В комнате потеплело от огня из камина, и от вина.

«Мне здесь очень нравится. Жаль, что ты не хочешь привести дом в порядок».

«Я знал, что тебе понравится. Это мое безумие. Я ничего не хочу здесь трогать. Тогда дом потеряет свое очарование. Знаешь, среди обшарпанных стен и куч старого хлама, пусть и антикварного, хочется просто сидеть и смотреть на огонь, говоря о вечном. Как мы с тобой. Этот затхлый воздух… все здесь веет старостью. А мы молоды и можем лишь созерцать, как все это постепенно чахнет».

«Я хочу приходить сюда чаще».

«Как хочешь».

Мы еще долго сидели вот так, говоря высокопарные фразы и наслаждаясь этим. Такова была атмосфера этого дома. Он принял в себя звуки наших голосов, услышал, о чем мы говорили. А стены этого дома точно могли все слышать. Они спрятали нас, наши страхи, наши грехи. Эти стены видели нас, занимавшихся любовью там, на теплой шкуре, и унесут наш секрет с собой.

Мы провели там много вечеров и ночей. Особенно прекрасным было Рождество. Это было незабываемо. К шкуре на полу и огню в камине добавилась кривая и куцая елочка, которую мы украсили пачками сигарет, и различными вещицами, найденными в доме. Мы даже соорудили столик из старых книг, на котором была очень скромная, но вкусная и праздничная снедь. Вместо рождественского пунша мы пили абсент. Он переливался изумрудным светом в его бокале, сочетаясь с его зелеными глазами. Он говорил, что абсент воздействует на творческих людей и дает им вдохновение, позволяя чувствовать потустороннее.

Я принесла свой ноутбук, он был приветом современности в этих стенах. Мы лежали на шкуре, обнявшись, и смотрели мрачные мультики, «Кошмар перед Рождеством» и другие…

- Как мило… - хмыкнула врач, - это так по-рождественски!

- Это было что-то сродни нашего персонального рождества. Все выглядело странно и понятно только нам двоим. Он принес гитару и вечерами играл мне свои новые песни. А я зачитывала ему новые главы своего романа. Иногда мы жарили зефир у огня. Это был наш очаг. Однажды он принес странной формы котелок, смешной такой, как у ведьм в сказках. И красное вино. Я варила глинтвейн в камине! Весь дом пах специями. «Твое зелье случайно не приворотное?» - спрашивал он, и мы вместе смеялись.

Я также не смогу забыть ту прекрасную зиму, потому что мне открывалось все больше и больше интересных и прекрасных вещей. Когда выпал снег и воды в каналах заледенели, каналы превратились в ледяные улицы.

- Люблю это время, - согласилась врач. – На улицах безумно красиво.

- Да, очень красиво. Но главной нашей забавой тогда было катание на коньках по льду каналов! Иногда бы объезжали весь город по этим «дорогам». Это он научил меня кататься на коньках. Наши лица были красными, разгоряченными от морозного ветра и, возвращаясь домой, в музей, мы отогревали наши руки у камина, а наши глотки чем-либо горячительным, - я улыбнулась своему просторечивому грубоватому выражению.

Доктор вернула мне улыбку.

- Зимой мы часто бывали в барах, где выступала его группа. Это было веселое время. Музыканты заносчиво верили, что станут знаменитыми, писали новые и новые песни, утверждая, что они с каждым разом получаются лучше, курили марихуану, купленную у людей, действительно знающих толк в качественном продукте, и жили роком. А еще мы часто бывали в самых различных музеях.

Он говорил: «Тебе нужно чаще выходить в свет, наблюдать за другими видами искусства, это важно!» И я познавала родной город вместе с ним. Мы были и в эротическом музее и в музее Гашиша и Марихуаны! Ну, где еще увидишь подобное? Меня очень впечатлил дом-музей Рембрандта в Еврейском квартале, а так же музей Ван Гога. Да, живопись тесно граничит с литературой, причудливо с ней переплетается. Это тоже вдохновило меня. А музей татуировки воодушевил меня сделать и себе наколочку, - я заголила ночную рубашку, демонстрируя врачу рисунок на спине.

- Блокнот, гитара, краски и кисточки? Да, это тебе подходит. Ты человек искусства.

