Бросаю на него удивленный взгляд.

- Ты серьезно предлагаешь мне жить с тобой?

Он пожимает плечами, поправляя шнур от пистолета, который зацепился за доски.

- Конечно, почему нет?»

- Потому что это было бы странно, - подчеркиваю я. -Когда твой сосед - двадцатилетний бывший наркоман.

- Ну, так как я тридцатипятилетний экс-наркоман, я не думаю, что это слишком большая проблема, - говорит он. - Кроме того, я в любом случае там почти не бываю.

Поднимаюсь на ноги, пальцем стряхивая пепел с сигареты.

- Почему?

- Потому что я много путешествую, чтобы этим заниматься, - он показывает рукой на стройку, где вокруг нас раздаются звуки молотков и электроинструментов, - на самом деле, ты тоже так можешь. У тебя будет место, где жить, пока мы в дороге, а когда ты здесь, ты можешь остаться у меня, пока не будешь готов найти свое собственное место, - он указывает пальцем на меня. - Как тебе идея?

На секунду я действительно задумываюсь над этим. Просто уехать. Оставить все. Забыть обо всем и работать над собой, помогая другим. Мне придется попрощаться со многими вещами, хотя, я не уверен, что готов к этому, поскольку час назад я чуть не сломался, прощаясь с фотографией.

Кладу сигарету в рот и медленно затягиваюсь перед выдохом.

- Кажется, по твоим словам, так легко взять и уехать.

- Ну и что? Разве это не может быть легко? - спрашивает он, приставляя пистолет с гвоздями к доске, - жизнь будет неправильной, если она не сложна?

- Она не должна быть легкой для меня, - говорю я, -она должна быть трудной и полна борьбы, чтобы заплатить за то, что я...

И я замолкаю, не желая идти по этому пути прямо сейчас. Это странно, но единственный человек, с которым я действительно поговорил об этом - Нова, что думаю, многое говорит о... о том, что я чувствую к ней.

Забив несколько гвоздей в доску, он кладет пистолет на пол:

- Знаешь, я прошел весь этот путь самонаказания, желая отплатить за то, что сделал и медленно мучая себя, - говорит он, - но неужели, ты действительно хочешь быть снова бездомным? Жить на улице в такой мороз? За мусоркой или в притоне с кучей других наркоманов? С дырами в стенах. Делая Бог знает что? Нюхать? Или колоться? Без разницы, что бы это ни было.

Я ненавижу, как иногда он бывает прям, и образы, которые он ярко рисует, заползают под мою кожу.

- Нет, но если я в конечном итоге окажусь там, значит, я этого заслуживаю... вот почему это не работает для меня, - бросаю сигарету на землю и тушу кончиком ботинка.

- Я никогда не смогу многого заслужить, но я буду стараться, чтобы продолжать платить всем, пока не умру снова, - наклоняюсь, чтобы поднять молоток, понимая, что я проговорился о том, что он еще не знал.

- Подожди. Что значит снова? - он ждет, чтобы я объяснил, но я вместо этого поднимаюсь и забиваю гвоздь, который не обязательно должен быть забит.

- Ты умер на месте происшествия? - спрашивает он, и я сильнее бью молотком по дереву.

- Куинтон, поговори со мной.

Мое сердце пропускает удар, когда я несколько раз вколачиваю молотком гвоздь.

- Да, и что с того? - пожимаю плечами, как будто это небольшое дело, хотя желание найти забытье бьет меня сильнее, чем когда-либо, - дерьмо случается.

- Дерьмо случается? - он изумлен, стоя там с гвоздевым пистолетом в руке, готовый бросить его, - Куинтон, ты ходячее чудо.

Чудо? Чудо? Он что, блядь, издевается? Один фунт. Два. Три. Гвоздь заходит так далеко, что дерево начинает раскалываться вокруг него. Но я не могу остановиться, пока он не перестанет говорить.

- Ага, попробуй сказать это родителям Лекси, - говорю я, вытирая пот со лба рукой, а затем перехожу к другому гвоздю, - или Райдер. Они скажут тебе, насколько ты бредишь.

Он качает головой, а затем хватает меня за руку, когда я отворачиваюсь, пытаясь снова ударить по гвоздю.

- Куинтон, ты не можешь ожидать, что они будут думать по-другому, - говорит он, глядя мне прямо в глаза, - они потеряли своих детей и, вероятно, никогда не простят тебя.

