Во-первых, совсем не было слышно, чтобы хоть где-то отворилась и хлопнула дверь, или заскрипели железные засовы на окнах подвалов. Не слышно было даже лёгкого топота, хотя чуть ли не половина всех детей Черитона сейчас неслась по улицам, как гонимые осенним ветром листья, а их лица были обращены к востоку и заливным лугам. И, наконец, хотя Нолл мог при слабом мерцании звёзд и лунном свете различить их глаза, ни один из юных безумцев не оглянулся в его сторону и не подал малейшего знака, что заметил его: даже восковые фигуры на часах не смогли бы выказать ему большего безразличия.

Старый Нолл, который был сперва изумлен, ошарашен и даже чуть напуган, пришел в ярость. Его редкие зубы заскрипели друг о друга с усердием жерновов Джереми Первого, когда тот был ещё богат и крепок. Гнев Нолла, можно не сомневаться, отнюдь не угас, когда, повернув лицо к своему крыльцу со стоптанными ступеньками и желобчатым навесом над ними, он увидел, как заячьими прыжками поскакали вперёд его собственные заморенные ученики, Том, Дик и Гарри - и такими пригожими да гладкими вдруг стали эти девятилетние оборванцы, будто всю жизнь катались, как сыр в масле, ни разу не отведав берёзовой каши. Их рты открывались и закрывались, как если бы они перекликались друг с другом и товарищами на улице, хотя ни звука не было слышно. Голоногие мальчишки, прищелкивая пальцами в воздухе, с воплями неслись скачками по улице в такт музыке, как будто никогда не было у них ни ободранных локтей, ни обожжённых ног, и не носили они подбитых железом башмаков.

Но ни звука, ни шёпота, ни шага не слышал глухой старик -ничего, кроме сладкой, пронзительной, выводящей из себя музыки. Через несколько минут улицы опустели, тонкое кудрявое облачко затянуло луну, и только один карапуз - а был это внучонок самого Мэра - упорно перебирал ножками. Он оказался последним только потому, что был самым маленьким, и никто не взял его на руки.

Старый Нолл, проводив взглядом последнего ночного сорванца, проследив за ним мраморными глазами из-под костлявых бровей, заковылял обратно по улице к собственному дому и, постояв малость у дверного косяка, пожевав бороду и подумав, что делать дальше, взобрался по дубовой лестнице к самой верхней площадке под крышей. Тут он с величайшей осторожностью приподнял запор и уставился на кровать, которую ожидал увидеть пустой.

Пустая? Как бы не так! В тусклом звёздном свете, который проникал через пыльное окошко, он увидел несомненно настоящие тела своих учеников, спавших таким тихим глубоким сном, что он даже решился принести сальную свечку на оловянном подсвечнике, чтобы получше рассмотреть их. В её дымных лучах он рассматривал три спящих личика. Старый скряга склонился над ними низко, как птицелов над своей сетью, но ни малейшим признаком не обнаружили они, что ощущают его присутствие. Даже веки у них были в пятнах сажи, а её тонкая пыль покрывала льняные кудряшки коротко подстриженных головок. Дети мягко улыбались чему-то дальнему, будто сидели во сне в сказочном саду и ели клубнику со сливками; будто их души были несказанно счастливы, хотя тела погрузились в глубокий сон, как пчёлы зимой.

Ступенька за ступенькой Старый Нолликинс снова спустился вниз, сел на кровать и задумался. Он был хитрым скрягой, а до щедрости и мудрости ему было дальше, чем грошовой свечке до полной луны. Руки у него так и чесались, чтобы разбудить трёх сонь крепкой розгой. Ему ненавистны были спокойные счастливые улыбки на лицах ребят, когда их тени или привидения бегали или бродили по зелёному заливному лугу за городом. Но как проверить, не обмануло ли его слабеющее зрение? Может быть, сходить утром к Мэру рассказать о ночном видении? Так ведь его ненавидят везде и всюду и, конечно, запрут в городской тюрьме как сумасшедшего, или сожгут вместе с домом, заподозрив в колдовстве. "Нет, нет, нет, - бормотал он сам себе. - Надо ждать и следить, дружище Джереми, и, может быть, мы что-нибудь да высмотрим."

На следующее утро все три ученика, Том, Дик и Гарри, вскочили, как всегда бодрые, за целый час до рассвета. По их сияющим глазкам и яблочным щечкам можно было подумать, будто они только вернулись после долгих каникул на благословенных райских островах. И поскакали они, весёлые, как лягушки, на работу со щётками и мешками, дожёвывая на ходу скрипевшие на зубах лепёшки: три четверти отрубей на четверть муки.

