— Смир-р-р-но! Слушай: на караул!

Послышались топот, нестройный гул шагов, звяканье железа, в ту же минуту, словно выплюнутый окровавленной пастью пустыни, в воротах показался первый солдат.

Это было потрясающее зрелище: стройные ряды бравых бойцов, отдававших честь своим товарищам — шедшие туда приветствовали возвращавшихся оттуда.

Солдат в воротах был страшен: мундир расстегнут, грудь обнажена, шлем в руках, очки болтались на шее. Потная кожа, слипшиеся волосы, разодранная одежда и оружие — все было покрыто пылью до такой степени, что его фигура казалась вылепленной из докрасна раскаленной глины. Только два круга там, где были очки, остались белыми и теперь страшно зияли на грязном лице, искаженном смертельной усталостью. Покачиваясь, как пьяный, солдат прошел по широкому проходу между выстроенными взводами — в мертвой тишине слышалось его сиплое дыхание. Дойдя до мачты с флагом, он тяжело повалился на землю.

Между тем в ворота входили все новые серые люди, истерзанные и безликие, кто до пояса голый, кто с оторванными рукавами. Вот двое тащат под руки третьего, вот согнутая фигура ковыляет, опираясь на самодельный костыль…

Офицер ведет солдата с повязанной головой — на спине у него широкие черные потеки запекшейся крови…

Не произнося ни слова, как привидения плывут они мимо, чтобы повалиться на плацу у символа французского величия. Едва передвигая ноги и опустив голову, бредут ослы. Взвод прошел, но гарнизон все еще стоит не шевелясь, и обнаженная сабля Лионеля опущена к земле в знак почета.

Ожидают отставших… Тащатся еще две-три жалких тени…

— Все! — кричит часовой с вышки.

Пауза.

Потом звонко играет труба, и барабанщик бьет походную дробь. Движение и топот. Новый взвод с развернутым флажком выступает в пустыню на встречу с подстерегающей там Серой Смертью.

С каждым зигзагом дороги, упорно вьющейся вверх, горизонт расширяется, земля уходит вниз, и новые горы встают рядом с нами — дикие и страшные зубья, упирающиеся в небо и основанием уходящие в глубокие пропасти, подернутые горячей серой мглой.

Да, да — настоящая Страна Страха.

«Здесь земля в предсмертных корчах вцепилась в небо острыми пальцами и замерла навеки, — думаю я, переводя дыхание на повороте дороги. — Ничто не может быть фантастичнее этого зрелища».

Потом поворачиваюсь, чтобы продолжать путь, и вижу новое, еще более невероятное нагромождение скал, отвесных стен и бездонных провалов.

— Да что же это такое! — восклицаю я. — Ведь мне приходилось бывать в Альпах, на Кавказе и Кордильерах, и нигде нет ничего подобного: всюду горы как горы — внизу лесистые склоны, повыше — пышные луга, а на самом верху — белая шапка вечных снегов. Сколько красок! Сколько оживления! А здесь мы как будто бы на луне, среди сказочного ландшафта, порожденного грандиозным взрывом и затем оцепеневшего… какая чудовищная картина разрушения!

— Это впечатление порождается двумя причинами, — любезно поясняет Дерюга, едущий позади меня. — Во-первых, глаз чувствует отсутствие растительности — мы привыкли к яркой зелени наших гор, а тут бьют в глаза все оттенки тюремного серого цвета. Во-вторых, обнаженный камень слишком накаляется днем и остывает ночью: разница температуры за сутки колеблется от +70 до 0 градусов по Цельсию и ниже. Поэтому здесь происходит беспрерывное и быстрое разрушение минеральных пород, создающее поразительную вычурность рельефа. Со времени нашего выезда из крепости едва прошло три часа, а уже прогремели четыре обвала: едва начнется вечернее похолодание, как в горах открывается этакая канонада! А виновники? Все те же: тропики и Сахара. Если перенести сюда наши горы — они станут такими же. Ведь сейчас мы с вами одновременно пересекаем географический тропик Рака и температурный северный тропик — они здесь совпадают. Кстати, температурный экватор из-за Сахары делает зигзаг на север: он проходит около озера Чад, где вы скоро будете. В Конго, на географическом экваторе, будет заметно прохладнее. Странно, правда? Сколько здесь удивительного! Например, вас в Сахаре подстерегают две опасности: в этой раскаленной печке берегитесь простудиться и умереть от воспаления легких и утонуть — да, да, утонуть! — здесь, в царстве безводья и вечной жажды!

