Он так брыкался и вопил, лишась своих кудряшек,

Что я сказал ему: « Дружок, пускай лежат в корзинке,

Там так уютно, и на них не сядет ни пылинки.

Здесь им ни сажа не страшна, ни грязь, ни пыль». И он

Вдруг улыбнулся и заснул, и видел страшный сон:

Как будто все его друзья – и Джек, и Джил, и Джой –

По чёрным ящичкам лежат, засыпаны землёй.

Но ребята вежливо обращались ко всем пожилым дамам со словом « мэм», даже если какая-нибудь злющая старуха обзывала их « наглецами», « сорванцами» и « хитрецами». Хозяйки, случалось, отрезали им по сытному куску пудинга, или угощали кружкой молока и печёной картошкой, а то и отсыпали полный карман конфет с ломтём белого хлеба в придачу (который, впрочем, недолго оставался у них белым). Что ж, и голодные воробушки порой находят то крошку пирога, то горстку семечек, а всю прелесть яств оценит, конечно, не тот, кто сыт.

Если же им удавалось улизнуть от работы, они бежали поплескаться на речку или искать птичьи гнезда в лесу, или забирались в каменоломню рядом с городом. Чу'дные лесные места здесь у древнего Черитона!

Только отлынивали они или нет, а Джереми Нолликинс Четвертый - Старый Нолл, как звали его соседи - потчевал их берёзовой кашей по утрам, по полдникам и по вечерам. Тут уж щедрей его не было: он не жалел розог ни для четвероногих, ни для двуногих. Том, Дик и Гарри ненавидели Старого Нолла, и это, конечно, плохо. Но, с другой стороны, они были так веселы и счастливы, если их не побьют, и с таким аппетитом ели даже водянистую кашку, что и не задумывались, до чего ненавистен им Нолл, и, слава Богу, потому что от таких мыслей им стало бы ещё хуже.

А, в общем-то, выглядели они счастливой троицей, и хотя руки их были покрыты волдырями, а рёбра - обтянуты кожей, глазки их сверкали, а зубки были белыми. Но только лишь зубки переставали стучать от холода, тело - ныть от угощений старого Нолла, а глаза не щипала сажа, они снова хохотали и болтали, свистели и свиристели, как кузнечики в июне или скворцы в сентябре. Иногда они ссорились и дрались, кусали и царапали друг друга, потому что никто ведь не учил их, как бороться по правилам - но всегда оставались добрыми друзьями. Бывало, забирались они в чужой сад отведать зелёных яблок или устраивали какую-нибудь проказу зазевавшейся старушке - а чего ещё ждать от резвых трубочистиков?

Была в этих трёх оборвышах дикая сила необъезженных жеребят и легкая прыть ягнят, хотя выглядели они куда черней. И Старый Нолл, как ни старался, не смог их приручить. Не становились они ручными, и всё тут! Ночью спали они тихо и покойно, как младенцы в зыбках - все трое рядком на чердаке под крышей, лёжа на широченном соломенном матраце и соломенных подушках, прикрывшись обрывками одеял из старых мешков.

Старый Нолл был и по природе, и по привычке несносным и вредным скрягой, а поэтому просто терпеть не мог, когда кто-то другой бывал весел, счастлив или просто толст. В иную минуту он готов был заживо содрать кожу со своих учеников. Но ведь ему надо было выжать из них всю работу, какую они могли сделать, а поэтому приходилось кормить мальчишек хоть какой-то едой, чтобы душа у них оставалась в теле, а то люди Мэра стали бы выспрашивать, что да как стряслось. Весёлый нрав ребятишек просто выводил его из себя, но сколько бы он их ни лупил, трубочистики продолжали улыбаться. И ещё отвратительней мальчишки были ему оттого (а в глубине своего черного сердца он понимал это), что, как бы ни ненавидели они его, получив порцию соленых розог, дети ни разу не сделали ему ничего дурного.

Каждый день он смотрел на них с тем злорадным вожделением, с каким отчаявшийся Великан смотрел когда-то на Христиан и Верных, брошенных им в темницу ( Христианин, Верный, великан Отчаяние – персонажи аллегорического романа английского писателя Джона Беньяна ( 1628 – 1688 гг.) «Путешествие паломника ( пилигрима). Здесь допущена неточность: вместе в Христианином в замок к великану Отчаяние попадает другой герой – Надеющийся. Прим. пер.). Порою по ночам он подкрадывался к их убогому чердаку, где изо всех щелей дул сквозняк, и смотрел при свете звёзд и луны, как крепко спали они на соломенном матраце, откинув мешочное одеяло, а на их лицах лежала чуть заметная дальняя улыбка, будто сны их были покойны, как лебеди с Блаженных Островов.

