— Прости нас, родимая!- крикнула она с плачем, но, вдруг вспомнив слова молодого барина,утихла, осторожно втянула в себя воздух,внюхалась. Не только мерзкого духа разложения не уловила Вера, но даже показалось ей, что материнская щека источает легкое тепло, как стена родной избы. Вера поднялась с колен и задумчиво оглядела народ.

— А матери-то твоей, видно, не плохо без святого благословения, а, Верунь?

— Ишь, умастилась в гробу, ишь, разнежилась, словно на лавке подремнуть легла.

— Нету духа тлетворного,- проговорила Вера, будто извиняясь.

— Не пахнет?- Бабы еще теснее обступили гроб, постигая смысл услышанного.

Васька, подпасок, конопатый мальчонка с выгоревшими на солнце лохмами и невесомым, ветром высушенным телом, первый произнес это слово, которое на лету было подхвачено обомлевшими от испуга и восторга бабами: «Святая…»

— Скажешь тоже… святая!- с сомнением проговорил староста.- Господь такую милость только великим сказывает.

— А что «великим»…- загалдел народ.- Жила честно, работала с утра до ночи, детей шестнадцать душ родила — вот и уподобилась.

— Все работают, все рожают,- прошамкала завистливо столетняя старуха с клюкой. — Почему одной Наташке такая милость?

— Не шумите, православные! Неужели впрямь Наталья не гниет?- Староста тяжело опустился на колени и сунул под аккуратно сложенные бабушкины персты свой красный, в прожилках нос.- Мятой пахнет. — Лицо старосты выражало неподдельное изумление.- Святая, точно. Принесет нам Наталья великие блага. Ни у кого на сто верст в округе такого не было.

Прибежавшие с гумна анашкинские мужики стали подсовывать под гроб полотенца.

— Так понесем, на руках! Все понесем!- раздались крики.

Бабушку опять поставили на стол. Гроб украсили пижмой, луговыми васильками и гроздями краснеющей рябины. Бойкие невестки принялись обтирать стены и мыть пол, а Вера поставила большую квашню теста. Суета была, как на Пасху.

Алексей, спасаясь от шума и суеты, пошел на озеро, сел на камень. Одинокая старуха на мостках полоскала белье, спеша скорее кончить работу и бежать на анашкинский двор. Взметая пыль, проехал мужик в телеге — повез в соседний приход благую весть. Из камышей вылезли на берег гуси и с гвалтом, словно обсуждая последние деревенские новости, принялись охорашиваться, топоча красными лапами.

«Может быть, в этот самый момент Софья читает мою записку», — подумал Алексей.

«… я буду ждать тебя завтра около скита.Знаешь овражек за березовым лесом, где чистый орешник, где ключ из-под камня бьет? Там и буду ждать. Если не выпустят тебя сестры за стены, сообщи, как нам встретиться. Алексей Корсак, бывшая Аннушка».

«Не так написал,- ругал себя Алексей. — Сухо написал, не ласково. Да забыл добавить, что если завтра не встретимся, то я и послезавтра приду, всю неделю буду ходить, весь месяц…»

Лодка с младенцами вернулась только под вечер. Тихие и благостные матери чинно вылезли на берег, ласково прижимая к груди окрещенных младенцев. Большого труда им стоило уговорить сестер на обряд. «Не положено,не по чину, да мыслимо ли?…»- говорили схимницы, но потом пожалели детские души и перекупали всех младенцев в озере с необходимым ритуалом.

— Передала? — спросил Алексей, отведя Катеньку в сторону. Девочка кивнула головой и поспешно начала чертить узоры на песье, сосредоточив все свое внимание на кончике босого пальца.

— Есть ответ?

— Нет. Они как записочку вашу прочитали…

— А никто не видел, как ты передавала?

— Не-е-т… Я понимаю. Они как прочитают да как головку вскинут и говорят: «Ах», да так на траву и сели.

— А ты что?

— А я жду. Говорю: «Что передать?» А они тогда на ножки вскочут да как закричат: «Быть не может, быть не может!»- и бегом от меня.

— Это в скиту было?

— Нет, они в лесу гуляли.

«Значит, выпускают Софью за стены, — подумал Алексей. — Завтра увижу ее. Неужели это будет?…»

— Барин, а вы что бледный такой? — испуганно спросила Катенька, глянув на Алексея.- Бледный, бледный, — девочка зажмурилась, — как в инее.

