Глава 15

Мне кажется правильным позволить Тори кричать на меня во всю силу легких так долго, как она хочет. Я гляжу на часы, отмечая, что прошло четыре часа с тех пор, как мы вошли в дом, и два часа с тех пор, как она начала кричать. Не считая нескольких пауз и небольшого перерыва, когда я укладывал Гэвина в постель, поток слов, повествующий мне о том, что творится сейчас в ее голове, не утихал.

Она не позволила мне вставить ни слова, да и в любом случае, я мог только сказать, что мы согласились оставить наше прошлое в прошлом, и у нас никогда и речи не заходило о нарушении этой договоренности.

Я уже подумал, что Тори не остановится, но вот она, наконец, обмякла на стуле за кухонным столом. Сейчас шесть часов вечера, а я сегодня даже не начинал работать. Не было даже времени переварить тот факт, что дочь вернулась в мою жизнь, или что моя школьная любовь, ее мама, появилась сегодня будто из ниоткуда. У меня не было возможности сказать Тори, что мне не жаль, но и прямо сейчас говорить ей это — не лучшая идея.

Я оставил Кэмми и Эвер в пиццерии без обещания позвонить или чего-то в этом роде. У меня нет номера телефона Кэмми, и теперь я осознаю, что единственный способ увидеться с ними — это заявиться к ним в номер отеля. Но сейчас нет возможности уйти из дома так надолго.

Тори молчит уже три минуты и смотрит сквозь кафельный пол, будто это стекло. Не знаю, стоит ли ждать, что еще она скажет, или уже настало время говорить самому.

Подхожу к столу и прислоняюсь к нему бедром, встав рядом с Тори.

— Я не думал, что увижу их снова, — говорю я. Она не отвечает, так что я продолжаю: — Эти двое сделали меня тем, кто я есть, были они рядом или нет, и я просто оставил их посреди той долбаной пиццерии, потому что нам с женой — с которой, кстати, друг о друге мы ничего не знаем, — надо вернуться домой и устроить этот скандал. Это нормально, Тори? О, и просто, чтобы сделать все еще хуже, сегодня день рождения моей дочери — первый, который я собирался отпраздновать с ней с момента ее рождения. Но это — вот именно это — гораздо важнее.

— Они сделали тебя тем, кто ты есть? — прищурившись, спрашивает она. Конечно, она услышала только это.

— Да, Тори, и этим тебе меня не упрекнуть. И хочешь знать почему?

Она встает со своего места, впервые за несколько часов, и нервы натягиваются при мысли о том, что она может сделать. Последний раз, когда мы ссорились, был в прошлом году, в тот гребаный день.

— Я не знаю, что ты хочешь, чтобы я сказала или сделала, ЭйДжей. — Она открывает холодильник и достает бутылку воды. — Ты хочешь, чтобы я снова вскрыла для тебя свои раны, чтобы ты мог увидеть кровь?

Ее слова резкие и неожиданные, и я бы хотел сказать «да», но то, как она задала вопрос, сделает мой ответ ответом настоящего козла. Но ведь это было бы справедливо — открыться мне, хоть немного, особенно теперь, когда она знает о моем прошлом.

— Я хочу помочь тебе, — предлагаю я.

— Ну, ты не можешь помочь мне, — говорит она, усаживаясь обратно.

— Расскажи мне хоть что-то, Тори. Скажи, чем твой разум занят прямо сейчас.

Я устал стоять так. Я стою так уже слишком долго. Все, что мне хочется сделать — вернуться, найти Кэмми и Эвер и задать им миллионы крутившихся в моей голове вот уже несколько часов вопросов, а потом съесть праздничный кекс с Эвер.

— Если расскажу тебе хоть чуть-чуть, ЭйДжей, это вызовет у меня еще одно эмоциональное расстройство. Ты этого хочешь? — спрашивает Тори спокойно.

— А может, именно это тебе и нужно, Тори. Ты не думаешь, что держать в себе все это может быть опасно? Что это может разрушить тебя?

— Слушай, если твое прошлое вернулось и одарило тебя своим светом, и ты понял, что мечты действительно сбываются, это не значит, что ты можешь сидеть тут и разглагольствовать обо всем этом. Ты не знаешь, о чем говоришь.

— Отлично, — говорю я, отталкиваясь от стола. — Полный порядок. Мы справляемся с твоим прошлым с момента рождения Гэвина, но, видимо, для тебя слишком тяжело выдержать один день моего прошлого. — Я хватаю пальто с одного из обеденных стульев и перекидываю его через плечо. — Не жди меня.

Ничто не помешает мне быть с дочерью в ее день рождения. Ничто.

