Любой парень может зайти в больницу в этот день и заявить, что он отец ребенка. У меня нет никаких доказательств, кроме теста ДНК, который сделаю, если они дадут мне время. Не знаю, как эта хрень работает.

— У меня нет слов, Боже, Кэмми, это неправильно. Это несправедливо. Я так зол, и даже не знаю, что сказать, — яростно шиплю я.

Кэмми пристально смотрит на меня твердым взглядом, будто пытается превратить меня в камень, но ее попытка проваливается. Она, должно быть, ожидала подобной реакции от меня. Вот почему она так долго ждала, чтобы сообщить мне эти новости.

Она долго смотрит на меня, и я замечаю, что на ее щеках появляется яркий румянец. Она кладет руку на живот и прислоняется спиной к водительской двери своей машины.

Кажется, будто все происходит в замедленной съемке: Кэмми закрывает глаза, затем зажмуривается, сжимает челюсть, и ее тело сгибается, насколько это возможно на девятом месяце беременности. Стон вырывается из ее горла, в тот же миг ее кожа, до этого красная, становится призрачно бледной. Я в шоке замираю, и тут же понимаю, что происходит.

— Ты в порядке? — наконец спрашиваю я.

Кэмми хватается за мое плечо.

— Отвези меня в больницу.

Эти четыре слова перезагружают мой мозг, и я пытаюсь вспомнить все, что читал об этом в интернете. Я думал, что это будет происходить постепенно, медленно, в течение нескольких часов.

Она берет себя в руки, но я вижу нервозность и страх в ее глазах. Придерживаю ее за руку и помогаю дойти до своей потрепанной машины.

Пока пролетаю по хорошо знакомым улицам до больницы, в моей голове пусто. Кэмми хранит молчание всю дорогу, раза три я слышу стоны.

Припарковавшись в зоне двухчасовой парковки, я оббегаю машину и помогаю Кэмми выйти.

— Я должна позвонить родителям, — произносит она.

— Я буду рядом с тобой, Кэм, — говорю я ей, пытаясь сохранять спокойствие и убедить, что я действительно пройду с ней через все это.

— Ты не должен быть здесь. Я не хочу, чтобы мои родители знали... папа убьет тебя, ЭйДжей. Пожалуйста, верь мне. Я делаю это не для того, чтобы причинить тебе боль. Разве ты не видишь, как это мучает меня?

— Ты не хочешь, чтобы твои родители знали что? Что ты встречаешься с семнадцатилетним парнем из школы? Может, я недостаточно хорош для тебя? Что за чертовщина? Мы любим друг друга. Что еще имеет значение?

Их семнадцатилетняя дочь беременна от меня… и она пытается защитить меня, но сейчас мне нужно защитить свою дочь.

— Это не так! — кричит она.

— Тогда как, Кэмми?

Мы идем по автостоянке, я изо всех сил поддерживаю ее, когда мы входим в больницу.

— Отец сказал, что когда узнает, кто сделал это со мной, он заставит его пожалеть, что тот появился на свет.

Эти слова не становятся для меня неожиданностью. Отец Кэмми — начальник полиции нашего города, и я верю, что он уничтожит меня любым возможным способом. Это была первая моя мысль, когда она сказала мне, что беременна. Тем не менее, я остался с ней, чтобы быть отцом этому ребенку и поступить правильно. Единственное спасение заключалось в том, что он не захотел бы, чтобы его внук рос без отца.

И даже теперь, когда у меня нет шанса стать отцом, это не дает ему повод разрушить мою жизнь. Тем не менее, меня не запугать — я буду рядом с Кэмми и нашей дочкой.

— Мне все равно, — говорю я ей.

Она останавливается в пустом коридоре, обхватывает меня за плечи и смотрит на меня своими огромными глазами.

— Мне не все равно. Я не хочу разрушать твою жизнь. Я люблю тебя, независимо от того, через что нам приходится проходить сейчас. Я этого не хочу и надеюсь, что когда-нибудь ты это поймешь.

В этот момент я бы отдал все, чтобы знать, каковы мои законные права, но у меня не осталось времени. Я будто потерялся в темном лесу, один без света, и не знаю, куда идти.

— Ты не можешь этого сделать, — снова умоляю я, хотя знаю, что это не ее решение.

Я не могу это принять, это невозможно. Я просто должен бороться с этим. Буду бороться, пока не выиграю.

У Кэмми схватки уже несколько часов, и мне удалось убедить ее не звонить родителям. В обычной ситуации было бы неправильно просить ее об этом, но если они приедут, то мне придется уйти. Мы о многом говорили за последние несколько часов. Если бы я только мог убедить ее передумать и не отдавать нашего ребенка, все было бы в порядке.

