Если посмотреть с высоты птичьего полёта, то станет видно, что озеро Кенда и река Кенда — это один и тот же водный поток, который блуждая среди небольших пологих сопок, с едва заметным течением, и двигаясь в сторону Онежской губы Белого моря, прикидывается озером, а ближе к морю, на более крутых склонах, превращается в горную пенистую речку с шумливыми водопадами и загадочными омутами и плёсами, среди хаоса больших и малых камней. Рядом с избой в маленьком заливчике приткнулся к берегу небольшой плот из пяти толстых сосновых брёвен.

Вечером ужинаем на улице у кострища. Дымом от костра пытаемся отогнать комаров, любуемся небесными переливами света от незаходящего летнего солнца. Разговор вяжется вокруг географии этих мест: река Онега, Онежский район, соседняя Карелия, Соловецкие острова, Онежское озеро, город Петрозаводск, Кольский полуостров. Оказывается, Дима в детстве жил недалеко от этих мест на станции Чупа в Карелии, на железнодорожной ветке Ленинград — Петрозаводск — Мурманск. Мои детские годы тоже связаны с Карелией, с Петрозаводском, с местечком Лахденпохья на Карельском перешейке на Ладоге. Наши детские воспоминания о Карелии чудесно переплетаются с сегодняшними впечатлениями.

«Земляки по детству», — шутит Дима. «За земляков», — говорю я, поднимая стакан с вином.

Просыпаюсь рано. Над озером — редеющие полосы белёсого тумана. Спускаюсь к ручью, набираю воды в чайник, умываюсь. Вода ледяная, видимо, ручей подпитывают родники и подземные источники.

С вечера мы вместе с моим деликатным другом оговорили, что удочки есть, черви есть, каждый свободен в своих планах и действиях, встречаемся у избы ближе к обеду. Отправляюсь вдоль берега на восток к истокам Кенды по тропке, по которой пришли с запада из деревни. Медленно двигаюсь вдоль по берегу, выбираю удобные места, закидываю удочку. Рыба клюёт, но вяло. Несколько мелких окуньков и сорожек шуршат в пакете, закреплённом за брючный ремень. Вдруг на противоположном берегу в кустах какое-то движение — в остатках тумана между деревьями вижу приземистые силуэты людей, пригляделся — это бобры. Они на задних лапах вразвалочку ходят между стволов деревьев, останавливаются, что-то делают, опять переходят от дерева к дереву. «Да они завтракают», — догадываюсь я и сразу вспоминаю, что говорил сосед в Архангельске: егерь работает в бобровом заказнике, и изба построена для обустройства заказника. Увидев меня, бобры исчезли в прибрежных кустах. В последующие дни мы повсюду находили вблизи от воды следы работы бобров: заваленные набок осины с обглоданными на конус торцами стволов, кучи веток со следами острых резцов трудолюбивых животных.

Все эти дни, что мы прожили на Кенде, вспоминаются как один большой, просвеченный незаходящим солнцем праздник, как летние каникулы в детстве, которые всё ждёшь, ждёшь, а они, не успев начаться, быстро кончаются. Отдельные эпизоды этого праздника помнятся до сих пор.

Обследуя озеро, мы переплыли на плоту на противоположный берег и обнаружили там маленький песчаный пляж, шагов десять в длину, из ярко-жёлтого чистейшего песка. Это вкрапление песка имело продолжение вглубь леса в виде узкой песчаной полосы, свободной от травы и кустов, этакая песчаная дорожка, которая привела к малюсенькому озерцу шагов тридцать в диаметре, почти идеальной круглой формы. Берега круто обрывались в воду, которая была совершенно прозрачная, ярко-голубого цвета.

По кромке берега, уходя в глубину, была видна сочная подводная растительность.

Разматываю леску, насаживаю червя, забрасываю снасть в этот чудесный лесной бассейн. Поклёвок нет. Вода настолько прозрачна, что видно леску, грузило, извивающегося червя. В зеркале воды отражаются облачка, деревья, голубое небо. Вот облако закрывает солнце, лесные тени словно надвигаются на озерцо, и мощная, неожиданная поклёвка чуть не выбивает удилище из рук. Вытаскиваю яркого полосатого окуня, который изгибается, энергично бьёт хвостом и прыгает на прибрежном песке. Ещё заброс — и сразу снова хватает окунь. Так продолжается минут десять, пока круглое ватное облако не уплывает на другой край неба и солнце вновь просвечивает насквозь круглую бездонную яму с голубой водой. Зависимость клёва от интенсивности солнечного света становится очевидной. Вскоре десятка два хороших окуней шевелились в корзине, предвещая обильный ужин.

