— Ты можешь мне сказать. Все нормально. Неважно, что это, мы разберемся, — уверенно говорю я, потому что мы вместе, пока смерть не разлучит нас. Я надеюсь.

— Это нелепо, — говорит она, неловко смеясь.

— Если это так нелепо, почему ты плачешь? — спрашиваю я, а сам начинаю немного нервничать. Тори не часто плачет. Я знаю, что за последний год она плакала всего несколько раз: из-за смерти друга, когда узнала, что беременна, и утром после первой бессонной ночи с Гэвином.

— Я будто живу во лжи, — говорит она.

— Что? Тебя зовут не Тори, или ты типа обманщица? Что ты имеешь в виду? — спрашиваю я, пытаясь не показывать тревогу.

— ЭйДжей. — Она закрывает глаза, тяжело и рвано выдыхает, и качает головой. — Ничего, забудь, что я это сказала.

Да, вот так всегда. Почему женщины всегда говорят такое? Очевидно же, я не забуду, что она это сказала.

— Нет, скажи мне, что творится у тебя в голове, Tи?

— Я просто сильно устала, и мысли путаются. Мы можем просто закончить этот разговор? — умоляет она.

Теперь настала моя очередь молча кивнуть. Да, мы можем забыть об этом пустом разговоре, одном из многих подобных.

— Ты, наверное, мало спала прошлой ночью, да?

Гэвин просыпается посреди ночи, но... Я вставал посреди ночи, чтобы покормить его, и прошлой ночью, и предыдущую ночь. И... да, я понимаю. Она вынашивала ребенка девять месяцев, и теперь моя очередь позаботиться о нем. Я хочу, чтобы она высыпалась. Хочу, чтобы она отдохнула, но кажется, она совсем не такая отдохнувшая, как я рассчитывал.

Смотрю на часы, где мигает поставленный на девять утра таймер-напоминание. Через пять минут позвонит Хантер с вопросом, где я. Его расписание неизменно, я понимаю. Дети, школа, ужин — на все нужно время.

— Во сколько ты сегодня будешь дома? — спрашивает Тори.

— Как обычно, — говорю я и беру пальто с дивана. — Я куплю что-нибудь к ужину по дороге домой, так что тебе не придется ничего готовить. Не против?

— О, — говорит она, отжимая волосы полотенцем. — У меня вроде как планы выбраться куда-нибудь сегодня с Памелой. Вечер девочек, ты помнишь? — Точно. Вечер вторника — для девочек. Был и всегда будет, даже если дома есть ребенок. — И Роуз будет с Гэвином целый день, так как у меня есть кое-какие дела.

Роуз — наша соседка, которая слишком стара, чтобы видеть или слышать нашего ребенка, но она предлагает посидеть с ним бесплатно, потому что у нее нет внуков, о которых она так мечтала. А Тори часто принимает ее предложение.

Я вытряхиваю из головы свое беспокойство, наклоняюсь вперед, чтобы поцеловать Тори, и вручаю ей Гэвина.

— Я люблю тебя, детка.

Она прикрывает рот рукой и немного отстраняется.

— Я спасу тебя от моего утреннего дыхания. — Поцеловав меня в щеку, она несет Гэвина к детским качелям и усаживает его туда. — Увидимся вечером. — С легкой улыбкой она поднимается наверх, в ванную.

— Увидимся. — Я подхожу к качелям и целую сына в голову. — Увидимся вечером, малыш. У нас будет пиво, и мы посмотрим игру, только вдвоем, хорошо?

Он улыбается мне и весело хохочет, и так чертовски тяжело оставлять его качаться на качелях в одиночестве в этой большой открытой комнате. Хантер убьет меня сегодня. Оглядываю комнату, пытаясь найти что-нибудь, чтобы развлечь Гэвина, пока он будет здесь один, но, черт, я не могу оставить его здесь одного, в этой комнате, в то время как Тори наверху сушит голову феном. Что, если он найдет что-нибудь, засунет в рот и подавится?

Вскидываю голову, признавая поражение. Знаете что? Олив, дочь Хантера, практически выросла у нас на работе. Этот маленький парень спит так много, что не имеет значения, где он будет — со мной на работе или дома. Так что к черту!

— Сегодня ты пойдешь на работу с папой, ты совсем большой парень. — Я достаю малыша с качелей и, поднявшись по лестнице, заглядываю в ванную. — Это... я возьму Гэвина на работу, можешь сказать Роуз, что она свободна сегодня.

Тори выключает фен и смотрит на меня так, будто не слышала ни слова, из того что я сказал.