Это тоже приводило Старого Нолла в ярость. Что смеют видеть во снах эти сорванцы? Чему улыбаются в них эти уродливые арапчата? Можно отлупцевать проснувшегося мальчишку, но нельзя ведь отлупцевать сон, в котором он витает. Здесь Старому Ноллу уж ничто не могло помочь, и оставалось ему только скрежетать зубами. О бедный Старый Нолл!..

И какой скрежет зубовный издал он, когда в первый раз услышал ночную музыку. Он никогда и не услышал бы ничего, если б совсем не потерял сон от глодавшей его злобы. Даже зимой удавалось ему забыться беспокойным сном лишь на несколько часов, и если бы Том, Дик или Гарри вдруг решили за ним подсматривать, когда он лежал в своей кровати с четырьмя стойками, то не увидели бы и проблеска улыбки на старом опавшем лице с длинным носом, острым подбородком и взъерошенными волосами, но лишь печать пугающей тьмы. И, может быть, даже пожалели бы за ночные томления и кошмары, корчившие угловатое тело старика, за то, как непрестанно вздрагивали и сжимались его костлявые пальцы.

Так вот, Старый Нолл не мог спать по ночам, и поэтому выходил иногда из своего безмолвного дома побродить по улицам, а, бродя, смотрел на тёмный блеск стёкол в домах соседей и проклинал их за доставшееся им, а не ему, блаженство. Кости его, казалось, были заполнены не мозгом, а злобой, которую ничто не могло умилостивить. Однажды Старый Нолл вовсе не сомкнул глаз за целую ночь - впервые в жизни, не считая, конечно, того случая в молодости, когда он сломал ногу. Ночь была тиха, нежна и безветренна, а с запада лился мягкий лунный свет, и ярко сияли звёзды. В Черитоне воздух, льющийся с окрестных полей, так ароматен и свеж, и так тих был этот час, что из дальней дали доносился шорох речных струй в ивах.

И вот, когда сидел он одинокой тенью на первом от города верстовом камне, даже не раскурив от скаредности своей трубки, вдруг по улицам пронеслось легчайшее дуновение, а с ним долетела тишайшая музыка, сперва даже совсем не похожая на музыку. Но она всё повторялась и звучала, под конец так сотрясая воздух, что даже Старый Нолликинс, который был довольно тугоух, уловил её мелодию. Музыка гремела всё ближе, пела, трубила и звенела всё веселей и веселей в быстром беге мягкого воздуха той октябрьской ночи:

А ну, ребята, гулять пойдём!

Луна сияет - светло, как днём;

Прочь одеяло, прощай кровать -

Мы будем бегать, скакать, орать!

Мальчики, девочки, гляньте в оконце!

Месяц сияет ярче, чем Солнце.

Бросьте свой ужин, оставьте кровать,

Выйдем на улицу петь и плясать!

"А ну, ребята, гулять пойдём!", - снова, снова и снова звала музыка то тихо, то пронзительно, то обрушиваясь внезапным раскатом, как гром с неба. И не так уж ярко сияла в ту ночь луна в первой четверти, казавшаяся изогнутой и натёртой до блеска медяшкой, или подвешенным медным тазом со светящимся краем. Да хоть бы и вовсе не было луны - детвора слышала этот клич и, повинуясь ему, летела, неслась, бежала, кувыркалась и плясала. Изо всех улочек и закоулков, со всех дворов и крылечек по всему Черитону сбегались дети, как сбегают весенние ручьи. Они неслись, кружились, прыгали и скакали в такт музыке.

Старый Нолл таки охнул от удивления, увидев их. Ну кто поверит такому ужасу, когда все достойные граждане Черитона крепко спят в постелях! Можно ли представить, чтобы эти прожорливые грязнули на побегушках, подметальщики и подавальщики, могли вдруг стать такими чистенькими и хорошенькими, такими свободными и счастливыми. Его трясло - не столько от возраста и ночной прохлады, сколько от гнева. Ночные проказники казались совсем настоящими, но что-то в них было странное, а точнее - целых три странных вещи.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: