2 глава

Выдержка из «Что случилось с Алиссой?»

Автор: Стар Дэвис (стр.34)

Суд Нью-Йорка по делам несовершеннолетних сохранил юрисдикцию, несмотря на давление со стороны общества, требующего, чтобы девочку судили как взрослого и вынесли ей смертный приговор. Мэри была переведена в детское психиатрическое отделение больницы Беллвью, где находится под тщательным наблюдением.

Учитывая предоставленные косвенные доказательства и неоднозначные показания трех независимых детских психологов, судьей Мэгги Бреннер была предложена сделка со следствием, согласно которой Мэри приговаривается к заключению во взрослом исправительном учреждении на срок до десяти лет, где в строгой изоляции будет проходить курс реабилитации. Мисс Купер-Эддисон добровольно отказалась от всех своих родительских прав, передав Мэри на попечительство государства до тех пор, пока она ни достигнет совершеннолетия.

Заседание суда было строго засекречено, учитывая возраст подсудимой и многочисленные угрозы, которые стали неотъемлемой частью этого дела. Бреннер уполномочила властей штата разработать долгосрочную комплексную программу лечения.

Но Мэри не проронила ни слова, даже когда от этого зависела ее последующая судьба.

— Ооооу, он такой красивый! Ты когда-нибудь в своей жизни видела кого-нибудь столь прекрасного?

Марисоль откидывает свои длинные черные шелковистые волосы, не сводя глаз с фотографий и плакатов Трея Сонгза, которые, подобно обоям, покрывают каждый сантиметр стены, примыкающей к ее кровати. Его полный похоти взгляд всегда прикован к ней, даже когда она спит. Сейчас он смотрит и на меня, сидящую на полу, возле ее кровати, пока мисс Кармен, социальный работник, проводит обыск нашей комнаты. Низенькая, с кожей, поцелованной горячим испанским солнцем, она прочесывает мои вещи, как собака-ищейка.

— Он будет завтра на пересечении 106 и Парка. Я хочу пойти, но не могу пропустить работу.

Трей Сонгс. Это все, о чем она говорит. Его песни про секс стоят у нее на вечном повторе. Это все, о чем он поет, будто бы ничто другое ему не ведомо.

— Оооооу, если бы только я могла пойти... ему было бы достаточно просто взглянуть на меня, и он бы попал в мои сети. У меня был бы ребенок от него. Его сын!

Она прижимается грудью к его плакату и целует под доносящиеся звуки его песен. Марисоль — красавица, так что, возможно, она права. Ему достаточно будет взглянуть на ее пышную задницу и огромную грудь, чтобы попасть в ловушку. Но, если у него есть голова на плечах, он будет держаться от нее подальше. Ей семнадцать, и она все время в кого-то влюблена. Именно так она сюда и попадала: влюбившись, она делала всякие глупости по настоянию глупых парней.

— Тебе нравятся мальчишки?

Я пожимаю плечами.

— Вот и я тоже так думаю. Я предпочитаю мужчин. НАСТОЯЩИХ мужчин. Того, кто сможет о тебе позаботиться.

Мисс Кармен останавливается, одаривает ее красноречивым взглядом и говорит что-то по-испански. Марисоль закатывает глаза.

— Мэри, — обращается ко мне Мисс Кармен. — Почему все твое нижнее белье в дырках?

Я пожимаю плечами и стираю прилипшую к кроссовкам грязь. Она бормочет себе под нос ругательства и зовет мисс Штейн под играющую на фоне песню Трейя Сонгза «Снимай свои трусики». Марисоль смеется.

— Джуди, ты выдавала Мэри ее пособие? У нее все трусишки дырявые.

Мисс Штейн поднимает мои трусы, просовывает свои жирные пальцы сквозь дырки, и смотрит на меня.

— Почему ты не купила себе нижнее белье? Куда ты дела деньги?

Я пожимаю плечами.

— Да какая разница? — говорит Марисоль. — У нее все равно нет МУЖИКА, которому было бы до этого дело.

Мисс Карен снова цыкает на нее на испанском.

— Черт возьми, Мэри, — мисс Штейн начинает выходить из себя. — Ты не можешь ходить в дырявом нижнем белье. Вот тебе сейчас не стыдно?

Не особо. Меня волнует только то, что думает об этом Тед.

— Проследи, чтобы она купила себе новый комплект, — говорит мисс Кармен. — Если кто-нибудь увидит, то нас обвинят в том, что мы с ней плохо обращаемся или того хуже.

Они выходят из комнаты, причитая о том, насколько я тупая. Как только за ними закрывается дверь, Марисоль отпихивает меня от своей кровати.

— Противная puta⁷! От тебя несет, как от твоей м*нды сквозь дырки.

Я иду к своему уголку и прячу деньги, телефон и складной нож в надежное укрытие.

В программу по перевоспитанию трудных подростков входит многое. Я вспоминаю об этом каждое утро, когда открываю свой еженедельный график. В рамках программы по условно-досрочному освобождению, каждый понедельник и среду мы посещаем занятия фитнесом и групповую терапию по вторникам и четвергам. В пятницу нам выдают наше пособие в размере тридцати долларов на человека, которое должно быть истрачено на личные нужды, такие как тампоны, нижнее белье, проездные и еду вне дома. На воскресенье запланированы образовательные поездки, на которые мы никогда не ездим, и встречи с посетителями. Единственный свободный день — это суббота, после завершения работы по дому. Но, прежде, чем куда-то уйти, надо отметиться и получить разрешение.

