Через два дня снова пошли за «языком». Документы, письма, как водится, сдали в штаб роты. С собой — автоматы, пистолеты, гранаты, ножи.

Четверо в группе захвата, трое — группа прикрытия, в ней Савин. Саперы показали проход в нашем минном поле, дальше надо самим. Разрезали колючку, проскользнули на ту сторону, вынули шесть немецких мин, поползли к траншее, у бруствера затаились. Ждать пришлось недолго — в траншее показался немец. Прыгнули сверху, запихали в рот кляп и скорее назад. Немецкий ефрейтор оказался сообразительным — все рассказал, что знал. Разведчики воодушевились: могут брать «языка».

Так дело и пошло. Днем — наблюдение за врагом, а дождливой, туманной ночью — охота. Сколько раз ходил в эти рейды Женя Савин — десять, двадцать? Не вели счет, ни к чему было. И не каждый раз брали Савина: оставляли под всякими предлогами, берегли.

После зимнего поражения на Волге немецкое командование, желая захватить инициативу, стало концентрировать крупные силы на Курском выступе — у Орла и Белгорода.

Задача, поставленная перед многими нашими частями и соединениями, в том числе и перед литовской дивизией, была следующей: сдержать натиск вражеского наступления, перемолоть его основные, отборные дивизии, а затем, перейдя в контрнаступление, завершить разгром немецких частей и развернуть общее широкое наступление наших войск.

Первые дни июля выдались жаркими, безветренными, сухими. Все было готово к отражению удара: в глубоких траншеях полно боеприпасов, у пушек горы снарядов, завезены продукты, подтянулись к передовой медсанбаты, надежно укрыли красноармейцев и командиров добротные блиндажи, дзоты.

Разведчики 167-го полка получили приказ самого командира дивизии, генерал-майора Карвялиса, — нужен толковый пленный. Женю снова назначили в группу прикрытия. Ночью они поползли к штабному блиндажу, где с вечера было отмечено необычное оживление, и взяли молоденького лейтенанта, бравого, самоуверенного.

— То, что я сейчас скажу, уже не тайна. Завтра, 5 июля 1943 года, мы начнем грандиозное наступление и дойдем до Москвы, — похвалялся он в штабе дивизии. — У нас новая техника, равной ей нет в мире, танки «тигр» и «пантера» несокрушимы…

Да, 5 июля не было тайной — разведчики многих наших частей доносили об этом дне, о том, что ранним утром начнется битва.

Наше высшее командование решило упредить врага— за несколько часов до перехода противника в наступление была проведена мощная артиллерийская контрподготовка. Красные сполохи орудийных залпов распороли, раздвинули черную ночь. Гитлеровцы понесли большие потери, момент внезапности был утрачен.

И все же немецкие танки пошли в наступление, в небе громоздились этажами десятки самолетов.

Артиллеристы литовской дивизии выкатили все пушки на прямую наводку, били наверняка, подпустив танки поближе. Пехотинцы, в том числе и разведчики, отсекали автоматным и пулеметным огнем пехоту, бегущую за танками. Припав к брустверу, Женя короткими прицельными очередями стрелял из автомата, гранаты лежали до времени справа в нише под рукой. Танки упорно лезли вперед, их снаряды рвались рядом с траншеей, и горячая земля ходила волнами под животом, под грудью.

В первый день полк отбил пятнадцать атак, на второй — двенадцать, на третий — восемь. Немцы выдыхались, но все атаки были танковые, напористые. Не дрогнула литовская дивизия, стояла как вкопанная. Да и в самом деле «вкопанная»: больше месяца рыли землю до седьмого пота. Дивизия встретила натиск врага хорошо продуманной системой обороны, отличной выучкой, крепостью духа. Доходили слухи, что кое-где немцам удалось потеснить наши части, но Мотека, Вольбикас, да и сам Карвялис в минуты передышки появлялись на переднем крае, воодушевляли своих бойцов, напоминали о клятве, данной перед началом битвы: ни шагу назад!

Над полем сражения висел багрово-пламенный шар солнца. Пыль, дым, грохот, гарь. Перед траншеями полка догорали немецкие танки, и среди них огромный «тигр», который артиллеристы подбили из маленькой, юркой «сорокопятки». Эта радостная весть быстро разнеслась по дивизии, по всему фронту.

