— Дуняша! — кричала Крошечкина, привстав на стремени. — И на какого дьявола вы их еще и доите? Хватит с них и плуга!

За неделю до того, как наступили погожие дни, тракторная бригада Ирины Коломийцевой уже была в поле. Два колесных трактора тянули вагончик на низеньких колесах. Он раскачивался, глухо гремела железная крыша, и потрескивала дощатая обшивка. В раскрытые двери летели напевные звуки двухрядки. Страдающий женский голос подпевал:

Другой голос, еще более высокий и жалостливый, подхватывал:

Новые шипы тракторов старательно конопатили землю, оставляя зубчатый след. Плуги, прицепленные один к другому, точно нанизанные на шнур раки, длинным хвостом волочились за вагоном.

Танк, или «командирская машина», далеко отстал от колесных тракторов. Управляющую танком Коломийцеву задержал Григорий Цыганков. Механик вернулся из района в тот момент, когда танк с наскоро закрашенным крестом уже выползал со двора. К нему была прицеплена воловья арба с коротким дышлом и с высоченными драбинами. На арбе теснились железные бочки с горючим, бочки со смазочным маслом, кадки с желтым, под цвет топленого масла, тавотом. На бочках, подостлав солому, сидели две казачки, сонно жмурясь и грустно поглядывая на Цыганкова. Ирина, в стареньком комбинезоне, похожая на летчицу, повязывалась платком и рассеянно слушала наказ механика.

— Гриша, ты как докладчик, — сказала Ирина. — И говоришь, и говоришь, а мне и без слов все понятно. Ну, поеду я не в Сторожевую, а в Садовый — это раз. Еще что? Только короче, не тяни за душу!

— Короче нельзя. Запомни, что ты едешь в Садовый, а там такие бабы под водительством Крошечкиной, такие бабы…

— Знаю, знаю и не боюсь, — сердилась Ирина. — Еще что?

— А еще то, что они легко могут тебя сагитировать, чтоб ты запахала землю в Черкесской балке, каковая земля принадлежит Яман-Джалге. — Болезненное лицо Цыганкова сделалось строгим и совсем бледным. — На совещании Чикильдина приказала не пахать землю в Черкесской балке.

— Все, что ль? Ой, и долго!

— Нет, не все, — продолжал Цыганков. — Скажи Крошечкиной словами ее сестры Ольги Алексеевны, чтобы для танка выделила крепкую землю.

— Ну я поехала!

Ирина взобралась на броню. Григорий скупо улыбнулся, видя, как Ирина опустила ноги в люк.

— Трудновато тебе нырять в ту дырку, — сказал Григорий. — Комплекция мешает.

Подали голос и скучавшие на возу трактористки.

— Без Степана растолстела!

— Застрадалась, бедняжка!

— Да, малость тесновата дырочка, — согласилась Ирина.

Она опустилась в люк, уселась на пружинистое сиденье и включила мотор. Две выхлопные трубы обдали черным дымом арбу, и танк, рокоча и вздрагивая, направился из станицы. В смотровую щель сочился ветерок. За станицей Ирина напала на зубчатый след. Танк набирал скорость, раскачивался, точно лодка на встречной волне. Ирина не заметила, как под гусеницы, вспениваясь брызгами, ушла широкая лужа. Ирина дала полный газ. Танк накренился вперед, грязная вода под ним расступилась. Глубоко врезаясь в промокшую почву, гусеницы с трудом выбрались из воды. Только тут Ирина вспомнила о трактористках. Заглушила мотор, выглянула из люка и ахнула. Воз стоял посреди калюжины с оторванным дышлом. До смерти перепуганные трактористки были забрызганы грязью. Марьяна размазывала по лицу грязь и не знала, плакать или смеяться.

— Ой, мамочки, что ж я с вами наделала! — крикнула Ирина.

— Будь оно проклято, это стальное страшилище, — упавшим голосом сказала Марья. — Думала, что вместе с возом взлетим до неба.

— Ирина, разве ж так ездят, — упрекала другая трактористка. — Или ты в бой летела? Чуть арбу не разорвала, и нас могла поубивать в этой луже!

— Подружки, милые, сейчас я вас выручу из беды.

С помощью троса вытянули воз и вблизи Садового нагнали колесные тракторы с вагоном и плугами. По хутору Ирина ехала впереди на малых скоростях. Со дворов выходили женщины, они махали косынками, гурьбой бежали ребятишки, бросая под гусеницы картузы и шапки.