Очень внимательно смотрел на них Старый Нолл во время завтрака из угла у камина, и прислушивался к каждому шёпоту так внимательно, что даже забыл всыпать им палкой обычную утреннюю порцию. Но они не сказали ни слова ни о музыке, ни о танцах, ни о гулянье на заливном лугу. Просто болтали бессвязную чепуху, замолкая лишь, когда замечали, что старикан следит за ними, и он быстро уверился, что какие бы сны ни являлись им ночью, с пробуждением от них не осталось и следа.

Отзвук той музыки и видения томили его много ночей, а тело до того иссохло от возраста и от жадности, что казалось мешком живых костей. Он ничего не высмотрел, но так извёлся и жаждал сна, что когда над крышами Черитона взошла полная и яркая луна - настоящий подарок для нашего охотника - он задремал в своем кресле. Через несколько часов он проснулся от слабого сияния в комнате, которое, конечно, не было светом луны, потому что исходило из чёрной и грязной лестничной клетки. Тут он совсем проснулся, но было поздно: когда он прильнул глазом к дверной щели, мимо него промчались три ученика, а, может быть, их духи или призраки, или видения из их снов - и, счастливые, понеслись прочь. Не успел он и рта раскрыть, как легче ветра пролетели они сквозь иву и скрылись из виду.

На следующее утро после этого, когда Том, Дик и Гарри проснулись на своем матраце, в воздухе стоял изумительный и редкий аромат. Они с жадностью вдыхали его, глядя друг на друга в первом свете дня. Как только надели они рваные пиджачки и спустились к завтраку, старуха, приходившая с утра на пару часов убрать в доме Нолликинса, поставила им на стол сковородку с ломтиками ветчины, шипевшими в собственном жиру.

- Ну, ребятки, - потирая руки, сказал Старый Нолл с ехидной ухмылочкой, - вот вам немного ветчинки и жирку, чтобы вы не простыли, пробегав долгую ночь при лунном свете.

И он скосил на них глаза, приложив палец к носу; но все трое, усевшись на табуретки по другую сторону стола, лишь на мгновенье прекратили вытирать досуха тарелки ломтиками хлеба и подняли на него глаза с таким невинным удивлением, что ему осталось лишь убедиться в том, что они совершенно не понимают, о чём речь.

- А, ребятки, - продолжал он, - разве вы никогда не видите снов, когда спите в своей уютной постельке под крышей? Никогда не слышите музыку? Никогда не появляется в ваших снах то, что называют кошмарами? Ой, Боже мой, когда я был мальчиком, мне каждую ночь что-нибудь снилось!

- Что нам снилось? - воскликнули они, глянув друг на друга с открытыми от удивления ртами.

- Мне, хозяин, снилось, - сказал Том, - что была яркая луна и что я сидел за ужином со знатными господами.

- А мне, - сказал Дик, - снилось, что я танцевал под деревьями и кустами, которые были все в цветах. И я слышал, как играли там на арфах и свирелях.

- А мне, - сказал Гарри, - снилось будто я у реки, а к ней по зелёному лугу спустилась леди и взяла меня за руку. Наверно, хозяин, это была моя мамочка, хотя я её никогда в жизни не видел.

При этих словах ехидная ухмылка прилипла к лицу Старого Нолликинса, как жир к тарелке, потому что в нём уже вскипал гнев. Он подскочил со своего места у громадного камина, в котором еле теплился огонёк головешки.

- Ах, знатные господа! Арфы! Мамочка! - закричал он. - Вы наглые неблагодарные жадные дьяволята! Убирайтесь отсюда, или я сейчас так отделаю вас палкой, что вы навсегда уснёте!

Едва схватив мешки и мётлы, они стрелой вылетели из дому и стали на дорожке сада, прижимаясь к стене, как мокрые вороны, и ожидая, когда злой старик выйдет и пошлёт их по делам.

Впрочем, сковородка ветчины Старого Нолликинса оказалась потраченной не совсем напрасно: теперь он точно знал, что сорванцы предавались ночным играм лишь во сне, сами не подозревая, что как тени унеслись ночью к месту сбора всех детей Черитона, чтобы плясать, пировать и радоваться. Всё же он продолжал следить и подсматривать за ними, надеясь поймать их в тот самый момент, когда они устремятся прочь. И хотя временами их лица озарялись той же нежной и безмятежной улыбкой, несмотря на белые борозды от слёз на замурзанных щеках, несколько недель подряд он не мог расслышать ни ритмов странной музыки, ни тишайшего шороха, с каким видения из снов сбегали по деревянной лестнице.