Как только сгустились сумерки, к продырявленному «тигру» поползли разведчики. Женя был в паре со старшим Станкусом. Страшным ударом приклада огромный Станкус сбил с ног первого танкиста, подхватившегося из наскоро вырытой ямки, второго — офицера — прижал к земле Харитонов. Женя связал офицеру руки, отобрал пистолет. Пленного доставили в штаб полка, он оказался командиром танковой роты. Услышав литовскую речь, офицер нервно завертел головой, забормотал:

— Нам сказали: впереди вас литовцы, они сражаться не станут, они хотят в свою старую Литву, они встретят вас объятиями.

В штабном блиндаже долго стоял хохот.

— Ну и как встретили? — смеялся Вольбикас, и жесткие складки, появившиеся в последние горячие дни на его лице, разгладились. — Нежные объятия у нашего Станкуса?

Поредевшие гитлеровские дивизии остановились. Тогда загремели наши тяжелые орудия, полетели огненные веретена, пущенные грозными «катюшами».

— Врежьте, родимые, им, — шептал Женя, — врежьте так, чтоб стекла вылетели в рейхстаге.

Наши войска перешли в наступление. Гнала фашистов, которые откатывались, словно дымящаяся головня, и славная литовская дивизия. Дивизионная газета «Тевине шаукя» («Родина зовет») писала: «Час настал. Довольно гитлеровским бандитам грабить и убивать наших отцов и детей, сестер и братьев! Довольно им топить в крови нашу страну! Час настал. Мы ждем приказа. Мы ждем сигнала, чтобы начать поход на запад, в нашу дорогую Литву».

Запомнился Савину бой за город Кромы неподалеку от Орла. Разведчики первыми прорвались к центру, стали выбивать фашистов из церкви — там был наблюдательный пункт. Вскоре прибежал начальник штаба Вольбикас с двумя связистами. Женя повел их наверх по винтовой лестнице. Взобрались на колокольню и увидели: десятки немцев подползают к церковному холму, подкатывают пушку. «Пропали, — подумал Женя, — свои далеко, а фрицы рядом». Но Вольбикас, поколебавшись минуту, выкурил папиросу и вызвал по рации огонь на себя, смело корректировал стрельбу, не уходя с колокольни. Немцы отступили, и тут наш снаряд зацепил звонницу. Контузило всех четверых — Вольбикаса, Савина и радистов. Чуть живые, они спустились вниз, стали у полукруглого окна. Вольбикас протер бинокль, поднес к глазам, и тут Женя резко толкнул его — пули, раскрошив штукатурку подоконника, влетели в окно, не зацепив начальника штаба. Женя подполз к церковной двери, метнул гранату в залегшего за могильным холмиком автоматчика.

— Вот теперь можно смотреть, — сказал он Вольбикасу.

Тот притянул к себе Женю, по-отцовски крепко поцеловал.

…За отличные боевые действия на Курской дуге литовская дивизия была отмечена в приказе Верховного Главнокомандующего, ей салютовала Москва, 167-й полк получил Красное знамя ЦК Компартии Литвы. Сто двадцать километров прошла с боями дивизия в то лето, уничтожила более 13 тысяч гитлеровцев, освободила 60 сел и несколько городов. Сердечно встречали освободителей исстрадавшиеся советские люди.

Многие бойцы и командиры полка были награждены орденами и медалями. Орден Красного Знамени получили Мотека, Шуркус, Дильманас. Разведчик Бернотенас был удостоен звания Героя Советского Союза. Были отмечены наградами Вольбикас, Харитонов, Юстинас и Пранас Станкусы, пулеметчица Дануте Станелене, учившая Женю стрелять из «максима». На груди Савина заблестела медаль «За отвагу». Командир полка крепко, по-мужски пожал руку, сам приколол Жене медаль.

— Спасибо, сунус, за службу. Горжусь, что командую такими орлами, — громко сказал Мотека.

— Служу Советскому Союзу! — звонко, еще мальчишеским голосом крикнул Женя.

В сентябре сорок третьего обескровленную дивизию отвели в Тулу на переформировку. Принимали пополнение, обучали, готовили к боям.

В первый воскресный день Женя получил увольнение, пошел поглядеть город и в центре, на площади, встретил… Петю Казюку. Сколько было разговоров, воспоминаний!

Больного Петю вывезли из Ленинграда в прошлом году, подлечили, направили на тульский завод, а на днях призывают в армию. Петя зачарованно глядел на друга, на его медаль, на пистолет в желтой кобуре…