— А есть чем? — спросил Гурилев. — Зерно?

Доценко сделала вид, что не расслышала, только бровь чуть шевельнулась, и понял он, что повторяться с вопросом не следует — не ответит.

— Сеять на наших землях сортовым хорошо бы. Да где его взять теперь столько? — Она пальцами скребла по скатерти. — И трактор нужен. Подсказали бы в районе. Горючее у меня есть: бочка солярки и полбочки масла. Немецкое. Бросили они, убегаючи. В МТС, где корма вам складывать, храню.

— Вряд ли мое слово вес будет иметь, — ответил Гурилев.

— А пустых слов и не надо, не то время…

Проснулся Гурилев, едва рассвело. Какое-то время лежал, прислушиваясь, но из половины, где оставалась на ночь Ольга Лукинична, не доходило ни звука. Однако, когда встал, почувствовал, что в комнате тепло, а приложив ладонь к побеленной, в черных трещинах стене, понял, что печь уже топилась.

В кухне у печного угла над оцинкованным тазом висел сиявший медью бачок старого рукомойника, на табурете лежал обмылок. Зная, какова теперь цена мылу, Гурилев вынул из мешка свое, завернутое в марлю. Ополоснувшись, вернулся, стал одеваться, потуже зашнуровывая ортопедический ботинок, когда за окном, выходившим во двор, раздался отзванивавший стук топора. Отодвинув занавеску, Гурилев увидел Лизу. Она выносила из сарая березовые кругляки и колола их возле валявшегося бревна. Топор, наверное, был тяжел для ее тонких рук, она с трудом взмахивала им и, когда он падал вниз, клонилась следом. И тут во двор со стороны огорода через поваленный тын вошел Володя Семерикин. Лиза выпрямилась, стояла, не выпуская топора, вытянув руки вдоль тела. Остановился и Володя. Лиза всматривалась в его обезображенное одноглазое лицо, потом они что-то сказали друг другу и сели на бревно. Заговорили. Больше говорил Володя, согласно покачивал головой, часто курил, нервно вдавливая окурки в сырую кору бревна. Потом Лиза поднялась и пошла огородами, а Володя стоял, не решаясь двинуться за ней, окликнул дважды, но она не оглянулась, и он, горестно махнув рукой, вышел за ворота…

За ночь подморозило. Сыпала снежная крупка, ветер сдувал ее с ледяной корочки, затянувшей лунки. И Гурилев подумал: не переобуться ли, в ботинках не вытерпит, замерзнет за день, хотя в валенках из-за хромоты ходить тяжелей. Валенки были старые, с лысинами на внутренних сторонах — кустарные катанки с тугим негнувшимся подъемом, иногда натиравшим ногу.

Переобуваясь, слышал, как отворилась дверь, холодком качнуло занавеску.

— Входи, — раздался голос Ольги Лукиничны. — Замерзла я. Март вроде без рук, а щеки хватает… Сними шинелку, Володя, в хате тепло… Ну, какие у тебя дела-новости?

— Если не нужен вам, хочу в автобат наведаться. Насчет ремонта трактора. Остап Иванович коня дает, — ответил Володя.

— Давай лучше с воскресенья. Может, нужда будет в тебе, пока Анциферов в район не отъедет… А ты что такой хмурый?

— Нет, я ничего…

— Не бреши. Случилось что?

— С Лизой встретился…

— Вот как… Поговорили? — тихо спросила Доценко. — Чего молчишь? Ты уж правду мне… Брехать не умеешь, с люльки тебя знаю… Мечтала, зятем будешь…

— Сказала она мне, тетя Оля.

— Что сказала?

— А все.

— И что ж?

— Все равно люблю я ее, тетя Оля.

— Со всеми теми ее богатствами?

— Тут делить нельзя, не получится: это — кому-то, а это — мне. При человеке и жизнь его вся. Это когда мануфактуру выбираешь, тут — что тебе больше подходит…

— Не много ли хочешь взвалить на себя? Унесешь ли?

— А что делать, тетя Оля? Жалко мне ее.

— Жалеть — мое дело. Дочь моя. А она-то что? Хоть сказала чего?

— Сказала: обещаний никаких не давала и не даю. Подумай, говорит, на что идешь. А пока — оставь меня в покое, время покажет, кому какая и с кем дорога…

— Сам смотри, Володя, — вздохнула Ольга Лукинична.

Они помолчали. Затем Доценко спросила:

— Завтракал? Тогда разом будем. Картошка уже подоспела. — Она подошла к занавеске, позвала: — Антон Борисович! Иль спите еще?