Поход на целый день, назад, в сторону деревни, вдоль речка, был интересен тем, что перед нами была совершенно другая Кенда. Сначала озеро постепенно сужалось, пока не превращалось в обычную лесную речку, которая неторопливо, крутыми петлями, извивалась между сопок, постепенно убыстряя свой бег. Сопки становились всё круче и круче, берега сдвигались, превращая спокойную речку в бешеный горный поток с перекатами и водопадами. Попытка отыскать на перекатах хариуса или форель не удалась, видимо, вода для этой требовательной рыбы была слишком тёплой. Но зато по всей реке везде свирепствовал окунь. Особо удачно он ловился выше перекатов, ближе к озеру, на зимнюю блёсенку с насаженным кусочком свежей рыбы.

Разделывая рыбу на стоянке возле ручья, мы заметили, что оставленная на камнях без присмотра рыба исчезает. Решили проверить, разложили несколько окунёвых тушек на камнях около воды, сами поднялись в избу и, оставив щель в притворе дверей, стали наблюдать. Был уже вечер. Густые тени от камней и деревьев затрудняли наблюдение, но вскоре мы увидели своих соседей. Среди камней и воды грациозно и плавно двигались два силуэта. Приблизившись к рыбе, они хватали её и уносили вверх по ручью, быстро возвращались и снова уносили, пока вся рыба не исчезла в невидимых кладовых. Приглядевшись, мы поняли — это норка. Через пару дней, постепенно, парочка норок так привыкла к нам, что не боялась появляться и брать рыбу и в дневное время.

Запомнилась и наша попытка поймать налима в глубокой промоине, которую ручей проделал под берегом озера. Из рассказов рыбаков, из книг я знал, что в таких промоинах с ледяной водой из ручьёв любят пережидать тёплое время налимы. Из толстой лески, крупного крючка и свинцового грузила соорудил три донки, наживил сорожку и забросил в воду, привязав концы к молодым деревцам. Утром все донки свободно полоскались в воде без крючков с наживкой. Конец оборванной лески был весь шершавый, в следах от неведомых зубов, которыми долго перетирали упругую, неподатливую снасть. Стального поводка у нас не было. Попытки найти что-нибудь подходящее в избе, в лесу не увенчались успехом. Толстые, чёрные, конечно, громадные налимы так и остались жить в своих норах под берегом. Но скоро нам пришлось забыть о коварных налимах.

Всё когда-то заканчивается, заканчивался и наш праздник в заповедном лесу, на озере, на северном краю России на границе с Карелией. За два дня до окончания наших каникул мы решили ещё раз сходить ближе к каменным перекатам, наловить окуней покрупнее, подсолить и увезти гостинец в город родным и друзьям.

Пораньше утром мы уже в пути. С собой ведро, корзина, снасти, наживка, бутылка холодного чая. Рыбалку начали на крутой извилине реки на знакомом плёсе. Окунь брал жадно, мощно сопротивляясь при вываживании, разжигая рыбацкий азарт и веселя душу посланной удачей. Я ушёл за поворот реки, присел передохнуть на камень и попить холодного чая. День был тёплый, но пасмурный. Низкая облачность сулила дождь, западный ветер морщил зеркальную поверхность плёса. Состояние праздника закончилось, беспокойство лёгким ознобом пробежало по телу. Настроение беспричинно портилось.

«Дима, давай собираться, дождь надвигается!». Друг мой вопросительно взглянул на меня, но спорить не стал, собрал снасти, и мы двинулись к стоянке.

Когда до избы осталось с километр, сошли с тропы в лес, сложив под ёлкой снасти и всё, что у нас было. Моё беспокойство передалось другу: «Что случилось, ты что-то знаешь!» «Не спрашивай, просто надо проверить, кажется, я что-то слышал там, на стоянке, — слукавил я. — Возьми топор и охраняй вещи, а я пойду на разведку. Пойдёшь к избе, если только я закричу. Сиди тихо». Свернув с тропы, я пошёл вверх влево, обходя избушку с севера. Через сотню шагов выбрал подходящую берёзку и острым ножом вырезал увесистую, удобную для руки дубинку, похожую на черенок для лопаты. Всё делал автоматически, словно мной двигала чужая, но доброжелательная воля.