Глава 1

Двенадцать лет назад

Долгих семь месяцев я пытался найти способ рассказать эти новости людям, подарившим мне жизнь. Часть меня хотела бы думать, что они не будут удивлены; что они ожидают от меня чего-то подобного, так как я далеко не идеальный сын. Я принял это... фактически, я жил с этим... до сих пор. Однако, теперь мне нужно остановиться и начать думать, думать очень быстро.

Кэмми наклоняется в проход между нашими столами и протягивает записку, прерывая мои мысли. Я быстро беру ее, разворачиваю и читаю:

Я немного боюсь. Вообще-то, я в ужасе.

Кэмми нельзя волноваться, ей необходимо расслабиться. Хочу сказать ей, что все будет хорошо, но мы сидим на уроке истории. Миссис Галифакс ненавидит меня в буквальном смысле, и если я заговорю, она снова отправит меня к директору. Я шепчу Кэмми одними губами:

— Все будет хорошо. — Надеюсь это успокоит ее до конца урока.

Кэмми закрывает глаза и откидывается назад. Ее каштановые волосы падают на спинку железного стула, и она достаточно громко сглатывает.

— Я не могу этого сделать, — говорит она резко и громко.

Все в классе смотрят на нее с любопытством — все, включая миссис Галифакс.

Кэмми встает со своего места, оттолкнувшись руками от стола.

— Кэм, что ты делаешь? — бормочу я.

— Я не могу этого сделать, ЭйДжей, — говорит она снова.

Кэмми идет по длинному проходу между столами и выходит из кабинета, прежде чем миссис Галифакс успевает отреагировать. Через минуту все вновь поворачиваются к доске, как будто ничего не произошло.

Если я побегу за ней, то все узнают о нас. Она не хочет этого, и о нас не знают, потому что мы скрываем наши вот уже почти двухлетние отношения.

Фокусируюсь на часах, ожидая, когда минутная стрелка доплетется до двенадцати. Изо всех сил пытаюсь понять, что же изменилось и что могло прийти в голову Кэмми. Мы все обсудили. Мы приняли решение, и у нас был план. У нас не осталось нерешенных вопросов.

Звенит звонок. Я хватаю свои книги и вылетаю из класса, прежде чем кто-либо успевает пошевелиться.

Обегаю каждый коридор от начала и до конца в поисках Кэмми, но ее нигде не видно.

Нуждаясь в передышке, прислоняюсь к одному из шкафчиков и достаю свой телефон из заднего кармана. На экране вижу сообщение от Кэмми.

Кэмми: Нам нужно поговорить. Я на парковке С.

Я не хочу терять время, отвечая ей, поэтому мчусь по коридору, выбегая на улицу через одну из тех дверей, которые запрещено использовать в часы занятий. Нахожу Кэмми перед ее потрепанным темно-красным «БМВ». Она бросает школьную сумку к ногам и закрывает лицо руками, рыдая так громко, что боюсь, кто-то решит, что я делаю ей больно. Пофиг. Обнимаю ее за шею и позволяю выплакаться.

— Скажи мне, — шепчу ей на ухо.

— Я должна отказаться от ребенка. Я заполнила документы на прошлой неделе и... — говорит она, тяжело дыша в мое плечо. — Я не думала, что это произойдет так быстро, но они нашли семью.

— Подожди. Стоп! О чем, черт возьми, ты говоришь? — выдавливаю я.

Я могу не задавать этот вопрос, я достаточно умен, чтобы понять, о чем она говорит. Просто теряюсь, поскольку мы никогда не обсуждали эту тему. У нас были планы. Глупые планы, но все же. И мы собирались осуществить их. Альтернативы не было — мы никогда не обсуждали другие варианты.

Мы так безумно влюблены, что убедили себя, будто готовы быть родителями в семнадцать лет. А мы не готовы. Но отказаться от ребенка — это не вариант.

— Я должна отдать ребенка на усыновление, ЭйДжей.

— Нет, не надо, мы даже не говорили об этом, Кэмми. Почему ты должна взять и?..

У меня кружится голова, я пытаюсь понять. Это несправедливо. Ребенок и мой тоже. Как она может просто отдать нашего ребенка, не посоветовавшись сначала со мной? Это вообще разрешено?

— ЭйДжей, я на девятом месяце беременности, — говорит она, перебивая меня. — Больше нет времени.

— У нас есть еще несколько недель. У нас есть время. Мы должны принять это решение вместе, — возражаю я, пытаясь успокоиться.