Алексей пожал плечами и через силу улыбнулся. «Громы-молнии небесные! Тут ноги не держат, душа с телом расстается, отлетает, словно облачко, а она — «бледный»…»

Вокруг анашкинского дома народу набралось, как на крестный ход. Про чудо прослышали по всей округе. Из соседних сел шли пешком, ехали иерхами, все желали посмотреть на нетленную бабушку. Алексей с трудом отыскал в толпе Игната.

— Здесь,Алексей Иванович,такие дела! Святая она- бабушка,теперь доподлинно известно. Чудо! Отец Феодосий сейчас придет.Облачается, говорят. Епитрахиль надевает.

— А как же запрет архиерея?

— К архиерею Савве дьячок послан. Отец Феодосий говорит: «Сие чудо есть великий знак». Смирится архиерей.

Народ все прибывал.

— Идет, идет… — раздалось вокруг, и люди упали на колени. Отец Феодосий важно прошествовал по живому коридору. Алексей пошел за ним.

Бабушка Наталья лежала невозмутимая,строгая, но где-то в уголках бескровного рта затаилась усмешка, словно и не покойница она, а именинница. Отец Феодосий долго смотрел в лик трупа, потом пощупал руки — холодные, поднес к губам зеркальце — не затуманилось.

— Уснула,- прошептал едва слышно Алексей в ухо священнику.- Такое бывает, я слышал. Называется — летаргия.

— Литургию- знаю, летаргию- нет! — злым шепотом отозвался священник, цепко обвел глазами присутствующих в избе и, набрав воздуху в легкие, зычно, набатно гаркнул: «Чу-у-до!»

— О господи, да она же спит! — закричал Алексей, но его никто не слушал.

Отец Феодосии, воздев руки, пел «Свете тихий», и толпа повторяла слова вечерней молитвы. Игнат дернул барина за камзол, и Алексей вслед за всеми упал на колени.

Когда экстаз пошел на убыль, отец Феодосиий стал деловито отдавать распоряжения- куда и когда нести бабушку Наталью.

— Спит не спит, потом разберемся,- бросил он Алексею через плечо.- Ты про архиерея не забывай!- И, смутившись, что стал отчитываться в своих поступках перед заезжим молодым человеком, насупился, крякнул и широко перекрестился.

Чуткое ухо старосты уловило это «спит», и шепот пошел по рядам. «Уснула… А хоть бы и уснула. Нам бы так уснуть! А проснется ли? Мы помрем, наши дети помрут, а она, нетленная, будет себе в чуланчике лежать, ждать своего часа…»

Алексей рассмеялся, вспомнив французскую сказку о спящей царевне. Чего в жизни не бывает?

Когда ранним утром Алексей направился в скит, на колокольне хлюстовской церкви весело трезвонили колокола. Бабушка Наталья выиграла тяжбу, отсудила у архиерея заливные луга.

До острова, как и в прошлый раз, Алексей добрался вплавь. Пользоваться лодкой он остерегался, чтобы не быть заметным.

Жара уже набирала силу. В полном безветрии над травами, ярки ми осенними цветами, над опутанными паутиной кустарниками повисло знойное марево. Густые ветки топорщились орехами, и Алексеи стал машинально обрывать их. Орехи только чуть-чуть позолотились,но зерна были полные, и некоторые даже подернулись коричневой пленкой. Он раздавил зубами мягкое зерно и почувствовал, что не может проглотить- ком стоял в горле.

Почему он так уверен, что увидит сейчас Софью? Может, она не захочет встретиться с ним. Даже мысленно трусил Алексей признаться, что боится не того, что Софья не придет, а того, что обязательно придет. Он страшился ее взгляда, слов, которые должен будет сказать ей, и того, что услышит в ответ. Уже не светлая любовь была в сердце, а мука, томление. Он шел, озираясь по сторонам, каждый случайный звук — треск сучка под ногой, птичий клекот — заставлял его вздрагивать, сердце начинало стучать гулко, и к пересохшему горлу подступала горькая, как желчь, тошнота.

— Аннушка, — послышалось вдруг. Он оглянулся и увидел Софью.

Она сидела под кустом орешника в своей любимой позе, уткнув подбородок в колени. Ядовито-черное, еще нестираное платье торчало жесткими складками, подчеркивая худобу тела, голова в белой косынке казалась забинтованной, как после тяжелой травмы.