В Москве анонсировали его гастроли, и наши чиновники из Министерства культуры ездили отбирать спектакли, но «Звезды» не взяли — там Лиля («Огонек» все еще чадил). Пети разговаривал по этому поводу с Фурцевой, она что-то плела, и он заметил: «Я вижу, что красные знамена никому не нужны, даже Вашей стране». На что та усмехнулась своей кривобокой улыбкой.

Когда театр приехал, Ролан Пети несколько раз приезжал к Лиле Юрьевне в гости, и они очень понравились друг другу. Она подарила Ролану Пети рисунок Фернана Леже с его подписью, в свое время подаренный ей Леже. Нарисовано было нечто, а называлось «Танец». ЛЮ надписала его так: «Если это танец, то он принадлежит Вам. Лиля». Пети же прислал ей духи и огромную синюю гарусную шаль, которую она носила в последние годы.

— Какая досада, что нам не показали «Зажгите звезды», — говорила ЛЮ. — Представляешь, Ролан рассказал мне, что там большое адажио Володи и Лили… я на пуантах… так хотелось бы посмотреть. Наверно, это интересно, он же талантливый человек. Мы много с ним разговаривали, он расспрашивал о Маяковском, обо мне, о тех годах, вообще о том, о сем.

Плисецкая, которая танцевала в труппе «Марсельский балет» и видела «Звезды» неоднократно, писала:

«В балете есть картины, поражающие своим психологизмом, своей многозначностью. Назову лишь две: дуэт с возлюбленной, Лилей, которая становится Вечной Музой поэта, и воображаемая встреча зрелого поэта с юным Маяковским. Этот мужской дуэт поставлен с необыкновенной глубиной и поразителен по исполнению».

— Может быть, когда-нибудь и удастся увидеть этот балет. Кто знает? — сказала ЛЮ задумчиво. Но увидеть его ей не удалось.

Эта история началась в Шереметьево в 1975 году. Пока самолет заправлялся, транзитные пассажиры рейса Токио−Москва−Париж слонялись по залу. Среди них был Ив Сен-Лоран, который возвращался в Париж после шоу в Японии. Этот король парижской моды, поглазев на толпу в зале ожидания, сказал своему директору Пьеру Берже: «Унылое зрелище! Никогда не видел такого количества толстых женщин в темном. Не на ком глаз остановить. Вот разве что на той элегантной даме в зеленой норковой шубке. Видимо, от Диора?»

— Это Лили Брик, сестра Триоле. Я ее знаю.

Так произошло знакомство. В самолете Сен-Лоран прислал ей и Василию Абгаровичу два бокала шампанского и попросил адрес отеля, где они будут жить. С этого и началось.

«Каждый день приносили от него цветы, — рассказывала ЛЮ, вернувшись, — дорогие орхидеи, камелии, однажды внесли в кадке дерево, усыпанное апельсинами. Пришлось открыть вторую половину двери. Он ежедневно звонил, присылал приглашения туда-сюда. Туда — это демонстрация последней его коллекции, на которую съезжается «весь Париж». Сюда — это завтрак у него дома. Как выглядит дом? Это особняк, масса комнат. Никакого модерна, сплошь антикварные вещи отменного вкуса, огромное полотно Матисса… Почему-то мраморная лошадь в натуральную величину, не помню всего. В общем — шикарно.

В одной комнате целое стадо соломенных баранов, это такие стулья и кресла, очень неудобные, но красивые. Я их увидела в витрине, рассказала Иву, а он поехал и купил. Одна зала овальная, с диванами и миллионом подушек. «Вы что, занимаетесь здесь любовью?» «И любовью тоже», — ответил он смеясь. Завтракали мы за столом из розового мрамора, а прислуживали лакеи в кюлотах и белых перчатках. От него мы поехали на выставку Маяковского и, увидев «Окна Роста» с буржуями, которым красноармейцы дают под зад ногой, Ив спросил, в чем дело. Я объяснила, как умела, что в революцию буржуев выгоняли из таких особняков, как у него, на что он смеясь заметил: «Хорошо, что мы все-таки успели позавтракать».

