— Никакого кладбища и в помине не было. В ответ на вопрос, куда ехать дальше, таксист, грузный ворчун с птичьей физиономией, лишь равнодушно отмахнулся, не проронив ни слова, хотя всю дорогу сюда с растущим раздражением реагировал на высказывания диктора по радио и искаженные эфиром призывы диспетчера. И почему только я не заставил чуточку обождать того, первого шофера такси, дружелюбного и услужливого, доставившего меня из будапештского аэропорта в отель? Тот готов был предложить решительно все: молодых красавиц, ночные заведения, цыганские оркестры — только скажите, будет сделано. Но мне хотелось хоть десяток минут опомниться перед тем, как отправиться на похороны, и я отпустил его.

— Где же это кладбище? — возопил я с заднего сиденья раздраженному водителю, который отрешенно прикуривал очередную сигарету от окурка предыдущей, обильно посыпая искрами заношенный свитер.

Машина стояла под каким-то растрепанным деревом, с безжизненных ветвей которого уныло свисали засохшие листья, а за ним взору открывался пустырь, усеянный вставшими на вечный прикол ржавыми фрагментами непонятного авто без колес, еще дальше — убогие домишки. Ни могил, ни людей не было видно в этом позабытом краю.

Слава Богу, хоть швейцар отеля накорябал на листке бумаги адрес треклятого погоста, и теперь я, задыхаясь в тесном прокуренном салоне такси, под угрюмо-недоверчивым взором водителя лихорадочно обшаривал карманы в поисках злополучного обрывка бумажки. Я весь взмок, но так и не находил его. У меня не было ни малейших сомнений, что основное занятие здешних таксистов — обман доверчивой клиентуры, в чем меня убедил еще швейцар, впрочем и сам не отказавшийся от щедрых чаевых за предоставленную информацию, однако перспектива оказаться у черта на куличках по милости смертоубийцы-водителя — такое было свыше моих сил. Нахамить ему я не мог — здесь, куда ни кинь, не то что такси, а вообще машины ни за что не отыщешь, как, впрочем, и самого кладбища.

И я продолжал рыскать по карманам в поисках клочка бумаги, а шофер мрачно затягивался едким дымом, кашлял разинутым ртом, после чего распахнул дверцу салона и отхаркнул загустевшую бурую мокроту прямо в пыль. Ситуация была возмутительной и вместе с тем унизительной, и я уже готов был выкрикнуть название отеля, чтобы он сию же минуту отвез меня назад, но тут окаянный клочок бумаги каким-то образом нашелся — в нагрудном кармане пиджака. Я победно протянул его своему вознице.

— Кладбище! — проорал я чуть ли не в ухо этому молчаливому типу, искоса изучавшему смятый листок и раздумчиво качавшему головой.

Мотор снова заурчал, вместе с ним пробудилась тяга к вербальному общению и у водителя, будто ключом зажигания он запустил не только двигатель, но и себя самого — он снова яростно бранился и бормотал. Факт обнаружения места назначения общую перспективу не улучшил, к тому же зарядил мелкий, похожий на аэрозоль дождь, разом затянувший и без того унылый пейзаж сероватой депрессивной кисеей.

Возможность притрястись в этой продымленной клетке на кладбище за полчаса до начала церемонии с тем, чтобы осмотреться, отыскать могилу и, с другой стороны, определить пути возможного отступления, постепенно становилась все призрачнее. Да и доберусь ли я туда вообще? Шофер, сопя и бубня, свернул к заправочной станции и остановил машину у малопривлекательной замызганной колонки. Выбравшись наружу, он направился к багажнику и довольно долго возился там. В поле зрения он возник довольно не скоро. В одной руке у него была початая бутыль с мутноватой жидкостью, скорее всего молодым вином, в другой исполинский сандвич, от которого он зубами отхватывал внушительные куски.

Шофер стоял у радиатора, сосредоточенно двигая челюстями и отхлебывая из бутыли. Только теперь я заметил, что левая половина его лица обезображена багровым бесформенным лишаем, протянувшимся от глаза до самой шеи, схваченной засаленным воротом свитера. И поскольку этот уродец не обнаруживал намерений залить в бак бензин, да и никто из служащих станции не показывался, я, поочередно оттянув рукав пальто, пиджака и рубашки, добрался наконец до часов и красноречиво постучал по стеклу, отчаянно надеясь, что и здесь, как и во всем мире, жест этот все-таки будет истолкован как подобает.