— Погляди, вот скачет немецкая танка!

— Тю-лю-лю!

— Доскакалась!

— Здόрово ей вязы свернули!

— На полных скоростях тикала с Кубани!

— И не утикла!

Возле хуторского Совета собрался народ. На крылечке колыхался старенький флаг. Крошечкина велела казачкам поставить на середине улицы стол, накрыть его скатертью и положить хлеб и соль. Люди запрудили всю улицу, когда танк медленно приблизился к столу. Умолк мотор. Ирина выглянула из люка.

— Бабы! — крикнула она. — Это что за преграда?

— Противотанковая оборона!

— Дальше ходу нету!

— Тогда придется нам занимать круговую оборону. — Ирина проворно выбралась на броню. — Эй, дивчата, а ну ко мне!

К Ирине подошел Алексей Афанасьевич Чикильдин. На руках у него рушник с петухами на концах. Бережно, на ладонях, Алексей Афанасьевич нес перевязанную рушником буханку, на которой стояла деревянная солонка. Наступило молчание.

— Дочки и внучки, — сказал Чикильдин. — Принимайте из рук самого старого этот хлеб и соль. Пусть же будет вам так легко пахать нашу землю, как мне хлеб-соль держать.

— Спасибо, дедушка, — принимая хлеб, сказала Ирина. — Зачем же нам такая почесть? Или мы какие воины-герои?

— Хоть и не воины, а люди для нас дюже пригожие.

Ирина отдала хлеб Марьяне и подошла к Крошечкиной.

— Ну, хозяйка, где мы будем пахать? — спросила она.

— Отойдем в сторонку.

Они подошли к плетню.

— Землю мы вам отвели хорошую — тут за Садовым. Два клина. — Крошечкина положила руку Ирине на плечо. — Послушай, подружка, что я тебе скажу. Кроме тех двух клинов у нас есть особо неотложная пахота, и хорошо б послать туда этот трактор с дулом.

— Это что ж за неотложная пахота?

— Шестьдесят гектаров под ячмень. Мы их засеваем для фронта сверх всякого плана. Кто знает, — Крошечкина улыбнулась, — может, и твой муженек покормит тем зерном своего коня?

— Моему Степану ячмень не нужен, — сухо ответила Ирина, догадываясь, к чему клонится этот разговор. — Мой муж артиллерист.

— Ну это ничего, что он артиллерист, — продолжала Крошечкина. — Многие казаки воюют, конечно, не на конях, это я понимаю, а все ж таки ячмень для войска нужен. Как думаешь, нужен?

— Прасковья, а ты как наш механик. Говори короче. Что тебе надо?

— Вспахать в одну ночь шестьдесят гектаров. Сможешь, сестричка?

— Почему в одну ночь? А днем?

— Днем нельзя. Эта земля яман-джалгинцев. Ее надо пахать ночью.

— Воруешь?

— Зачем же воровать? — Крошечкина с упреком посмотрела на бригадиршу. — Верно, земля принадлежит Яман-джалгинскому Совету. Но она ж пятый год лежит без дела, вся бурьяном поросла. Вот бы ее танком и поднять? Ну, согласна?

— Нет, не согласна.

— Да ты что? Почему ж такой отказ?

— Вспахать бы можно, дело это стоящее, — рассудительно заговорила Ирина. — Но твоя сестра не велит.

— Ольга?

— Она.

— Так при чем же тут моя сестра? — Крошечкина развела руками. — Ты яман-джалгинского преда знаешь? Не знаешь? Есть там такой приятный старик Осадчий Тихон Ильич. Так вот этот Тихон Ильич отдает нам свою землю. Ему не под силу, а мы подымем. Я поеду к нему завтра, и мы все это уладим без моей сестры. Да и Ольга Алексеевна нас поддержит.

— Ну, если так, — согласилась Ирина, — тогда за нами дело не станет.

— Ну вот, подружка, мы и столковались.

— Только за одну ночь такой клин не возьмем.

Через час за Садовым, недалеко от дороги, раскинулся бригадный лагерь. Танк с двумя многокорпусными плугами сделал почин. Лемеха вошли в еще сырую землю. По блеклой стерне потянулась свежая борозда. Перевернутая земля неярко поблескивала, черные ее кушаки все расширялись и расширялись.