Еще я готовлюсь к ОГЭ и постигаю основы будущей профессии в ПТУ. Это работа мисс Карен, информировать меня о всех доступных вариантах. Кажется, до нее у меня было уже семь социальных работников, но это не точно. Я сбилась со счета.

Другие социальные работники, которые раз в месяц навещали меня в детской тюрьме, если не забывали о моем существовании, приносили мне раскраски с животными, кроссворды и задания по чтению и математике. Я щелкала их как орешки. Они также приносили мне настольные игры и карты, правда, не знаю, зачем. У меня там не было друзей. И никто бы не стал со мной играть. «Детской тюрьмой» назывался мой корпус, но я была там единственным ребенком.

— Итак, Мэри, — убитым голосом спросила меня мисс Карен, вцепившись в свои четки, как ребенок в конфетное ожерелье. — Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?

Впервые, у меня появилась надежда. Никто не спрашивал меня о том, чего в действительности хочу, но точно знала ответ: я хотела стать учителем. Будучи маленькой, высаживала свои игрушки в ряд перед воображаемой доской и давала им уроки грамматики. Помню, как сажала Алиссу себе на коленки и учила ее алфавиту. Мама тогда всегда говорила: «Она слишком мала. Она даже не умеет разговаривать.» Но мне было все равно. Алисса должна была стать умной девочкой. Это должно было произойти на моих глазах.

Я написала на листе бумаги слово «учитель» и показала мисс Кармен. Увидев это, она усмехнулась, но это был отнюдь не радостный смешок.

— Ну... Я не думаю, что это хорошая идея.

Мисс Кармен входит в длинный список людей, которые меня недолюбливают. Что очень иронично, учитывая, что она в ответе за мое благосостояние. Думаю, ее антипатия исходит от того, что она убежденная католичка, а я убила ребенка.

Предположительно.

Она ясно дала понять, что мне никогда не позволят работать с детьми. Убийцы младенцев не могут работать в образовательной сфере. Никогда. Тогда я зачеркнула слово «учитель» и написала «медсестра».

— Ну...

Ясно. Таблетки. Меня не могут подпускать и к ним.

После часовой дискуссии о том, чем мне запрещено заниматься в мои пятнадцать с хвостиком, было установлено, что самая безопасная сфера для психически нестабильной убийцы детей — это косметология. Этот выбор был сделан за меня. Еще одно блестящее решение, принятое блюстителем закона.

Так что, на протяжении целых двух часов в день, я сижу на занятиях по ОГЭ, претворяясь, что ничего не знаю, а затем еще четыре часа обучаюсь химической завивке и работе с плойкой.

Еще большим геморроем является то, что мы обязаны отмечаться. Мисс Риба записывает время и дату нашего ухода, место, куда мы направляемся и одежду, которая на нас надета. Но она пишет безумно медленно и не дружит с грамматикой.

— Серая толстовка, синие джинсы, серые кроссовки, розовая ветровка. Уххх... подожди, как пишется «ветровка»?

Вне зависимости от дня недели, мы должны успеть вернуться в дом к девяти вечера, иначе они позвонят в полицию, где проследят местонахождение наших браслетов, которые не позволяют нам отходить от этого здания более, чем на пять километров, и кинут за решетку. Без лишних вопросов. Мисс Риба называет это «самоволкой». Без понятия, что это должно означать.

Еще одним обязательным условием моего условно-досрочного является двадцать пять часов общественно полезной работы в неделю. Меня определили сиделкой в «Дом Престарелых Гринвью», где я меняю обоссанные простыни и кормлю умирающих мороженым для диабетиков. На самом деле, это самые умиротворенные часы в моей жизни. Здесь меня никто не беспокоит, и я предпочитаю быть окруженной полумертвыми стариками, чем находиться в компании живых в групповом доме.

В «Гринвью» пять этажей: первый — для тех, кто все еще находится в мире живых, у них все еще есть их чувства, но они просто больше не хотят иметь ничего общего с окружающим миром. Учитывая, что стодолларовый счет за телефон мог бы вызвать у них инфаркт. Второй — для старых и беспомощных, их батарейки перегорают, и они превращаются в старые игрушки, с которыми больше никто не хочет играть. Третий этаж — богадельня для тех, кто уже постучался в небеса и ждет, пока кто-нибудь откроет дверку. Четвертый — чистилище, в которые попадают люди, уже забывшие, кто и что они, и пятый этаж — это ад. Иначе известный как палата слабоумия, в которой обитают демоны, вселившиеся в тела тех, кого вы однажды любили. Я предпочитаю четвертый и пятый. Чувствую себя как дома.

Пять часов. Пришло время встретиться с Тедом.

В местной столовой пахло так же, как в детской тюрьме: смесью залежавшейся столовской еды, мочи и плесени. Он сидит за нашим привычным столиком под системой вентиляции, покачивая головой в такт какой-то музыке. Вскакивает и, посмотрев по сторонам, дарит мне поцелуй. Его губы не хотят отпускать меня из своего плена, а я и не против. Падаю в его объятия, желая остаться там навсегда. В мире нет места лучше.