Нетвердой походкой, покачиваясь, вошла Бабушка. Ее лицо напоминало высушенную сливу, а спина была так сильно согнута, что лицо находилось на уровне моего.

«Помоги своей бабушке, — приказала Мама. — Узнай, не нужно ли ей чего-нибудь».

Хотя я только что дала себе обещание, я заколебалась. По утрам из бабушкиного беззубого рта шел неприятный кислый запах, и никому не хотелось находиться рядом с ней. Я подошла к ней бочком, стараясь не дышать, но ома нетерпеливо взмахнула рукой, прогоняя меня. Я отскочила так быстро, что налетела на своего отца — одиннадцатого и самого главного члена нашей семьи.

Он не отругал меня и никому ничего не сказал. Насколько мне было известно, он вообще не разговаривал, пока не кончался рабочий день. Он сел за стол и ждал, чтобы ему подали еду. Я наблюдала с близкого расстояния, как Мама молча наливает ему чай. Я боялась, как бы она меня не заметила, но она была поглощена заботой об отце. Он редко бил ее и не брал себе наложниц, но ее предусмотрительность и осторожность в обращении с ним передалась и нам.

Тетя поставила на стол миски и разложила в них конги, а Мама в это время кормила младенца. После еды мой отец и мой дядя отправились работать в поле, а Мама, Тетя, Бабушка и Старшая Сестра поднялись наверх в женскую комнату. Мне хотелось пойти с Мамой и другими женщинами, но я была еще маленькой. Хуже того, когда мы вышли из дому, мне пришлось делить нашего Старшего Брата с маленьким братцем и Третьей Сестрой.

Малыш сидел у меня на спине, пока мы рвали траву и искали коренья для нашей свиньи. Третья Сестра старалась поспеть за нами. Она была забавной девчушкой, вела себя, как избалованный ребенок, хотя быть избалованными имели право только наши братья. Она думала, что в семье ее любят больше всех, но это было совсем не так.

Покончив с работой, наша четверка отправилась в деревню, и мы сновали вверх и вниз по деревенским улицам, пока не наткнулись на девочек, которые прыгали через веревочку. Мой брат остановился, взял у меня малыша и дал мне тоже попрыгать. Затем мы пошли домой ко второму завтраку — совсем простому, только рис и овощи. После этого Старший Брат остался с мужчинами, а мы все поднялись наверх. Мама снова покормила малыша, а потом он и Третья Сестра заснули. Уже в том возрасте я наслаждалась своим присутствием в женской комнате с Бабушкой, Тетей, сестрой, и особенно с матерью. Мама и Бабушка ткали, Прекрасная Луна и я сматывали пряжу в клубочки. Тетя сидела с кисточкой и чернильницей и аккуратно писала свои тайные иероглифы, в то время как Старшая Сестра ожидала, когда с послеполуденным визитом придут ее названные сестры.

Вскоре мы услышали, как четыре пары легких ног тихонько взбираются вверх по лестнице. Старшая Сестра обняла каждую из девочек, и они впятером уселись в уголке. Им не нравилось, если я вмешивалась в их разговор, но, тем не менее, я внимательно изучала их, так как знала, что через два года и я буду частью такого же сестричества. Все девочки были из Пувэя, и это означало, что они могли собираться часто, а не только по особым дням, таким как Ловля Прохладного Ветерка или праздник Птиц. Сестричество было образовано, когда девочкам исполнилось по семь лет. Чтобы скрепить взаимоотношения, их отцы внесли по двадцать пять цзиней[8] риса, который хранился в нашем доме. Позже, когда каждая из девочек будет выходить замуж, ее порцию риса продадут, чтобы ее названые сестры смогли купить ей подарки. Последнюю часть риса продадут по случаю свадьбы последней из названых сестер. Это будет означать конец сестричества, потому что девушек выдадут замуж в отдаленные деревни, где они будут слишком заняты своими детьми и выполнением приказов своих свекровей, чтобы найти время для старой дружбы.

Даже среди своих подруг Старшая Сестра не пыталась завладеть общим вниманием. Она тихо сидела, в то время как другие девочки вышивали и рассказывали смешные истории. Когда их болтовня и хихиканье становились слишком громкими, моя мать строго одергивала их. И в моей голове возникла мысль: Мама никогда так не поступала, когда к моей бабушке приходили ее названые сестры. После того, как бабушкины дети выросли, ее пригласили присоединиться к группе из пяти названых сестер в Пувэе. Только две из них, да еще моя бабушка, все — вдовы, были живы, и они встречались по крайней мере раз в неделю. Они смеялись над непристойными шутками, которых мы, девочки, не понимали. Мама слишком боялась своей свекрови, чтобы осмелиться попросить их замолчать. А может быть, она бывала слишком занята.

