Чакырджалы оповестил об амнистии всех своих друзей и юрюков. В подарок ему привели самых красивых во всей округе лошадей. И все в дорогих сбруях. Однажды утром они оседлали этих лошадей и помчались в сторону Одемиша. Вдоль дорог стояли бесчисленные толпы крестьян. Чакырджалы встречали как самого падишаха.

В тот день в измирских газетах было опубликовано весьма любопытное сообщение. Вот оно:

«Его милостивое превосходительство, начальник императорской канцелярии Иззет-паша, от имени нашего безгранично великодушного и милосердного повелителя, его падишахского величества, объявил о даровании амнистии Чакырджалы Мехмеду-эфе и его товарищам по их собственной просьбе. Налицо еще одно проявление безмерной доброты, переполняющей сердце его величества — этот животворный источник, открытый для всех жаждущих помощи и утешения. Правительство призывает всех лиц, осмеливающихся нарушать общественный порядок и спокойствие, вставших на преступный путь разбойничества, прибегнуть к неизреченному милосердию Повелителя вселенной и смиренно ходатайствовать о прощении — в противном случае все они будут беспощадно уничтожены.

Измирский вали

Кямиль».

Итак, Чакырджалы возвратился в деревню. Несколько дней сидел взаперти, никого к себе не допуская. Никто не знал, что он делает, чем занимается, и это разжигало всеобщее любопытство. Только Хаджи понимал, что происходит в душе у эфе, но и он не решался зайти к нему в комнату.

Как-то утром эфе оделся, подпоясался и вышел из дому. Лицо у него было пепельно-серое. Никому не сказав ни слова, он отправился на прогулку.

Это стало повторяться каждое утро. Не перекусив, не выпив чашки кофе, Чакырджалы подолгу бродил по равнине либо сидел на берегу ручья, обхватив голову руками.

— Что это ты совсем пал духом! — сердилась мать. — Виданное ли это дело, чтобы мужчина так распускался! Возьми себя в руки. Что с тобой? Ты будто не в себе.

Однажды он велел Хаджи привести ему коня. Вспрыгнул на него и во весь опор помчался в Каякёй. Узнав о его приезде, собралась вся деревня. Эфе остановился у знакомого имама.

— Сдай мне, пожалуйста, свой дом, имам-эфенди, — попросил он, — а сам поживи пока у кого-нибудь.

— Хорошо, — согласился имам, — сейчас освобожу дом.

— Сейчас не надо. Через два дня.

Вместе с имамом, ведя в поводу лошадь, Чакырджалы отправился к роднику. А там целая стайка девушек, среди них и его Фатьма. Косы у нее длинные, черные-черные, на грудь брошены. Толкают девушки друг друга, на Чакырджалы показывают. Ну и чудеса! Эфе — у родника! Как влюбленный юнец!

Застыдился Чакырджалы, понял, что ведет себя глупо.

— Счастливо оставаться, — сказал он имаму и ускакал прочь.

Вот уже четыре месяца, как в его сердце полыхала любовь. Никак не мог он избавиться от этого наваждения. Только увидит девушку — по всему телу дрожь, ноги подкашиваются. Первый раз в жизни испытывал он подобное. И, не в силах справиться с собой, сгорал от стыда.

Несмотря на согласие Ыраз, этот разбойник, который иногда душил людей, как кур, никак не мог решиться на вторую женитьбу. В нем взыграла совесть. Ведь Ыраз — его лучший друг, беззаветно ему преданный. Кажется, нет такой беды, которой бы она не перенесла из-за него.

Вернувшись к себе в деревню, он сразу же поспешил к жене.

— Прости меня, Ыраз. Сам знаю, что замыслил худое, очень худое, но ничего не могу с собой поделать. Ты уж прости меня.

— Успокойся, мой эфе. Такому молодцу, как ты, не то что двух — четырех жен мало. Поступай, как тебе хочется. Только скажи, я сама посватаю девушку.

Все свои поступки эфе обычно тщательно рассчитывал, но на этот раз он оказался беспомощным, как ребенок, и стыдился этой своей беспомощности.

Он послал за Келем Хаимом.

— Возьми эти деньги, — сказал ему Чакырджалы. — Я снял в Каякёе дом имама. Поезжай в Измир и купи там все самое лучшее, чтобы украсить этот дом. Не жалей денег. А я приеду через неделю.

Когда миновал назначенный срок, эфе поскакал в Каякёй. Хаим вместе с плотниками отделывал дом.

— Да поможет тебе Аллах, Хаим-ага.

— Спасибо на добром слове.