— Нет, нет, обуваюсь, — отозвался Гурилев.

— Ждем вас…

После завтрака вместе с Володей Гурилев вышел на улицу ждать Анциферова: Володя по просьбе Ольги Лукиничны согласился проводить Гурилева к мастерским МТС.

Вскоре подошел Анциферов. По-деловому кивнул обоим.

— У вас все с собой? — глянул на инкассаторскую сумку под мышкой у Гурилева.

— По-моему, все, — пожал плечами Гурилев.

— Место надежное? — спросил Анциферов Володю.

— В каком смысле?

— Смысл один: надежное или ненадежное. Для временного заготпункта. Может, охрана на ночь нужна?

— Это дело ваше. Поглядите, сами решите. — Володя достал кисет, нахмурившись, стал крутить цигарку.

— Вот подворный список, Антон Борисович. — Анциферов подал бумажку. — Против фамилий сдатчиков — галочку. Помните: квитанции и денежный расчет на месте. Ценник у вас есть. В дискуссии не вступайте. У вас ощущается склонность к этому.

— Что, собственно, вас беспокоит в дискуссиях, Петр Федорович?

— Да вы не обижайтесь. Я человек прямой. Что думаю, то и говорю. Ведь брать-то нам все, под метлу.

— Что значит — под метлу? — пыхнув дымом, спросил Володя. — А народ с чем хозяйство поднимать начнет?

— Это я уже слышал. Народ — это армия, фронт.

— Тут, значит, где не фронт — все во второй сорт пошло? — Володя ощупывал лицо Анциферова единственным глазом.

— Хоть бы и так. Я могу двое суток не жравши, а солдат или командир на передовой не может. И не должен! Ему под пули идти. А кто веселей пойдет? Сытый или голодный? Ему кусок мяса или сала нужен. А в госпиталях? Сам знаешь, хлебнул.

— Но и в обстановку вникать полагается. Фрицы сколько скота побили! Особливо свиней.

— Во! Опять это слово — обстановка, ситуация! — насмешливо скривился Анциферов. — Мы этой обстановкой управлять должны! В поддавки с нею играть я не могу и не стану, иначе она мигом скрутит. Мне отсюда не обстановку вывезти надо, а корма.

— Ну-ну, — сплюнул Володя. — А тыл, город в смысле, не от нашего ли личного хозяйства получать должен и сало, и то же мясо?

— Доценко где? — отмахнулся Анциферов.

— В хате, — буркнул Володя.

Анциферов двинулся было к крыльцу, но его остановило тарахтенье мотора. Из конца улицы катил грузовик. И когда был уже близко, за мутным в трещинках стеклом Гурилев различил лицо Вельтмана, баранку вертела Нина. Подъехали.

— Что ж, Антон Борисович, свели нас интендантские дороги? — . выскочил из кабины Вельтман.

— Значит, и вы сюда? — Гурилев пожал протянутую руку.

— Я всюду. Полковой заготовитель Фигаро.

— Заготовитель? — спросил Анциферов. — Рад коллеге. Я от райнаркомзага. — Он уже решил не идти к Доценко, прищурив глаз, хитровато приценивался к Вельтману.

— Не много ли нас на эту житницу, — смеясь, показал Вельтман на осевшие сельские хаты, вытянувшиеся вдоль улицы. — Как делить этот пирог будем? До дуэли не дойдет?.. Ладно. Пошутили. Я-то по конкретному делу. Убегая, немцы вроде оставили здесь небольшой склад: мука, оливковое масло в бочках, шоколад, что-то еще. Склад где-то в лесу. Не слыхали?

— Пока нет, — ответил Анциферов. — Про такое мужики объявлений не дают.

— Уточнить бы… У кого можно?

— А вам никто не скажет. Трофейное — оно ничье, раз не оприходовали. Народ растащит по хатам. Или уже растащили.

— Правильно сделали, если так, — засмеялся Вельтман. — Но может, еще не успели?.. Уточнить бы, где этот склад.

— Мертвое дело, — махнул рукой Анциферов. — Тут мужики — молчуны. Кто вы им? А никто. Сегодня здесь, а завтра убыли. Так что страху у них никакого. Но мне скажут! С ними надо уметь говорить! Найду я вам этот склад. Но с условием: дайте на два дня машину. Корма свезти надо отсюда и еще из нескольких сел. На санях не развернешься. Да и пацан мой, кучер, совсем плох. Всю ночь спать не давал — кашлял, хрипел.

— Далеко возить? — спросил Вельтман.