И тут мне вспоминается разговор с его мастером. Как же я забыл об этом?

– Вам привет от Хлебникова.

Голова Пикулина непроизвольно дёргается. Он недоверчиво смотрит на меня:

– От кого, от кого?

– От Пал Палыча, мастера вашего.

– Не может быть…

– Почему?

– А когда вы с ним виделись?

– Вчера.

– И он ещё помнит меня?

– Не только помнит, но и всей душой переживает за вас. Готов в любое время принять на свой участок. Считает вас первоклассным слесарем. Или ошибается?

– А вы-то к нему с какой стороны?

– Да тут вот как всё получилось… В связи с одним происшествием пришлось нам поднять ваше дело. Так на Пал Палыча и вышли. И разговорились с ним о вас.

– А что за происшествие? Почему понадобилось изучать моё дело?

– Что за происшествие? – медлю с ответом. – Мы ещё к нему вернемся. Вы мне лучше вот что скажите: кто всё-таки был с вами в тот злополучный вечер 30 сентября 2010 года, когда двумя выстрелами из пистолета ранили гражданина Ладыгина?

Пикулин морщится, гасит в пепельнице окурок.

– Я уже говорил на суде – не знаю.

– Ну, Пикулин… А мне здесь рассказывали, что вы, вроде бы, за ум взялись. Если так, зачем крутить старую песню?.. Вот выйдете из колонии, начнёте новую жизнь. И вас не будет тяготить, что человек, втянувший вас когда-то в грязное дело, всё ещё на свободе и, быть может, совершает новые преступления?

– Значит, он всё-таки не пойман.

– Пока – да. Ведь вы упорно покрываете его.

Пикулин отводит глаза.

– И всё-таки… Что он ещё натворил? – глухо спрашивает через минуту.

– Совершил разбойное нападение на один из фирменных магазинов.

В глазах Пикулина недоверие:

– Почему вы думаете, что это сделал он?

– Его опознали. И потом… В этом магазине и в Ладыгина стреляли из одного и того же оружия. Что это за оружие, Пикулин?

Он опускает голову:

– Не знаю.

– Кто этот человек? Как вы с ним познакомились?

Парень молчит, упорно смотрит в сторону.

– Да поймите же вы!.. – начинаю я заводиться и останавливаю себя. Заводиться-то мне и нельзя. Ну, никак нельзя. Ради моего дела. Ради всех тех, кто вскоре может вновь оказаться жертвой «Эдика».

– Поймите, – приглушаю я голос. – Быть может, сейчас, пока мы с вами разговариваем, этот человек снова в кого-нибудь стреляет. В того же Пал Палыча, не дай бог!

– Разрешите ещё папиросу, – охрипшим голосом просит Пикулин.

Пододвигаю к нему «Беломор». Пикулин закуривает, жадно затягивается.

– Так кто этот человек? Как зовут его?

– Эдик, – тяжело вздыхает Пикулин. – А вот фамилию, где живёт и работает, не знаю. Честное слово, не знаю.

– Когда и как вы с ним познакомились?

Он опять делает несколько глубоких затяжек:

– Три года назад. В августе. В ресторане «Солнечный». Не подрассчитал я маленько, оказался перед официантом банкротом. Девочек своих выпроводил, чем расплачиваться – не знаю. Тут он и подсел ко мне.

Расплатился за меня, и ещё заказ сделал. Мол, счастлив познакомиться с чемпионом. Расстались друзьями. Вот так всё и началось.

– Что – всё?

– Ну… моё падение, что ли… Поверьте, это вышло случайно. Как раз в тот вечер, 30 сентября, денег не оказалось ни у меня, ни у него. Договорились с официантом, что подождёт с часок. А сами нырнули в парк, как раз рядом с рестораном… Если бы я не так пьян был, домой скатал бы, или занял бы денег у знакомых. А тут он всё подзуживал: у первых попавшихся спросим, скажем – потом, мол, отдадим. Опомнился, когда он уже стрелять начал. Как и куда потом бежал – не помню. Только кто-то догнал, скрутил меня в бараний рог и сунул в «канарейку»… в машину, значит, вашу.

– Почему на следствии и на суде промолчали?

Пикулин грустно усмехается:

– Эдик как-то сумел переслать мне записку. Мол, дьявол попутал. По гроб будет обязан, если умолчу о нём. Свадьба, мол, у него скоро, зачем и невесте жизнь портить… Неужели всё заливал?