Его слова резкие и острые, как осколки, которые разрезали мою грудь и чуть не убили меня.

Я выдергиваю руку. Я не злюсь на него, но во мне столько паники и муки, что я не могу найти другого выхода, кроме как повысить голос на него.

- Я должен сказать им, извиниться, по крайней мере... я никогда не делал этого.

- Не думаю, что тебе следует, пока ты не разберешься с тем, что, вероятно, произойдет после того, как ты это скажешь, - объясняет он, когда я бросаю молоток на землю, - думаю, что тебе лучше работать над тем, чтобы простить себя, потому что это все, что ты можешь сделать, и жизнь станет легче, когда это произойдет. Все должно закончиться хорошо.

Скрещиваю руки на груди, желая свернуться калачиком и стереть последние несколько минут, вернуться домой и повесить фотографию обратно на стену.

- Я не уверен, что смогу сделать это. Простить себя.

- Конечно, сможешь, - уверяет он меня, поднимая молоток и протягивая его в моем направлении, чтобы я мог его взять, - но это займет некоторое время.

Я не беру молоток и ухожу, нож в моей груди вонзается все глубже, когда я думаю о том, как хотел извиниться перед мамой Лекси, надеясь, что что-то из этого получится, но теперь он говорит, что я не должен этого делать, потому что то, чего я хочу, вероятно, никогда не произойдет. Тогда я думаю о том, как снял фотографию и убрал ее, и начинаю сожалеть об этом.

- Куинтон, вернись, - кричит он мне вслед.

Я качаю головой, продолжая идти.

- Мне нужно прогуляться и подумать, - говорю я ему, спускаясь по лестнице на нижний этаж. Кроме нас на стройке есть еще несколько ребят, но я едва обращаю на них внимания, даже когда они мне машут.

Когда я выхожу на улицу, то бросаюсь через парковку к тротуару. Потом иду по направлению к повороту. Я не оглядываюсь, смотрю прямо перед собой, когда иду навстречу неизвестности, шаг за шагом, сосредоточившись на своих чувствах. Я даже не совсем уверен, чем я расстроен. Думаю, что это может быть сочетание всего, что случилось сегодня и проблемы, что просто приходят в жизнь.

Жизнь.

Это чертовски трудно.

В одну минуту все нормально. В следующую все может превратиться во что-то болезненное. Каждый день происходит движение. Все меняется. И я не справляюсь. Это то, что я хочу? Проживать день за днем именно так? Как на качелях, то вверх, то вниз? Я не уверен, что могу сделать это.

Во всяком случае, не трезвый.

Последняя мысль направляет мои ноги к месту, где я могу найти решение. Не останавливаясь, иду не менее часа, проходя мимо кварталов, пока не оказываюсь перед домом Маркуса, уставившись на дверь с цветочным венком на ней, как гребаный психопат. Я не могу заставить себя уйти, но в то же время не могу поднять руку и постучать в дверь. Я так зол на себя за то, что пришел сюда. Почему я это сделал? Я не хочу быть здесь.

Чего я хочу?

Что мне нужно?

Почему я чувствую себя так?

Почему я не могу заставить себя уйти?

Вопросы проносятся в моей голове так быстро, что я почти ничего не осознаю. Это как я и то, что по ту сторону этой двери - единственное, что существует. Вот и все. Мне нужно уйти. Мне нужно постучать. Уйти. Остаться. Уйти. Остаться.

В кармане начинает вибрировать телефон, и звук выводит меня из оцепенения. Я не хочу этого - я помню. Я уже был в этом месте, и, хотя это нелегко, я решил оставить его по той причине, что выбрал жизнь.

Поворачиваюсь, чтобы уйти, хотя мое тело настолько неуправляемое, что кажется, оно расколется. Но когда я уже поворачиваюсь вполоборота, входная дверь в доме внезапно распахивается. Маркус выглядит немного испуганным, спотыкаясь в дверях. Он одет в белую футболку и джинсы, на ногах нет обуви. Его черные волосы реже, чем в последний раз, когда я видел его. Не от возраста - ему всего двадцать два. Он стал принимать более сильные препараты с тех пор. Струпья на лице и руках и значительное снижение в весе являются доказательством этого. А также то, что у него есть то, что мой разум жаждет в данный момент.

- Ух ты, откуда, черт возьми, ты здесь взялся? - говорит Маркус, почесывая руку, оглядываясь на двор, украшенный гигантским надувным Санта-Клаусом, -Куинтон, дружище, как ты?