Я еще со школьной скамьи помню эти строки. А перед войной многие забыли эти слова. Было все. Все, что только нужно человеку, дешево, доступно каждому. Вот такие девушки, как Аня, Нюра, они не знали, что такое нищета. И вдруг война…

Шевченко умолк, но вскоре продолжал:

— Хуже всего, когда человек утрачивает перспективу. Вот вчера вы перевязывали Самойленко, и он сказал: «И двадцать лет теперь не хватит, чтобы восстановить здоровье». Конечно, Самойленко особенно трудно без ноги. Но плохо и позорно для нас, если раненый поддается такому настроению. Почему, кто сказал — двадцать лет?.. Мы стали сильнее и умнее, чем до войны. И вот увидите — добьемся победы и через одну — две пятилетки все наверстаем и будем жить еще лучше.

К осени 1943 года подрывники нашего соединения взорвали более трехсот немецких эшелонов. На четырех дорогах Ковельского узла движение вражеских поездов резко сократилось, а на двух дорогах прекратилось полностью. По насыпям и шпалам железных дорог Брест — Пинск и Ковель — Брест немецкие завоеватели ездили теперь в автомашинах, на лошадях и на волах. У насыпи с обеих сторон лежали опрокинутые и обгоревшие остовы паровозов и вагонов.

Немцы усиливали патрулирование, жгли на линиях железных дорог костры, устраивали засады, ставили дежурных сигнальщиков через каждые сто метров пути, охотились на партизан с собаками, пускали впереди паровозов пустые платформы, а машинистов заставляли ехать черепашьим шагом. Но все было тщетно! Наши герои- минеры пробирались к полотну в труднейших условиях, между кострами и собаками-ищейками, ставили мины под носом у патрульных там, где совсем невозможно было ждать этого, — около железнодорожных станций, у семафоров.

Мины замаскировывались так искусно, что и специальные немецкие «охотники» за минами, медленно обходя пути и глядя себе под нош, ничего не могли заметить. Мины настраивались так, чтобы легкие платформы, шедшие впереди паровоза, или патрульная автодрезина не вызывали взрыва, а только паровоз, нажимая всей своей тяжестью на полотно дороги, взрывал мину. Триста поездов за три месяца! Казалось, сама земля горит и рвется под ногами захватчиков.

Наши отряды действовали в широком радиусе, командование их посылало нередко за сто, за сто двадцать километров от штаба Немцы, скованные наступлением Красной Армии, не могли собрать карательную экспедицию достаточной силы, чтобы выбить нас из-под Ковеля. Они посылали против партизан подлых наймитов — украинско-немецких националистов. Шайки буль- башевцев и бандеровцев прокрадывались тайком на коммуникации партизан, делали налеты на села, занятые нами, мелко, злобно, жестоко пакостили, где только могли.

Отряд Кравченко действовал за сто двадцать километров от штаба, на дороге Ковель — Брест. Минеры Кравченко совместно с минерами соседних отрядов наглухо закрыли движение немецких поездов по этой железной дороге. Но раненых в отряде имени Богуна набиралось все больше и больше. Переправлять их в санчасть по глухим, неудобным лесным тропам было трудно и рискованно. Кравченко по радио попросил штаб, чтобы ему выслали хирурга. Федоров распорядился послать Кривцова.

Михаил Васильевич был в восторге от этого поручения… Под охраной пяти автоматчиков он выехал в отряд имени Богуна. Добрался туда благополучно, сделал несколько удачных операций. После этого Кривцову предложили немедленно возвращаться в штаб. Я ждал Михаила Васильевича с часа на час. Ждал с нетерпением. Работы в госпитале было очень много. И вот наконец усталый, забрызганный грязью нарочный передает мне записку:

«Тимофей Константинович, срочно выезжайте в Березичи. Кривцов ранен. Дружинин».

— Как ранен? Куда? — спрашиваю у вестового.

— Ничего не знаю, не видел. Говорят, пулей в живот. И Кравченко ранен в голову. А Бондаренко убит. Ехали в штаб, попали в засаду.