Но она все же не передумала.

Медсестра зашла, чтобы задать Кэмми какие-то вопросы, и теперь она спрашивает, я ли отец. Только открываю рот, чтобы ответить, как Кэмми перебивает меня:

— Нет, я не знаю кто отец.

Внезапно я становлюсь хорошим и верным другом Кэмми, который хочет быть здесь в трудную минуту. Я хочу перебить ее, устроить сцену, но тогда меня вышвырнут, поэтому изо всех сил прикусываю свой язык и проглатываю гордость.

Врачи сделали ей обезболивание, и хотя она кажется расслабленной, хрустит ледяной крошкой, но в ее глазах напряжение, словно она пытается удержать их открытыми. Кожа белее мела, спутанные пряди волос мокрые от пота и прилипли ко лбу [1]. Она кажется олицетворением несчастья и, наблюдая, как она проходит через эту боль и муки, я еще больше задаюсь вопросом, как она может после этих испытаний отдать нашего ребенка кому-то другому.

— Мы окончим школу через месяц. Я думал, мы найдем квартиру, и я украшу одну из спален для малышки, — говорю я, нежно поглаживая живот Кэмми. — Она наша дочь. Мы должны дать ей все, что можем.

Я знаю, это звучит безумно. Чувствую себя безрассудным, но не могу перестать надеяться, даже если ее слова — правда, и она уже не может ничего изменить.

— ЭйДжей, — тихо говорит Кэмми, — слишком поздно.

— Нет, это не так, — бессмысленно бормочу я. Не знаю, так это или нет, но хочу твердо стоять на своем и доказать ей, что это не так. Не может быть слишком поздно. Она наш ребенок.

Пожилой врач входит в палату, пока я упрашиваю Кэмми, и говорит нам, что Кэмми уже готова тужится. Медсестра надевает чистые перчатки на руки врача, и тот садится на круглый табурет в конце кровати, у ног Кэмми.

Не знаю, что сказать. Я должен успокоить ее и попытаться забрать часть ее боли и страхов, но не могу из-за гнева. Я так зол, и знаю, что никогда не переживу этого. Я должен уйти. Должен сделать все возможное, чтобы избежать боли, которую почувствую, когда увижу свою дочь, зная, что придется отказаться от нее. Это слишком.

Я смирился с мыслью о том, что стану отцом, и это заняло у меня месяцы. Каждую минуту каждого дня после того, как Кэмми сказала мне, я убеждал себя, что так и должно быть. Я справлюсь с этим. Мы все справимся. Теперь, когда я, наконец, смирился с этим, не уверен, что смогу внезапно смириться с тем, что этой маленькой девочки не будет в моей жизни.

Мои мысли стихают. Эта комната в пастельных тонах наполнена запахом, который я буду помнить всегда, тоже становится тихой, пока Кэмми тужится. Я стою на месте, словно статуя, держа ее за руку, пот струится по ее алым щекам. Я ничего не слышу. Как будто вокруг меня все замерло, за исключением Кэмми, доктора, медсестер и... этого крика.

Доктор держит ее, словно приз, который мы только что выиграли, и для меня это действительно так. Люди не отказываются от наград.

Медсестра обтирает ее и осторожно протягивает Кэмми. Я смотрю на нее и жду, когда на ее лице боль сменится любовью, но... этого не происходит.

— Я не могу взять ее, — произносит она и закрывает глаза, не глядя на самое восхитительное создание в мире, которое она когда-нибудь сможет увидеть.

Почему Кэмми не хочет прикоснуться к нашей дочери?

— Я хотел бы подержать ее, — говорю я громче, чем хотел бы.

— Нет, она не наша, — рыдает Кэмми.

Она страдает эмоционально и физически, и я не знаю, чем ей помочь, потому что понятия не имею, как справиться со своей собственной душевной болью.

— Будет только хуже, поверь мне, ЭйДжей.

— Это мой единственный шанс. Я не откажусь от него ни за что на свете.

Кэмми зажмуривает глаза и мучительно вдыхает, испуская стон. Медсестра приближается, и кладет доченьку мне на руки.

У нее идеальная розовая кожа. Она смотрит на меня так, словно пытается понять, что происходит и как она оказалась здесь. Короткие темные волосы сбиваются в маленькие кудри, а губы имеют форму идеального бантика. Она — самое прекрасное существо на свете. Я люблю ее больше, чем кого бы то ни было в этой жизни.