- Возможно. В общем, мне нравилось все, что мы делали, куда ходили, и я все больше влюблялась в свой город. Единственное место, которое мне не нравилось, это район Красных фонарей. Плоско и пошло. Но как ни крути – это почти синоним столицы. Ха, зато мне понравился памятник женской груди, спрятанной в брусчатке, прямо под ногами!

- Слышала много легенд о нем, - поддержала врач, кивая, - я когда-то мечтала иметь такую же грудь, как у этого памятника, - врач покачала головой.

- Точно. Я тоже! А еще мы однажды провели незабываемый вечер в доме-лодке. Знаешь, те, которые катаются по каналам. Можно снять такой плавучий дом на ночь, заплатив всего несколько гульденов. Это было после его концерта. Не знаю, то ли домик сильно качался на волнах, то ли мы были чересчур пьяны?

Мы обе улыбнулись.

За окнами маячил розовый рассвет. Но, казалось, что мы совсем не устали от разговоров.

- Прости. Может, я задам лишний вопрос, но это все так удивительно. Как же он позволил тебе оказаться здесь? Что случилось? Где он сейчас? - врач волновалась и, держась за коленку, ерзала на стуле.

- Нет, это не лишний вопрос. Мы к этому шли. Я должна закончить рассказывать. А тебе нужно решать, что делать со мной дальше. Последние, скажем полгода, до его ухода, буду называть это так, он стал реже ко мне заходить. Он пропадал иногда на две недели, и я начинала жутко нервничать, у меня начались приступы удушья, когда его долго не было. Я боялась, что однажды он может не вернуться, как и обещал. Но он возвращался. Никогда не объяснял своего отсутствия, и меня это злило, но я понимала, что по-другому не будет. Может быть, мне просто казалось, но с каждым его возвращением, он становился бледнее и худее, словно из него вытягивали жизнь. Он часто морщился от боли, хватался за грудь, все больше кашлял. Но его зеленые глаза по-прежнему светились и улыбались мне. Он всегда приносил с собой новую порцию вдохновения. И после его визитов я долго пребывала в творческом полете, и мой роман успешно продвигался к концу. Я сама была довольна своей работой, поэтому писалось легко. Но когда он подолгу отсутствовал, горло сковывал обруч, и мне становилось душно в квартире. Я бросала писанину и выходила на улицу, бесцельно шатаясь по улицам, и ресторанам, где он мог выступать. Когда он появлялся, он все чаще обнимал меня так крепко, что казалось, он сломает мне ребра. Он подолгу держал меня, прижатой к себе, и я чувствовала, как он сбивчиво и неровно дышит. Он мог прибегать ко мне в квартиру, как всегда мокрый от дождя, прижиматься ко мне, дрожать и что-то невнятно бормотать. Я боялась за него и ничего не могла ему сказать. Он никогда бы не стал разговаривать со мной о своих проблемах, о том, что его тяготило. Это внутренне очень мучило меня и не находило выхода. Намерзшись на улицах, он приходил и, дрожа всем телом, садился в ванную прямо в одежде, поливая себя горячей водой, сильно кашляя, и отхлебывая из бутылки вино. Да, он много пил тогда. Больше, чем обычно. Мне ничего не оставалось, как, не раздеваясь, залазить к нему в ванную, обнимать его кудрявую голову, целовать его бледные дрожащие губы, и вместе с ним переживать его трагедию. Ведь я и понятия о ней не имела. Он бы никогда не рассказал мне. Я могла лишь быть с ним рядом.

- Ужасно. Я бы мозгами поехала, - вырвалось у врача. – Ой, прости.

- Да, я, наверное, и поехала. Тебе виднее. Но другого пути меня не было. Мне очень запомнился вечер, когда он пригласил меня на свой концерт в крупный, невероятно модный клуб. Он сказал, что его группа становится узнаваемой, и их стали приглашать в более людные места, ставить на разогрев более известным музыкантам, и даже предложили записать альбом. Я решила, что его отсутствие связано с группой. Видимо, он много занимался музыкой. Я немного успокоилась. Концерт был непередаваемо впечатляющим! Мне, наверное, никогда его не забыть. Вальдес выглядел хуже, изможденнее обычного, но был прекрасен. Я видела, что он уже заслужил признание публики. Это был его первый настоящий успех. Я была так счастлива за него, более, чем когда либо была счастлива за себя. Я гордилась им. Многие женщины ищут мужчину, которым они могли бы гордиться и говорить ему об этом. У меня такая возможность была.