8 декабря 1832 г. П. А. Плетнев писал В. А. Жуковскому: «У Гоголя вертится на уме комедия. Не знаю, разродится ли он ею нынешней зимой; но я ожидаю в этом роде от него необыкновенного совершенства. В его сказках (имеются в виду „Вечера на хуторе близ Диканьки“. — Б. С.) меня всегда поражали драматические места». Однако ожидания так и не сбылись. 17 февраля 1833 г. Плетнев с сожалением сообщал Жуковскому: «У Гоголя ничего нового нет. Его комедия не пошла из головы. Он слишком много хотел обнять в ней, встречал беспрестанно затруднения в представлении и потому с досады ничего не написал».

Сам Гоголь 20 февраля 1833 г. признавался М. П. Погодину: «Как-то не так теперь работается. Не с тем вдохновенно-полным наслаждением царапает перо бумагу. Едва начинаю, и что-нибудь совершу из Истории, уже вижу собственные недостатки: то жалею, что не взял шире, огромнее объему, то вдруг зиждется совершенно новая система и рушит старую. Напрасно я уверяю себя, что это только начало, эскиз, что оно не нанесет пятна мне, что судья у меня один только будет, и тот один — друг. Но не могу, не в силах. Чорт побери пока труд мой, набросанный на бумаге, до другого, спокойнейшего времени. Я не знаю, отчего я теперь так жажду современной славы. Вся глубина души так и рвется наружу. Но я до сих пор не написал ровно ничего. Я не писал тебе: я помешался на комедии. Она, когда я был в Москве, в дороге, и когда я приехал сюда, не выходила из головы моей, но до сих пор я ничего не написал. Уже и сюжет было на днях начал составляться, уже и заглавие написалось на белой толстой тетради: Владимир 3-ей степени, и сколько злости! Смеху! Соли!.. Но вдруг остановился, увидевши, что перо так и толкается об такие места, которые цензура ни за что не пропустит. А что из того, когда пиеса не будет играться? Драма живет только на сцене. Без нее она как душа без тела. Какой же мастер понесет на показ народу неоконченное произведение? — Мне больше ничего не остается, как выдумать сюжет самый невинный, которым даже квартальный не мог бы обидеться. Но что комедия без правды и злости! Итак, за комедию не могу приняться. Примусь за Историю (имеется в виду „История Малороссии“. — Б. С.) — передо мною движется сцена, шумит аплодисмент, рожи высовываются из лож, из райка, из кресел и оскаливают зубы, и — история к чорту. — И вот почему я сижу при лени мыслей». В дальнейшем работа над В 3-ей с. не удовлетворила Гоголя, и он уничтожил значительную часть первоначального текста. Пять лет спустя, 19 ноября (1 декабря) 1838 г. он писал тому же М. П. Погодину из Рима: «Я, даже, признаюсь, намерен собрать черновые, как у меня есть лоскутки истребленной мною комедии и хочу что-нибудь для него (актера Малого театра М. С. Щепкина. — Б. С.) сшить». 14 / 26 ноября 1842 г. Гоголь писал Н. Я. Прокоповичу в связи с предстоящей публикацией фрагментов В. 3-й с.: «Насчет намерения твоего назвать „Светскую сцену“ просто „Отрывком“ я совершенно согласен, тем более, что прежнее название („Сцена из светской жизни“. — Б. С.) было выставлено так только, в ожидании другого».