— Куда ты идешь? — шипит Тори. — Ты забыл, что у тебя есть ребенок?

Ее слова бесят меня, как не бесило ничего из сказанного ею ранее. Я забыл, что у меня ребенок?

— Ты издеваешься сейчас, да? — спрашиваю я, кипя от гнева. — Как насчет того, чтобы хоть раз взять на себя ответственность за него?

Ее лицо становится красным, а глаза распахиваются, словно она готова закричать. Я поднимаюсь по лестнице в комнату Гэвина и забираю его из кроватки. Он не спит, лежит и с улыбкой разглядывает свои погремушки. Неудивительно, учитывая, что уложил я его сегодня на час раньше. Меняю ему подгузник, загружаю сумку для подгузников, одеваю его как для прогулки и беру на руки. Закинув сумку через плечо, я беру Гэвина и возвращаюсь на кухню, проходя мимо Тори.

— Куда ты идешь? — шипит она.

Я не останавливаюсь, просто сообщаю ей на ходу:

— К людям, которые открыты со мной.

— Ты хочешь переспать с ней, да?

— О чем, черт возьми, ты говоришь, Тори? — кричу я. — Ты спяти… — и обрываю себя смешком. — Пофиг. Я уже знаю ответ на этот вопрос.

Она бежит за нами, пытается стащить сумку с моего плеча.

— Почему ты так зол на меня? — кричит она.

Я усаживаю Гэвина в его высокий стульчик и вручаю ему игрушку в надежде защитить от гнева его матери.

— Знаешь, что забавно, Тори? Все время слышишь истории о мужчинах и женщинах, в которых после брака словно щелкает какой-то невидимый переключатель, и они показывают себя настоящих. Вроде как это шутка. Люди смеются над этими историями. Если бы я знал, что ты будешь вести себя или станешь вот такой, как сейчас, я бы никаких отношений с тобой не заводил. Ты обманула меня. И это отвратительно.

— Обманула тебя? — кричит Тори. — Должно быть, так же, как моя мать обманула отца, чтобы завести второго ребенка. Она обманула его, ЭйДжей. Давай-ка расскажу. Она обманула его так чертовски хорошо, что он просто встал и ушел от нас за день до рождения моей сестры.

Я закрываю глаза, пытаясь переварить ее историю.

— Подожди, ты говоришь о Милли и Ральфе?

Потому что еще год назад я думал, что эти двое — ее родители. Теперь я знаю, что это не так, но она называет их мамой и папой.

Она смеется. Этот смех, который я ненавижу, тот самый, который говорит, что она снова падает в темную дыру своего сознания.

— Нет, я говорю о тех двоих, что дали мне мою дерьмовую жизнь в этом дерьмовом мире.

— Тори, — прошу я, схватив ее дрожащие руки, — поговори со мной.

— Зачем? — рыдает она. — Это не изменит прошлого. Вот почему мы не говорим о прошлом, ЭйДжей. Помнишь? Наш договор?

Я качаю головой в знак несогласия.

— Поговори со мной, — настаиваю я.

— Я не хочу говорить об этом, — упрямится она, сжав челюсти.

Вспоминаю, как в прошлом году нашел в задней части нашего шкафа те бумажки. Не было достаточно безопасного момента до сих пор, чтобы показать их ей, но теперь я словно на Рубиконе и не готов больше жить в вихре воспоминаний Тори — или от чего она там убегает в своей голове.

Поднявшись наверх в спальню, я отрываю дверь шкафа и убираю все барахло с верхней полки. Нахожу спрятанную коробку. Кладу ее на кровать, хватаю в горсть столько бумажных шариков, сколько могу, и несу ей.

— Начни с этого. Что это?

Она выхватывает их из моих рук, половина падает на пол. Спасая все, что может, Тори прижимает бумажные мячики к груди.

— Где ты нашел их? — спрашивает она, и краска сходит с ее лица.

— В шкафу. Я бы не сказал, что ты пыталась их спрятать, — говорю я.

— Я не хочу это видеть, — плачет она. — Забери их, выброси!

— Почему бы тебе не выбросить их, раз ты не хочешь их видеть?

Я не должен так давить. Я видел, что случилось в прошлый раз.

— Я не могу, — продолжает она, ее голос становится выше.

— Почему, Тори? — Я тоже повышаю голос.

— Потому что тогда я вспомню, что чувствовала, когда нашла свою маму, висящую на потолочной балке в ее спальне. Я вспомню, каково было голодать в пятилетнем возрасте. Я вспомню, что люди, которых любила больше всего на свете, умерли на моих глазах.