За это с него живьем содрали кожу».

И тот же А. К. Воронский наиболее точно выразил отношение советской марксистской критики к Гоголю: «…В одном отношении чрезвычайно близок нам Гоголь. Нам враждебны его христианство, аскетизм, проповедь нравственного самоусовершенствования. Но Гоголь смотрел на свою работу художника как на служение обществу. Искусство для него не являлось ни забавой, ни отдыхом, ни самоуслаждением, а гражданской доблестью и подвигом. Гоголь был писатель-гражданин-подвижник. Все отдал он этому подвигу: здоровье, любовь, привязанность, наклонности. Каждый образ он вынашивал в мучениях, в надеждах, что этот образ послужит во благо родине, человечеству. Многие ли из советских писателей являются подвижниками?»

Гоголь сделался одним из самых любимых писателей классиков русского авангарда — от Андрея Белого до Владимира Сорокина. Он, пожалуй, первым в отечественной литературе осознал самоценность художественного слова, его способность звучать вне контекста смысла, в море «зауми», первым образцом которой в русской литературе стали «Записки сумасшедшего». А «Кровавый бандурист» на полтора столетия предвосхитил сорокинскую «брутальную» прозу.

А. К. Воронский определил творческий метод Гоголя как «реалистический символизм»: «…Гоголь берет крайний реализм и подчиняет ему символ; получается необыкновенно причудливый сплав. Изображая действительность со всей силой натурализма, со всей ее неизменностью, не брезгуя малейшими подробностями, Гоголь одновременно возводил эту действительность в символ.

Маниловы, Собакевичи, Петухи натуральны до галлюцинации и вместе с тем каждый из них символизируют какую-нибудь „страстишку“; реалистические подробности имеют свой сокровенный смысл: например, шкатулка Чичикова, его бричка, фрак наваринского пламени с дымом, немая сцена в „Ревизоре“ и т. д. В символе Гоголь стремился уничтожить раздвоенность между материальным и духовным, между субъективным и объективным. Поднять реальность до высоты обобщающего символа и означало — по его мнению — возвести явления жизни „в перл создания“.

Роль символа Гоголь отлично понимал: в черновых заметках по поводу „Мертвых душ“ он записал:

„Как низвести все миры безделья во всех родах до сходства с городским бездельем? И как городское безделье возвести до преобразования безделья мира?“…

В искусстве Гоголь искал гармонии и примирения между низменным материальным началом мира и началом духовным.

Известное относительное удовлетворение он получал в творческом акте, в реалистическом символизме, когда „вещественность“ преображалась и олицетворяла собою нечто духовное, а главное, когда в этой „вещественности“ он видел намеки, проблески на высшую духовную жизнь и на высший смысл. Это удовлетворение иногда чувствуют и читатели».

А. М. Ремизов в книге «Огонь вещей. Сны и предсонье в литературе» (1954) представил жизнь и творчество Гоголя в виде сна, в котором он обращается в черта: «Распаленными глазами я взглянул на мир — „все как будто умерло: вверху только, в небесной глубине дрожит жаворонок, и серебряные песни летят по воздушным ступеням на землю“.

За какое преступление выгнали меня на землю? Пожалел ли кого, уж не за „шинель“ ли Акакия Акакиевича? за ясную панночку русалку? — или за то, что мое мятежное сердце не покорилось, и живая душа захотела воли? Какой лысый черт или тот, хромой, голова на выдумки и озорство, позавидовал мне?

А эти — все эти рожи, вымазанные сажей, черти, что куют гвозди для грешников, и эти, что толкают и жгут бороды, а на земле подталкивают на тайный поцелуй и на подсматривание, и эти, что растягивают дорогу, возбуждают любопытство и чаруют, все это хвостатое племя, рогатые копытчики и оплешники, обрадовались!

Да, как собаку мужик выгоняет из хаты, так выгнали меня из пекла.

Один — под звездами — белая звезда в алом шумном сиянии моя первая встреча.

„Гром, хохот, песни слышались тише и тише; смычок умирал, слабея и теряя неясные звуки; еще слышалось где-то топтанье, что-то похожее на ропот отдаленного моря, и скоро все стало пусто и глухо“.