У Мамы закончилась пряжа и она поднялась на ноги, чтобы взять еще. Мгновение она стояла неподвижно, задумчиво глядя в пространство. Я испытывала непреодолимое желание броситься в ее объятия и закричать: «Увидь меня! Увидь меня! Увидь меня!» Но я не сделала этого. Мамины ноги в детстве были плохо перебинтованы ее матерью. Вместо «золотых лилий» у Мамы были безобразные обрубки. Вместо того чтобы покачиваться при ходьбе, она опиралась на палку. Если она отставляла палку, ей приходилось размахивать руками, чтобы обрести равновесие. Мама была слишком неустойчива, чтобы кто-то обнимал и целовал ее.

«Разве Прекрасной Луне и Лилии не пора выйти на улицу?» — спросила Тетя, вторгаясь в видения моей матери. — Они могут помочь Старшему Брату».

«Ему не нужна их помощь».

«Я знаю, — сказала Тетя, — но сегодня такой погожий день…»

«Нет, — строго сказала Мама. — Мне не нравится, что девочки слоняются по деревне, когда им следует обучаться домоводству».

Но в этом вопросе Тетя была упряма. Ей хотелось, чтобы мы изучили наши улицы, увидели, что находится за пределами деревни. Она знала, что очень скоро единственным доступным нашему взору горизонтом будет вид из зарешеченного окна женской комнаты.

«У них всего несколько месяцев», — произнесла Тетя. Она не сказала о том, что вскоре наши ступни будут перебинтованы, кости сломаны, а кожа будет гнить. — «Пусть они побегают, пока могут».

Моя мать была истощена. У нее было пятеро детей, трое из них — от пяти лет и младше. На ней лежала ответственность за все наше хозяйство уборка, стирка, починка одежды, готовка и все остальные домашние дела. Ее положение в семье было выше, чем у Тети, но она была не в состоянии каждый день воевать за то, что считала правильным поведением.

«Хорошо, — вздохнула Мама, уступая. — Пусть идут».

Я схватила Прекрасную Луну за руку, и мы запрыгали. Тетя быстро проводила нас к двери, пока моя мать не передумала, в то время как Старшая Сестра и ее названые сестры с тоской смотрели нам вслед. Моя двоюродная сестричка и я сбежали по лестнице и выскочили на улицу. Вторая половина дня, ближе к вечеру, была моим любимым временем, когда воздух становился теплым и благоухающим и начинали стрекотать цикады. Мы быстро бежали по улице, пока не увидели моего брата, который направлял к реке семейство буйволов. Он сидел на широкой спине буйвола, подогнув под себя одну ногу, а другой погонял животное, колотя его побоку. Прекрасная Луна и я пошли вслед за ними по лабиринту узких улочек, беспорядочная путаница которых защищала нас отдухов, привидений, равно как и от разбойников. Мы не встретили никого из взрослых — мужчины работали в поле, а женщины сидели в своих верхних комнатах с зарешеченными окнами, — но улицы были заполнены детьми и деревенскими животными: цыплятами, утками, жирными свиньями и поросятами, которые визжали у нас под ногами.

Мы вышли за пределы деревни и побрели по узкой тропе, вымощенной мелкими камешками. Она была достаточно широка для прохода людей и паланкинов, но слишком узка для проезда повозок, запряженных пони или быками.

Мы спустились по тропе к реке Сяо и остановились у подвесного моста, переброшенного через реку. За мостом начинался мир обширных возделанных полей. Небо, раскинувшееся над нами, было таким же синим, как перья зимородка. Далеко-далеко мы видели другие деревни — места, куда я никогда и не надеялась попасть. Потом мы снова вскарабкались на берег, где в камышах свистел ветер. Я села на камень, сняла туфельки, потом пошла по мелководью. Семьдесят пять лет минуло с тех пор, а я все еще помню ощущение мягкой грязи между пальцами ног, чувствую, как вода набегает на мои ступни, как она холодит мою кожу. Мы с Прекрасной Луной были так свободны, как никогда больше. Но я отчетливо помню еще кое-что о том дне. Утром, когда я проснулась, я увидела свою семью по-новому, и это наполнило меня странными ощущениями — меланхолией, печалью, ревностью и чувством, что жизнь вокруг меня несправедлива. И я дала воде смыть с меня все это.