— Нам по семнадцать лет. Мы едва можем позаботиться о себе, не говоря уже о ребенке. К тому же, я... я почти ничего не решаю тут… вообще ничего. — Она вздыхает, слезы медленно катятся по ее щекам. — Я тоже не хочу так поступать с ней, ты должен мне поверить. — Она ласково кладет руку на свой живот.

— С ней? Подожди, — говорю я, размахивая руками в воздухе, — ты только что сказала «с ней»... ты знала?

Кэмми сказала доктору, что не хочет знать пол ребенка до его рождения. По крайней мере, так она мне и сказала. Ничего не понимаю. Когда было принято это гребаное решение об усыновлении? Она знает, что я берегу каждый заработанный цент, откладывая, чтобы мы могли кормить и одевать ребенка. Я освободил угол в своей спальне, чтобы у ребенка было место для сна. Купил игрушки и хранил их под кроватью. Я не был готов стать отцом, но сделал все, что мог, чтобы подготовиться к этому. Возможно, я не умею заботиться о ребенке, но знаю, как любить его.

— Я не хотела, чтобы ты привязывался... чтобы я привязывалась, но во время последнего ультразвука я просто сорвалась и спросила, девочка это или мальчик, — говорит она, нервно теребя пальцами кольцо обещания, которое я подарил ей несколько месяцев назад. Дал обещание, что у нас будет самая невероятная семья и что дам ей и нашему ребенку все.

— Значит, ты задумалась об этом несколько недель назад, да? — спрашиваю я, яростно запуская руки в свои волосы.

Мать сопровождала Кэмми на каждый чертов визит к врачу, поэтому я даже не мог быть на ультразвуке. Это просто херня.

— Я не принимала этого решения, ЭйДжей.

— Кто тогда? Почему ты не сказала мне, Кэмми? Почему?

— Тебе нравится все исправлять, помогать людям и решать глобальные проблемы. Ты любишь всех и вся, и все любят тебя. ЭйДжей Коул никогда не отдал бы своего ребенка никому. Я знаю тебя достаточно хорошо, чтобы понять, что ты не согласишься на это и... так как это не зависит от меня, и я сама не согласна на это, я не знала, как тебе сказать.

Ее слова становятся все решительнее и слезы на ее лице высыхают, словно их высушило выглянувшее в этот мрачный день солнце. Смирилась ли она с этим решением, которое было принято без меня? Я никогда не видел прежде такого выражения на ее лице.

— Кэмми, которую я знаю, никогда не отдаст своего ребенка, ни за что на свете... это наша дочь. Как это может не зависеть от тебя, Кэмми? — сердито шепчу я, указывая на ее живот. — Она наша, и никто другой не имеет права принимать это ужасное решение.

— Мои родители... они не оставили мне выбора, ясно? — огрызается она. — Мы не женаты. У тебя нет никаких прав, ЭйДжей.

Не могу поверить в то, что слышу. Это даже не похоже на слова Кэмми. Похоже на то, что кто-то заставил ее так сказать. Она всегда сражается за то, во что верит, и за то, чего хочет, а то, что она говорит сейчас, просто не имеет смысла.

— Как ты можешь не бороться за нее, за нас? Как ты собираешься жить после того, как отдашь нашего ребенка? Уверен, что не сможешь.

Я пытаюсь обуздать свой гнев, но нет способа погасить то, что чувствую прямо сейчас.

— Я не хочу отказываться от нее. Я не согласен с этим решением. Я собираюсь приехать в больницу, ведь они захотят, чтобы ее отец тоже подписал бумаги, Кэмми. Знаю, ты думаешь, что у меня нет здесь никаких прав, но они есть. Эта маленькая девочка наполовину моя, нравится это твоим родителям или нет.

В любых других обстоятельствах и по любому другому вопросу то, как мы друг с другом разговариваем, стало бы основанием для разрыва. Это стало бы поводом для неприятного разрыва.

Но я люблю ее почти два года, и за последние месяцы нам пришлось сильно повзрослеть, больше, чем я мог себе представить.

Она смотрит на меня, ее глаза снова начинают блестеть, когда она тихонько всхлипывает.

— Это не обсуждается. Адвокат, которого наняли мои родители, сказал так.

— Адвокат?

Какого черта? Я должен был понять. Мистер и миссис Беверли Хиллз из Коннектикута заставили бы ее нанять адвоката. Ее родители, насколько я знал, казались понимающими людьми. Хотя я никогда с ними не встречался. Я никогда не был в ее доме, так как наши отношения держались в тайне, как и первые месяцы ее беременности. Не знаю, пыталась ли она защитить себя или меня, но теперь осознаю, что не стоило соглашаться так долго скрывать наши отношения только потому, что она может быть права.