— Очень крутой, — сообщил ему перед отъездом Тенгиз. — Ходят слухи, что за ним мафия.

— Что-то мне не верится. Какая к черту мафия, мы ведь художники, а не торговцы! — возразил он.

— Ну и наивный ты человек, Игоряша, — поучал его Тенгиз. — У него даже кличка имеется — «Седой». При советской власти он спецзаказы выполнял — малевал всяких там внучек да зятьев. Его монументальные полотна дворцы украшали. Когда нас, нищих, милиция в Измайлово разгоняла, его картины во всех художественных салонах на лучших местах висели. За большие бабки продавались. Бедные музеи коллекции старых мастеров в запасниках держали, а его — гения, понимаешь, советской живописи — выставляли! В Манеже персональные выставки организовывал.

— Да, но сейчас времена изменились.

— Времена-то изменились, а связи старые остались! Как он на «Документу» прорвался, все удивляются. Опять же, по слухам, через Союз немецких галеристов.

— Я читал, что там кто-то из бывших гэдээровцев затесался.

— А, ну вот тебе и ответ! «Седой» в свое время обожал по соцстранам ездить, портреты наших послов с чадами рисовать. Пивко попивать. Значит, там его тогда на кого-нибудь и вывели.

— Но Симона сказала, что француженка, которая в этом году возглавляет «Документу», не очень-то немцев жалует. Союз немецких галеристов расшумелся в прессе, дескать, она наносит вред делу.

— Да, я читал, что эта дама придерживается крайне радикальных взглядов. Даже из своих ни одного известного мастера не пригласила.

— Видишь, а россиян удостоила!

— Остренького, наверное, захотелось! В общем, ты меня понял, держись от «Седого» подальше. Он не потерпит, что его, такую знаменитость, с тобой в одну карету посадили.

— Я с ним ни в какую карету не собираюсь садиться.

— Я понимаю, но ты же нэискушенный. — Когда Тенгиз нервничал, он говорил с грузинским акцентом. Окончив с Игорем художественное училище, женившись, он остался в Москве. Но с москвичкой жизнь его не сложилась. Слоняясь по чужим углам, Тенгиз подрабатывал живописью. — Я бы с тобой поехал, да сейчас за дочку в частную школу платить нужно. Так ты имей в виду то, что я тебе сказал, — напутствовал Игоря он на прощание.

Тенгиз был верным другом, на пять лет старше Игоря и всегда опекал его по-братски. Игорь очень ценил их дружбу.

Чтобы осмотреть огромную площадь выставки «Документы» предполагалось месяцы, а может быть, и годы. Поэтому, попав сюда, Игорь решил остановиться на тех работах, которые его интересовали. Ему понравились уличные фотографии Нью-Йорка сороковых годов. Привлек внимание интерьер, утопленные в коробки из цветного стекла раскрытые книги, разложенные на кубах яркие апельсины.

О том, что живая полуголая девушка с раскосыми глазами, сидящая на высоком пьедестале, — тоже произведение искусства, можно было догадаться лишь по толпе людей с фотоаппаратами, плотным кольцом окружившей ее. Коротко стриженная голова с влажными черными глазами и небольшим ртом, расплывшимся в сладкой зазывной улыбке. Золотисто-смуглое тело в позе Будды. Блестящий ручеек бус, заползающих в ложбинку между нагих грудей, с темными, как изюминки, сосками. Лобок красавицы прикрывали дешевые украшения из бусинок, служащих набедренной повязкой. Талию обвивали живые рептилии — змеи, удавы. Вытягивая свои головки, они извивались в такт сладкой восточной музыке, под которую медленно крутился пьедестал с восседавшей на нем укротительницей. Висящий над ее головой плакат гласил: «Искусство как средство социальной психотерапии». Всем желающим девушка предлагала дотронуться или погладить обнаженные части своего тела, тихим голосом повторяя китайскую мудрость: «Если счастье покинуло вас, живите проще — не отталкивайте того, что приходит, не удерживайте того, что ушло, и счастье вновь вернется к вам». Люди завороженно всматривались в девушку. Некоторые отваживались дотронуться до нее. Тогда рептилии поднимали свои головки и желтыми круглыми глазками впивались в смельчаков.