Вообще, он втянул нас в светскую жизнь, которую мы никогда не вели, и я на собственном опыте убедилась, насколько верна поговорка «Светская жизнь — прямой путь к кладбищу». Когда тебе за 80, все эти рауты и вернисажи утомительны, да и не очень нужны. Интересно, если интересный собеседник. Мадам Роша — это которая духи — пригласила нас на чай и спросила, кого бы я хотела видеть? Я ответила — Ростроповича с Вишневской. Мы долго с ними говорили и Ростропович сказал, что он «теперь играет, что хочет, и ездит, куда хочет, а не туда, куда хотела эта дура Фурцева».

Однажды они с Сен-Лораном три часа провели в галерее Ван Донгена, подолгу рассматривали каждую картину. Ей он принес стул, она сидела — не было никаких сил — а он стоял. Но потом и его, кажется, ноги уже не держали…

Такую внезапную дружбу объяснил сам Ив Сен-Лоран, будучи в Москве: «Она никогда не говорила банальностей, и у нее на все был свой взгляд, и с нею всегда было интересно. С Лилей Брик я мог откровенно говорить абсолютно обо всем».

О моде, конечно, тоже, ибо ЛЮ знала толк в этом деле и очень обращала внимание на одежду. Однако людей она принимала не по одежке, а по уму. Она была изобретательна в нарядах, могла из ничего соорудить элегантную вещь, правильно посоветовать. В молодости она дружила с известной художницей-модельером Ламановой. Это была дорогая портниха — иметь «платье Ламановой» считалось шиком, и ЛЮ одно время у нее одевалась. Так вот, в двадцатых годах Ламанова увлекалась одеждой в русском стиле, шила платья из холста, с вышивкой и национальным орнаментом. Уезжая в 1925 году в Париж, ЛЮ взяла несколько ее моделей и там они с Эльзой выступали в роли манекенщиц, фотографировались в ее платьях и шляпах, даже газеты помещали их фотографии. Тогда же с ЛЮ познакомился парижский модельер, если не ошибаюсь — Жак Фат, и предложил ей показать в Москве несколько его вещей, заинтересовать ими Луначарского и кого-нибудь из легкой промышленности.

«Он готов был бескорыстно представить эти модели Москвошвею, чтобы в дальнейшем наладить сотрудничество с нами. На квартире у Луначарского собрались швейники, какие-то руководители, художники. Я показала несколько платьев, переодеваясь в спальне наркома, а его жена, красавица Розенель, мне помогала и тоже продемонстрировала несколько шляп. Всем все понравилось, но затея эта как-то рассосалась, не получив завершения. И мое посредничество ни к чему не привело, о чем я очень жалела. Платья «от Фата» кто-то отвез обратно в Париж с благодарно-бюрократическим письмом, я его перевела на французский. В те годы еще умели говорить «спасибо». Москвошвей же продолжал шить топорные платья «от Большевички» и продавать их в Мосторге. Обычная история».

Однажды Сен-Лоран вдруг прислал письмо в Москву: «Дорогая Лили, этот полет фантазии для Вас, с самыми добрыми чувствами» и несколько рисунков платьев в восточном стиле, который он тогда вводил в моду. Настоящие шедевры. ЛЮ очень любила эти эскизы, всем показывала и окантовала.

Сен-Лоран дарил ей много вещей и бывал польщен, когда она появлялась в его туалете. Фиолетовые бархатные брюки, синий с серебром казакин, блузы с рукавами-пуфами, высокие браслеты, пояса из перьев… И тем не менее — «о какой моде может идти речь в мои годы?» — спросила его ЛЮ, когда он помогал ей надеть суконное пальто цвета бордо, отделанное сутажем. Но он ответил, что есть женщины, которые живут вне моды. К ним он относил Катрин Денёв, Марлен Дитрих и теперь вот Лилю Брик.

Его платье — это не только элегантная одежда, но и произведение искусства. Например, он сочиняет туалет, который надевают всего лишь раз. Так было с писательницей Маргерит Юрсенар, когда ее принимали в академики, — художник высоко ценил ее творчество. Они затрагивали в своих беседах самые неожиданные темы: так они подолгу говорили о Мисиме, японском писателе и самурае, который сделал себе харакири, что сильно потрясло Сен-Лорана. И это платье для Маргерит Юрсенар — его признательность писательнице. Сегодня оно в Парижском музее Моды, где работам Сен-Лорана отдан целый этаж. Это многое значит — в Париже, этой столице музеев, открыли экспозицию при жизни художника. Не выставку, а именно музей, ибо там все вещи — произведения искусства. Ходишь из зала в зал и видишь, как меняется время, как меняется мода, но как неизменен вкус мастера. Это замечательно интересно.