Ни один мускул не дрогнул на безучастной физиономии. Лишь когда в его пасти исчез последний кусочек хлеба, а бутыль была заботливо упрятана назад в багажник, шофер приступил к заправке. Но как только утихомирился счетчик колонки и забрезжила смутная надежда вопреки всему добраться до пункта назначения, куда я ехал уже битый час, шофер распахнул дверцу и отрывисто пролаял мне пару слов. Речь, конечно же, могла идти только о деньгах и ни о чем другом. Повинуясь его требованию, я извлек пачку купюр, еще не так давно врученных мне анемичной особой в окошечке обменной кассы отеля в обмен на стомарковую банкноту, и вложил в сунутую мне прямо под нос ладонь бумажку среднего достоинства. Пальцы оставались неподвижными, и ладонь не исчезала. Не дрогнули они и после того, как я накрыл первую купюру еще парой банкнот.

В этот момент к нам приблизилась стайка оборванцев, невесть откуда взявшихся здесь. Живо заключив водилу в полукруг, они с нескрываемым любопытством наблюдали за происходящим. Какая-то бабенка в вязаной шапочке бесцеремонно просунула нечесаную башку в салон машины и тоже жадно протянула раскрытую замызганную ладошку, норовя ухватить купюру.

Я представления не имел, сколько денег уже отдано мною и сколько еще оставалось, да и недвусмысленное поведение этой кодлы времени на раздумья не оставляло. Необходимо действовать. И выход был лишь один — атаковать. Опустив ноги на землю, я с зажатыми в кулаке купюрами выбрался из машины, после чего угрожающе выпрямился перед собравшимися подле водителя голодранцами, выдержал нужную паузу и завопил что было мочи:

— Если вы сию же минуту не отвезете меня к кладбищу, я вызову полицию, и вас всех упрячут!

Произнося эту тираду фельдфебельским тоном, распалявшим во мне ярость и отвагу, о которых до сей поры я просто и не подозревал, я для острастки ткнул кулаком в грудь кому-то из стоявших и походя смахнул шапочку с кудлатой головы наглой бабы.

Тут даже видавший виды таксист и тот приуныл. Теперь самое главное — не дать им всем спуску, не упустить инициативу. Когда я уже собрался схватить за грудки этого субъекта с птичьим лицом, между нами возник человечек в замасленной спецовке, который на безупречном немецком поинтересовался о причине столь эмоционального разбирательства.

— Мне нужно на кладбище, — бросил я в ответ, — на окаянный, неизвестно где запрятавшийся могильник, куда этот дебил никак не может или не желает отвезти, хотя уже вытащил из меня целую прорву денег! Стыд и позор, что в этой стране так беспардонно обходятся с приезжими, ставя ни во что элементарные нормы приличия и гостеприимства. Вся Венгрия кишит такими типами, для которых законы цивилизованного общения — пустой звук…

— Кладбище? Кладбище? — вопрошал человечек в спецовке. — Так вам надо на кладбище?

И, дружелюбно улыбаясь, как бы невзначай деликатно запихнул меня назад в салон, а лишайный шофер занял место за баранкой, под рукоплескания зевак выехал на дорогу, а несколько минут спустя мы уже подъезжали к кладбищу.

— Будете ждать меня здесь! — приказным тоном сообщил я водителю. — Понимаете меня, здесь. — Еще раз ткнул пальцем в часы, поднял два пальца и снова повторил: — Ждать здесь!

О деньгах уже речи не шло, а когда я, купив букет у обаятельной беззубой дамочки, метнул взгляд на такси, то увидел, что машина, кряхтя, выбирается за угол. Слава тебе Господи, мелькнуло у меня в голове, что и на сей раз все сошло благополучно. Поскольку мне отчего-то показалось, что вопреки всему деньги были сэкономлены, я без сожаления сунул в шершавую руку продавщицы еще купюру.