Игорь пошел дальше, вспоминая сеансы массового гипноза психотерапевтов и колдунов в России. Вдруг он увидел череп в шахматную клетку и невольно содрогнулся. Работа была выставлена в мрачном переходе одного из полутемных залов.

— Это самый модный художник, — услышал он позади себя русскую речь.

Игорь обернулся. Перед ним стоял скуластый человек с яйцевидной лысой головой. Он больше походил на боксера, чем на художника или любителя живописи.

— Что, нравится? — вновь обращаясь к Игорю, спросил незнакомец.

Игорь ничего не ответил. Он, вообще, был не очень контактным человеком, к тому же мужчина ему явно не импонировал.

— Ты скоро так же будешь выглядеть, — не дождавшись реакции на свои слова, неожиданно пообещал тот.

Игорь инстинктивно посмотрел по сторонам. Парочка вдали любовалась еще одним шедевром в том же духе.

— Вам что? — враждебно спросил он.

— Сваливай отсюда и мазню свою забирай, — угрожающе прорычал бугай.

— Это еще почему? — вспомнив предупреждение Тенгиза, обозлился художник.

— Мешаешь нам! Понятно?

— Не очень, — бесстрашно глядя в ощеренный оскал, с вызовом ответил Игорь.

— Значит так: сутки на сборы, картины под мышку и — марш домой!

— И что я скажу тем, кто пригласил меня сюда? — пытаясь логикой образумить лысого, поинтересовался художник.

— Скажешь, что жена при смерти.

— У меня нет жены.

— Скажешь, что сам заболел, — не особо утруждая свою фантазию, подбросил тот еще один вариант.

— Ну я заболел, а картины мои что, тоже заболели?

— Если не понимаешь по-хорошему, то заболеешь и ты, и твои картины.

В это время к ним подошел охранник, привлеченный бурной дискуссией на чужом языке.

— Все в порядке? — поглядывая на них, спросил он.

— Все о’кей, алес гут, — противно заухмылялся лысый.

Охранник, еще раз подозрительно осмотрев обоих с ног до головы, медленно прошел в другой зал.

— Так вот, не только заболеешь, а может быть, даже и умрешь. Ферштейн? — прошипел незнакомец.

Но Игорь не сдавался.

— Тебя «Седой» подослал?

— Надоел, — заключил лысый и, стараясь не привлекать внимания, рыкнул: — Срок — до завтра.

Пока Игорь соображал, что бы ему возразить, тот исчез, причем так же неожиданно, как и появился.

Расставшись с лысым, Игорь покинул выставку и зашел в маленькую немецкую пивнушку. Начищенные до блеска деревянные полы, столы, лавки, гомон людей, звон кружек отвлекли его от неприятных размышлений. Он заказал пшеничного пива, о котором часто слышал в Москве от друзей. Это был мутновато-коричневый напиток, по вкусу чуть напоминающий квас. Плотный бармен в синем фартуке, ловко двигаясь между длинными столами, разносил зажаренные на углях, дымящиеся, покрытые корочкой колбаски. Игорь подумал, что с утра ничего не ел. «Духовной пищей сыт не будешь», — вспомнил он слова Тенгиза и, мысленно чокнувшись с ним пивом, заказал порцию немецкого лакомства.

На следующий день в Кассель примчалась Симона. Она была необычно взволнована.

— До меня дошли слухи, что кто-то давит на жюри, и оно, почти единогласно настроенное в вашу пользу, вдруг решило отдать предпочтение второму русскому художнику. — Француженка назвала фамилию «Седого». — Вы знаете его? Что это вообще могло бы значить? — задавала вопросы встревоженная девушка.

Игорь удрученно молчал.

Но чуткая француженка что-то уловила в его молчании.

— Игóр, я же ваш агент, — преданно глядя ему в глаза, настаивала Симона. — Мы должны быть ближе, откровеннее. — Ее голос становился громче: — Я чувствую, что вы знаете больше, чем говорите! Если вы мне не доверяете…

— Симона! — Игорь попытался разрядить обстановку. — Вы очень симпатичная, но чересчур импульсивная девушка! Я к вам очень хорошо отношусь. Однако… как бы вам поточнее объяснить… Есть вещи, которые вам не понять!

— Я постараюсь.

Симона сидела у художника в номере уютного немецкого отеля. Устроители выставки не поскупились на дорогие апартаменты, конечно же, не без участия такого настойчивого агента, как Симона.