Стою ошеломленный этим сообщением. Бондаренко убит! Кривцов ранен в живот! Обычно такие ранения бывают смертельными. И Кравченко ранен! Первые федоровцы, с которыми я повстречался и совершал опасный рейд в тылу врага! Только сейчас с болью в сердце чувствую, насколько эти люди близки и дороги мне. Но почему Владимир Николаевич не пишет о Кравченко?

— Аня, собирайтесь быстро. Михаил Васильевич тяжело ранен. Кравченко тоже.

— Что вы говорите! — Она всплескивает руками, бледнеет, бежит в операционную палатку.

— Эфир для общего наркоза. Больше перевязочного материала…

Через несколько минут я, Свентицкий и Аня едем в Березичи в телеге, на паре лошадей Гречка правит конями. Два верховых автоматчика скачут по бокам телеги. Это наша охрана. Иногда один из автоматчиков углубляется в лес, обследует путь. Кони бегут рысью. Телегу высоко подбрасывает на корнях и кочках.

До Березичей двадцать пять километров. Березичи — передний край нашей обороны, наиболее близкий к штабу пограничный пункт партизанского района. Здесь возможны всякие неожиданности. Такой осторожный, предусмотрительный командир, как Кравченко, и все же наскочил на засаду! «Если Кривцова ранили утром, к ночи может начаться перитонит», — думаю я.

Солнце садится, когда мы подъезжаем к Березичам. Большое село с колокольней посередине. Зеленые сады. Узкая, мелководная извилистая речка. Это Стоход. Наши кони, шумно втягивая воду, пьют из реки, и эти фыркающие звуки — самое громкое из всего, что мы слышим. Необычайная, зловещая тишина в селе. Как будто его покинули люди.

Внезапно пять бойцов с красными ленточками на фуражках и пилотках, выйдя из крайней хаты, останавливают нас. Партизанская застава. Один из бойцов провожает нас по селу. Тихо, пусто на улицах.

Вдруг винтовочная и пулеметная стрельба возникает со стороны Стохода. В первое мгновение кажется, что стреляют в нас. Гречка инстинктивно съеживается, натягивает вожжи. Лошади вскидывают головы.

— Это далеко, за рекой, — говорит провожатый. — Здесь еще ничего, а в Любешове сейчас идут большие бои. Там немцы, говорят, несколько полков кинули против наших. Утром все командование наше ездило туда.

В небольшой крестьянской избе Федоров, Дружинин, Рванов.

— Осмотрите скорее Кривцова, — говорит Федоров.

— А Кравченко? Он ведь тоже ранен?

— Он не ранен, только ушибся. Когда начали в них стрелять из-за деревьев, лошади испугались, кинулись сломя голову. Кравченко хотел остановить коней, запутался в вожжах. Кони понесли, потащили его за собой. А Кривцов, раненный, успел схватиться за задок телеги и бежал за нею.

У меня сжимается сердце. Раненный в живот, истекая кровью, бежал за лошадьми! Где он?

На улице села, около крестьянской хаты, очень бледный, Кривцов лежит в телеге.

— Здравствуйте, Михаил Васильевич!

— Вы? — говорит он еле слышно и пробует улыбнуться, поднять голову.

Беру его руку, считаю пульс. Пульс частый, слабого наполнения. Язык сухой. Губы бледные. Все признаки внутреннего кровоизлияния! Осматриваю Кривцова. Пулевое ранение в живот. Тело Миши, одежда его, телега, трава под телегой — все в крови.

— Пить, — просит он.

Аня поспешно идет за водой. Возвращается в сопровождении хозяйки дома. Хозяйка, пожилая женщина, босая, в белом чистом платке, рассказывает:

— Усе время, как тальки его привезли сюда, просить пить, пить, пить!

Солнце заходит. Спешу к Федорову и Дружинину. Рассказываю.

— Значит, нести в лагерь его нельзя? — озабоченно спрашивает Федоров.

— Совершенно невозможно. В пути погибнет от потери крови.

— Хорошо, действуйте. Дмитрий Иванович, поручаю вам позаботиться о медиках, помочь им.

— Чем еще могу вам помочь, Тимофей Константинович? — спрашивает Федоров и, понизив голос, взволнованно добавляет: — Его надо спасти во что бы то ни стало. И ради него самого, и ради наших раненых, и для будущего. Надо спасти!..

Иду по улице села погруженный в печальные мысли.