— В чем дело?

— Сегодня я возьму с собой Гэвина, — повторяю я.

— Ты уверен? — спрашивает она и открывает дверь шире, чтобы поцеловать Гэвина на прощание. — Хорошо, я уверена, он будет счастлив провести с тобой день.

Улыбка Тори становится шире, и она машет нам обоим так, будто уплывает на каком-то фантастическом круизном корабле.

Никогда не думал, что все будет так. Все было идеально, пока мы не узнали, что она беременна. Никто из нас не хотел детей, но в жизни такое случается. Я почти сразу свыкся с мыслью о ребенке, но похоже, что у нее все еще не получилось. Не сказать, что она говорит об этом или что-то еще, но чувствую, что это так.

Конечно, я спрашивал ее. В чем дело? Может, я сделал что-то неправильно? После первого месяца я так устал, что перестал спрашивать. Это убивает, когда вижу, насколько она отстранена от нас — от Гэвина. Я читал об этом, и кажется понял в чем дело, но она убеждала меня, что у нее нет послеродовой депрессии. Всегда ли женщины понимают, когда с ними происходит такое? Признать проблему трудно для каждого человека, не говоря уже о женщине, которая только что стала мамой. Я был осторожен, спрашивая ее об этом, но она оборвала меня, сказав, что это не так, и что она просто приспосабливается к этой новой жизни. Тем не менее, период ожидания просто кошмар для меня. Я будто прохожу по новому для нас родительскому пути в полном одиночестве. Через победы и неудачи. Через плохое и хорошее.

С Гэвином, сидящим в автокресле, я направляюсь к месту работы, которое, к счастью, находится всего в нескольких километрах от нас. Хантер ждет меня снаружи, потому что... ключи-то как раз у меня. Ой. Забыл об этом тоже. Эта бессонница затуманивает мой мозг. Хантер демонстративно смотрит на часы, показывая этим жестом, что я опоздал — и далеко не впервые. Но сменяет гнев на милость, когда видит, как я вытаскиваю Гэвина из машины. Улыбка расползается по его лицу, покрытому ночной щетиной — темной, с неожиданной примесью седины.

Мой старший брат постарел в возрасте тридцати одного года. Мы можем поблагодарить за это принцессу Олив — семилетнего ребенка, которая говорит и ведет себя, как пятнадцатилетняя, и она правит миром этого человека. Я думаю, что Хантер скучает по дням, когда его маленькая малышка спала в автокресле и ничего не говорила. Я называю это легким периодом, но когда Олив была ребенком, Хантеру было нелегко. Элли умерла через несколько минут после рождения ребенка, и он один воспитывал дочь. Наверняка о первых ее днях у него почти не осталось воспоминаний, во всяком случае тех, которые хотелось бы снова воскрешать в памяти.

Он из тех, кто живет одним днем, не нуждаясь в старых фотографиях или домашних видео. Каждому свое. Что бы он ни делал, чтобы выжить, я поддерживаю.

— Где мой маленький напарник? — шутливо рычит Хантер Гэвину.

Он забирает автокресло из моих рук, не спрашивая, почему я сегодня привез его на работу. Он мой брат, мы близки, и он знает, почему я делаю то, что делаю — это облегчает ситуацию, когда не хочу ничего объяснять.

— Можешь открыть? — спрашивает Хантер. Я достаю инструменты из грузовика и направляюсь к входной двери.

— Как сегодня Гэвин, нормально? Он вроде немного горячий. — Хантер ставит автокресло на подъездной дорожке и берет Гэвина на руки, одновременно прикладывая ладонь к его лбу.

— Я дал ему пива по дороге сюда, но когда мы вышли из дома, все было в норме, — шучу я. — Наверное, в машине было слишком жарко. Я волновался, что он мог простудиться.

Хантер частенько волнуется. На самом деле, это то, что он делает лучше всего. Я же жду, пока появится реальная причина для беспокойства. Это помогает мне оставаться в здравом уме.

Хантер заносит Гэвина внутрь и быстро устраивает его на нижней ступени.

— Мужик, хочу надеться, что он заснет, чтобы мы могли начать работу.

— Ковры могут подождать пять минут. Я не видел его уже две недели, и он так вырос.

— Вы с Шарлоттой уже должны завести себе маленького, — говорю я ему, зная, что это его проймет.

— Мы женаты меньше полугода, и на случай, если ты забыл, у каждого из нас уже до брака были дети. У нас две дочери семи и восьми лет. Это равнозначно тому, что у тебя пятнадцать детей.