— Ну, первое я еще понимаю: вы подразумеваете, конечно, холодные ночи, но второе — это уж совсем непостижимо! Откуда же здесь реки? Я их не встречал!

— Они сами могут вас встретить — вот здесь, в любом овраге или в ущелье, по которому вы идете. Раза два в год над Сахарой проносятся фантастические ливни — море воды, низвергающейся с неба. Подчеркиваю — не льющейся, а низвергающейся! Гроза и ливень налетают внезапно и длятся недолго, но количество выпавших осадков потрясающее. Каменистый грунт не может сразу впитать влагу, и вода диким потоком несется вниз по обычным стокам. Эти временные русла называются здесь уэдами, они удобны для поездок в горы, и мы сейчас продвигаемся как раз по такому уэду. Налетит дождь — и наш маленький караван после многочасового подъема за несколько минут спустится вниз, в долину, но уже в качестве сахарских утопленников!

Мы отдыхаем. Граф усиленно прикладывается к объемистой фляге с коньяком. Я вожу биноклем по горизонту и вижу лишь светлое лунное небо и бесконечное множество вонзающихся в него остроконечных скал.

— Даже смотреть жутко, черт побери!

— Вы чувствуете, что жары больше нет? Я поежился.

— Мне просто холодно.

— К утру мы будем на высоте двух с половиной тысяч метров. Теплое белье на вас? То-то же! Ночью в этих горах вас сможет согреть только Тэллюа.

— Вы так много говорите о ней, что мне жаль будущего разочарования!

Дерюга прячет флягу в седельную сумку. На его лице злобная усмешка.

— Не бойтесь: разочарования не будет! Вперед!

По дну уэда мы продвигаемся гуськом. Солдаты шагают впереди, держа винтовки наготове, потом карабкаются ослы с поклажей, позади, спотыкаясь на камнях, мы. Подъем мягкий, незаметный, и с каждым шагом наш маленький караван взбирается все выше и выше. Луна удивительно яркая. Косые тени пересекают наш путь, мы то ныряем в темноту, то вдруг выходим в полосу голубого сияния, такого, что даже иголка была бы видна под нашими сапогами. Холодно. Тихо.

— Расскажите о туарегах, пожалуйста! — миролюбиво прошу я. — В хорошей беседе путь пройдет незаметнее, правда?

Дерюга иногда вдруг вспыхнет, но вчерашние инструкции делают свое дело, и он опять становится ручным.

— Туареги заселяют всю Сахару — от Алжира на севере до Нигерии на юге, от Мавритании на западе до Судана на востоке. Они называют себя кельтигельми, народ с повязкой на лице. Нет, это не религиозный обычай. Дальше к югу вам придется пересечь восточный край Танезруфта — это пустыня в пустыне, где на протяжении пятнадцати суток верблюжий караван не встречает ни одного колодца, ни одного живого существа, ни одной травинки. Там лежат только груды костей — страшные памятники обессилевшим от жажды людям и животным. Вот в этих условиях повязка на лице — тигельмуст по-здешнему — совершенно необходима, и вы сами ее наденете, чтобы знойный ветер не сжег кожу. Потом тигельмуст стал привычкой, а еще позднее — ритуальной принадлежностью. Туарег спит с повязкой на лице и ест, лишь слегка приподнимая ее край. Тигельмуст одевается свободным человеком, когда он впервые выступает в поход — на войну или грабеж, что здесь одно и то же: амджер и эджен — это занятия свободного туарега, его привилегия. Слово дворянин, или свободный, по-здешнему имаджег — означает в точном переводе — свободный грабить, потому что право на грабеж здесь является основным элементом понятия свободы. Нация замаскированных бандитов! Невеста не видит лица возлюбленного, жена всю жизнь не знает лица мужа.

— Неужели влюбленные не целуются?

— Ого, и еще как! Любовные свидания — тэнде и ахал — это тема всех песен и помыслов. Закутанный в черное высокий туарег — это романтический и жутковатый любовник! Впрочем, он неизменно изысканно вежлив, щедр, горяч. Женщины и поэзия — вот вторая после войны и грабежа национальная страсть этих детей пустыни. Будете бродить по аррему — сами увидите: в Хоггаре все — поэты и поэтессы! Невероятно, но так. Вы увидите лучший образец туарегской воспитанности — красавицу Тэллюа! Однако не думайте, что тэнде и ахал — это любовные свидания в нашем понимании. О, здесь вопросы отношений между полами и сама эротика строго регламентированы обычаями тысячелетней давности и изысканными вкусами народа, его удивительным преклонением перед достоинствами женщины и радостями, даруемыми искусством.