Чакырджалы одну за другой обошел все комнаты. Они были обставлены как жилье самых богатых и знатных измирских господ. В своем деле Хаим был большим мастером.

— Видишь, эфе, как я ради тебя постарался. Даже дом Накибоглу не красивее этого. Вот что значит хороший вкус.

— Спасибо тебе, — довольно улыбался эфе.

Вернувшись к себе в деревню, он пригласил кой-кого из старейшин и еще нескольких ага из других селений и попросил их быть его сватами.

Отец девушки не любил Чакырджалы. И ни за что не хотел отдать дочь за разбойника.

— Это дело неугодно Аллаху, — твердил он сватам.

Те просили, настаивали, даже угрожали, но все тщетно. А как было вернуться с отказом? Чакырджалы весь Каякёй разнесет. Силой уведет девушку. Но отец Фатьмы лучше их понимал нрав отвергнутого жениха. Чакырджалы верен своим убеждениям. Он скорее умрет от любви, чем женится без согласия отца, и уж тем более не применит силу. Превыше всего он бережет свою честь. А честь не позволяет ему заглядываться на чужих жен и незамужних девушек.

Наткнувшись на решительный отпор, Чакырджалы был взбешен. Но что он мог поделать? Тут уж воля отцовская: захочет — отдаст дочь, не захочет — не отдаст. Эфе написал длинное письмо, пригрозил, что убьет строптивца, спалит всю его деревню. Письмо передал Кель Хаим. Даже это не поколебало решимости отца девушки. Но, опасаясь за свою жизнь, он в тот же день уехал в Тире, а оттуда перебрался в Измир. Чакырджалы же он велел передать: «Сам я в Измире, а моя дочь осталась дома. Можешь умыкнуть ее, можешь спалить всю деревню — дело твое. Но я все равно не вернусь. Помни только, что обычаи гор не терпят насилия».

Чакырджалы был просто в отчаянии. И не видел никакого выхода. Мало того, что девушка ему не досталась, так он еще и опозорился перед всеми! Он строчил письмо за письмом, громоздил угрозу на угрозу, но без всякого успеха. Нашла коса на камень!

В конце концов Чакырджалы отправился в Каякёй, запер в одном доме всех сельчан, что побогаче и повлиятельнее. Многие из них были родственниками отца Фатьмы.

— Пошлите ага весть, пусть приедет, — потребовал он у заложников. — А до тех пор я буду держать вас под стражей, на одном хлебе и воде. А если никакой надежды на его возвращение не останется, перережу вас всех и уйду в горы.

Родственники слали отцу девушки жалобные письма. Приезжай, мол, а то нас всех убьют, деревню спалят. Их мольбы могли бы тронуть и каменное сердце, но отец Фатьмы не уступал. Жил в Измире, а когда ему там опостылело, переехал в Тире. Это был уже прямой вызов. Дескать, я тебя не боюсь, делай что вздумается, все равно не отдам тебе свою дочь, лучше умру.

Все это время Ыраз помалкивала, держалась так, будто происходящее ее не касается. Но она была глубоко задета оскорблением, нанесенным ее мужу. Совсем высохла от обиды. И когда услышала, что отец Фатьмы вернулся в Тире, не выдержала. Никому ничего не сказав, нацепила револьвер — и прямым ходом в Тире. Едет, сама с собой разговаривает:

— Ухвачу я этого нечестивца за бороду, скажу ему: «Видел ли ты человека достойнее моего мужа? Я ведь не чета твоей дочери. Мой эфе достоин тысячи таких, как она. С тех пор как стоят эти горы, нет и не было ему равных. Тебе бы ценить подобную честь, радоваться, а ты еще выкобениваешься!» Уж я ему выложу все, что думаю. Лишь бы он не улизнул.

Добравшись до Тире, оставила у знакомых лошадь и отправилась разыскивать отца Фатьмы. Напрасно умоляли ее хозяева: «Отдохните, Ыраз-ханым. Хоть малость».

Тот, кого она искала, жил в доме подле рынка.

— Послушай, ага, — сказала ему Ыраз, — я жена Чакырджалы. Открой глаза, посмотри на меня хорошенько. И заруби себе на носу то, что я скажу. Сейчас же вернись в деревню, выдай дочь за моего мужа. Не допущу, чтобы такие, как ты, бесчестили его. Пристрелю как собаку. Эфе, может быть, и пощадит тебя, а я не пощажу, так и знай. Последний раз говорю: сейчас же вернись в деревню. Покуражился — и хватит. И никому не говори, что я у тебя была. Понял?