правительство?

— Не будь ребенком, эфе. Падишахский двор, можно считать, стоит перед нами на коленях. Пусть только попробуют отказать. Надо еще потребовать, чтобы османцы отпустили на волю всех наших арестованных друзей и товарищей. Миловать так миловать. И пусть им тоже положат жалованье.

— Пусть, пусть, Мустафа.

— Есть у меня и еще одна мысль.

— Какая же, Хаджи?

— Если нам вздумается поехать в Одемиш, чтобы никто из жандармов не смел показываться нам на глаза.

— А это еще для чего, Хаджи?

— Ни один эфе еще не предъявлял таких условий. Пусть знают, с кем имеют дело.

— Ты прав, Хаджи.

Условия в письменном виде были переданы приехавшей комиссии. Через несколько дней поступило сообщение, что они приняты. Радости эфе не было границ. Отныне он может жить мирно и спокойно, может жениться на Фатьме. Ничто больше не заставит его уйти в горы.