– А кто невеста? Видели её?

– Девчонок-то у него много было. Может, Светка? В сентябре он всё с ней крутился. Фамилию, правда, не знаю… Беленькая такая. Где-то парикмахершей работает.

Вот так, слово за слово, и проясняется картина. Остаётся предъявить Пикулину рисованный портрет «Эдика». Нажимаю кнопку звонка и прошу появившегося Васильева вызвать понятых. В их присутствии кладу на стол рисунки.

– Может, узнаете кого… – говорю Пикулину.

– Вот. – Он указывает на портрет Эдика. – Если бы знал, что снова может на подлость пойти – давно бы показания дал.

Он опускает голову. И, пока разглядываю его, думает о своём. Я понимаю, что происходит в его душе:

– Что передать Пал Палычу?

Пикулин поднимает голову, глаза оживают:

– Скажите… Пусть ждёт. Скажите, отхожу понемногу от нокаута. На другой такой не попадусь… Да я сам напишу ему.

– Вот это верно, – одобряю. – Таиться от него не надо. Золотой он человек!

– Это точно! – отзывается Пикулин. И смотрит уже заметно веселее.

Из колонии меня провожает Васильев. На дорожках по-прежнему ни души, только из клуба слышатся серебряные звуки трубы, да из заводских корпусов доносится гул станков, грохот металла, посвист резцов. И, глядя на моего провожатого, задумчиво бредущего к проходной, я понимаю, какие обычные, и в то же время удивительно сильные духом, по-человечески добрые люди работают тут с Пикулиным: учителя, мастера, воспитатели… Ведь Пикулин и раскрылся-то мне лишь потому, что поверил в добрую улыбку Васильева, в учителей своей школы, где сейчас учится, поверил здесь в своё лучшее будущее.

И снова – электричка. Возвращаюсь домой. Опять стучат на стыках рельсов колеса поезда, за окнами вагона – знакомый пейзаж. В голове мысли о Громове, о Наумове: у них что нового?

И, конечно, думаю о Лене. Всего-то несколько часов не виделся с ней, а уже с нетерпением жду новой встречи. Но неприятно мелькает в голове одна и та же навязчивая мысль: почему Лена принимает ухаживания Славика? Неужели не видит, что к чему?

А колёса всё стучат и стучат… И думы, думы, думы…

Сегодня уже суббота. Как быстро летит время!

Первый, кто попадается в отделе – Наумов. Чуть не сталкиваюсь с ним на лестнице. Лицо у него усталое, напряжённое. Но, увидев меня, приветливо улыбается:

– Салют! Уже вернулся!

Мы обмениваемся крепким рукопожатием.

– Как съездил: с результатом или вхолостую?

– Нормально, – говорю. – Пикулин, в сущности, неплохой парень. Рассказал всё, что нужно… А ты куда торопишься?

Наумов хмурится:

– Да в больницу надо скатать. Тут, понимаешь, без тебя такое приключилось… Утром звонок по «02». И кричат в трубку: «Приезжайте скорее! Сосед разбушевался, по квартире с топором бегает, всё крушит, всё рубит…». Ну, мы с Кандауровым и выскочили по адресу. Короче, сержант удар на себя принял, тем и спас хозяйку.

Кандауров! Помощник дежурного!

– Сам-то он хоть жив? – спрашиваю, а горло словно сдавило стальными тисками.

– Второй удар я успел перехватить. А вот от первого ему досталось, – удручённо отвечает Наумов. – Всё плечо разворотило. Хирург говорит: если и будет жить, то служить – вряд ли… Вот, спешу узнать – очнулся ли?

– У него есть кто из близких? – спрашиваю тихо. – Мать? Жена? Невеста?..

– Одна мать. Жениться только собирался. Девушка у него славная. Знаю её. Мы ведь с ним в один день в загс заявления подавали.

– Как же они теперь?

– Я и говорю – девушка у него хорошая. Всё понимает, глаз с него не сводит, дай бог каждому такую!.. И он мужик крепкий… Глядишь, выкарабкается!

– Хорошо бы всё обошлось! Порадовал, что называется.

– А ты к Громову зайди. Может, утешишься. Он тебе ещё одного свидетеля откопал. А я побегу. Ладно?

– Давай, давай… Беги!

И Наумов исчезает. Настроение у меня – хуже не надо. Иду к Громову: что ещё за свидетель? И застаю у него щуплого рыжеволосого парня.