И скучно.

„Мне скучно — до петли“.

Как быть тому, кого выгнали на землю безысходно? Как стать бессмертному „неземной стихии“ человеком смертельной доли?

Жадно он припал к земле и пил сок земли. И его горящая пламенем ада „красная свитка“ погасла.

Обернувшись в человека, он стал, как все, как всякий „добрый человек“: нет ни когтей на лапах, ни рогов и хвост вприжимку — бесшабашный гуляка.

Став человеком, он посмотрел на мир — наваждение чудовищного глаза, огонь вещей — люди живут на земле в гробах и под землей в гробах доживает их персть, человек вероломен, вор и плут, глуп и свинья, а власть человека над человеком страх.

И обернувшись в свинью, он побежал на ярмарку в Сорочинцах, вздувая красный страх и хрюча.

С пьяных глаз добрые люди прозревали меня в своей личине, и обуянные страхом, видели меня собственными глазами.

И были правы: чтобы увидеть больше, чем только под носом, надо вывихнуться, взбеситься: простой средний глаз, как и это ухо, какая бедность и ограничено: „хлеб наш насущный“ в неисчерпаемом богатстве красок, звуков и чувств…

И Гоголь заплакал.

„Боже, как грустна наша Россия!“ отозвался Пушкин голосом тоски.

Гоголь поднял глаза и сквозь слезы видит: за его столом кто-то согнувшись пишет.

„Кто это?“

„Достоевский“, ответил Пушкин.

„Бедные люди!“ сказал Гоголь и подумал: „растянуто, писатель легкомысленный, но у которого бывают зернистые мысли“ и заглянув в рукопись, с любопытством прочитал заглавие: „Сон смешного человека“.

И проснулся.

Гоголь проснулся, но это было не пробуждение в день, а переход в другие потайные круги своего заповедного судьбой сна, в тот круг, где он увидит тайну своего преступления — кровавую слезу панночки, и тот круг, где откроется тайна крови — „Страшная месть“. Погружаясь в пропастные пространства памяти, он слышит, как глухо шумят и отдаются удары — удар за ударом — мгновенно пробудившихся волн Днепра».

В какой-то мере, говоря словами Андрея Белого из предисловия к книге о Гоголе, данная энциклопедия — это «сплетенье цитат, иногда их ракурсов», цитат из текстов Гоголя и текстов о Гоголе. В разные эпохи одни и те же слова звучат по-разному.

Данная энциклопедия представляет собой наиболее полный (в одном томе) свод документов и материалов о жизни и творчестве Николая Васильевича Гоголя. За полтора века, прошедшие со времени его кончины, появилось великое множество работ, в которых со всех сторон разбирается жизнь и творчество писателя. Гоголевским произведениям и персонажам даны уже, кажется, все мыслимые и немыслимые интерпретации. Неслучайно уже во второй половине XX века исследователи-гоголеведы стали зримо повторять мысли своих предшественников. Новые прочтения гоголевских текстов и истолкования его жизненного пути оказываются связаны с новейшими гуманитарными теориями, будь то различные версии психоанализа или бахтинская карнавализация. Все эти теории интересны сами по себе, но к собственно гоголевским замыслам не имеют никакого отношения. Здесь гоголевские образы выступают лишь в качестве примеров, подтверждающих правильность этих в принципе не фальсифицируемых теорий, способных объяснить любое художественное произведение. Вместо Гоголя может быть Достоевский или Пушкин, Данте или Рабле, суть от этого не меняется. Психоаналитические интерпретации сами становятся хорошей основой для литературных или философских произведений, но для интерпретации таковых они практически бесполезны. Поэтому задачу настоящей энциклопедии я вижу не в том, чтобы дать какую-то оригинальную трактовку образов Гоголя и событий его биографии, а в том, чтобы собрать воедино наиболее интересные и яркие суждения и факты, все богатство и разнообразие существующих мнений. Это поможет читателю представить себе Гоголя во всей его широте и противоречивости и составить свое мнение об авторе «Ревизора» и «Мертвых душ», выбрать для себя своего Гоголя. Собственные же свои комментарии и наблюдения я сознательно свел к минимуму, выполнив их в жанре заметок на полях.