Сюжет комедии известен со слов М. С. Щепкина в передаче В. И. Родиславского в 1871 г.: «Героем ее был человек, поставивший себе целью жизни получить крест Св. Владимира 3-й степени. Известно, что из всех орденов орден Св. Владимира пользуется особенными привилегиями и уважением и дается за особенные заслуги и долговременную службу. Даже теперь, когда с получением других орденов не даются уже дворянские права, как это было прежде, орден Св. Владимира удержал за собой это право. Старания героя пьесы получить орден составляли сюжет комедии и давали для нее богатую канву, которою, как говорят, превосходно воспользовался наш великий комик. В конце пьесы герой ее сходил с ума и воображал, что он сам и есть Владимир 3-й степени. С особенной похвалой М. С. Щепкин отзывался о сцене, в которой герой, стоя перед зеркалом, мечтает о Владимире 3-й степени и воображает, что этот крест уже на нем». Сохранилось и сходное свидетельство А. Н. Афанасьева: «От П. В. Анненкова слышал, что Гоголь написал комедию „Владимирский крест“ и, когда он жил в Санкт-Петербурге, читал своим знакомым 2 акта — Анненков был в числе слушателей… Герой комедии добивается получить Владимирский крест, и судьба несколько безжалостно обманывает его чиновничье самолюбие: уже, кажется, все сделано, вот-вот повесят Владимирский крест, а тут как нарочно что-нибудь да помешает. Последняя неудача сводит героя комедии с ума. Помешательство в том, что будто он сам есть не более как Владимирский крест. Любопытны гоголевские рассуждения о кресте, вкладываемые в уста этого чиновника: „Боже мой, говорил он, — ну что такое этот крестик, и стоит ли он, кажись, всех хлопот, золота в нем будет на столько-то рублей, ну эмали, пожалуй, еще на столько, — а чего не даст за него человек!“ В последней сцене сумасшедший, воображая себя крестом, становится перед зеркалом, подымает (растопыривает) руки (так что делает из себя подобие креста) и не насмотрится на изображение». Из финала В. 3-ей степени родились впоследствии «Записки сумасшедшего». После публикации отрывков из В 3-ей с. Гоголь писал 21 ноября (1 декабря) 1842 г. из Рима М. С. Щепкину по поводу возможного состава его бенефиса: «Я не могу и не буду писать ничего для театра. Итак, распорядитесь поумнее. Это я вам очень советую! Возьмите на первый раз из моих только „Женитьбу“ и „Утро делового человека“. А на другой раз у вас остается вот что: „Тяжба“, в которой вы должны играть роль тяжущегося, „Игроки“ и „Лакейская“, где вам предстоит Дворецкий, роль хотя и маленькая, но которой вы можете дать большое значение». Основная идея комедии сформулирована в черновых набросках: «Старое правило: уже хочет достигнуть, схватить рукою, как вдруг помешательство и отдаление желанного предмета на огромное расстояние. Как игра в накидку и вообще азартная игра. Внезапное или неожиданное открытие, дающее вдруг всему делу новый оборот или озарившее его новым светом».

14 октября 1839 г. Гоголь читал отрывок «Тяжба» в доме Аксаковых. С. Т. Аксаков вспоминал: «…При многих гостях, совершенно неожиданно для нас, объявил Гоголь, что хочет читать. Разумеется, все пришли в восхищение от такого известия, и все соединились в гостиной. Гоголь… вынул какую-то тетрадку, вдруг икнул и, опустив бумагу, сказал, как он объелся грибков. Это было начало комической сцены, которую он нам и прочел. Он начал чтение до такой степени натурально, что ни один из присутствующих не догадался, что слышит сочинение». Присутствовавший на этом чтении И. И. Панаев в мемуарах утверждал, что Гоголь «начал уверять, что он не знает, что прочесть, что у него нет ничего обделанного и оконченного… и вдруг икнул раз, другой, третий… Дамы переглянулись между собою, мы не смели обнаружить при этом никакого движения и только смотрели на него в тупом недоумении. „Что это у меня? Точно отрыжка?“ — сказал Гоголь и остановился. Хозяин и хозяйка дома несколько смутились… Им, вероятно, пришло в голову, что обед их не понравился Гоголю, что он расстроил желудок… Гоголь продолжал: „Вчерашний обед засел в горле, эти грибки да ботвиньи! Ешь, ешь, просто черт знает, чего не ешь…“ И заикал снова, вынув рукопись из заднего кармана и кладя ее перед собою… „Прочитать еще „Северную пчелу“, что там такое?..“ — говорил он, уже следя глазами свою рукопись. Тут только мы догадались, что эта икота и эти слова были началом чтения драматического отрывка, напечатанного впоследствии под именем „Тяжбы“. Лица всех озарились смехом, но громко смеяться никто не смел… Все только посматривали друг на друга, как бы говоря: „Каково? Каково читает?“ Щепкин заморгал глазами, полными слез. Чтение отрывка продолжалось не более получаса. Восторг был всеобщий: он подействовал на автора».

урожденная княжна Белосельская-Белозерская. Вскоре после замужества разошлась с мужем, князем Н. Г. Волконским. Писала стихи, музыку, неплохо пела, отличалась необычайной красотой. Много путешествовала по Европе, была любовницей императора Александра I.