Началась церковная служба. Пронеслось мощное дыхание органа. Пастор в белом галстуке произнес первые слова обряда. В толпе произошло легкое движение: все теснились вперед.

Джеку было все ясно: у невесты долларов не было! Молодость была принесена в жертву капиталу. И какая молодость! И какому капиталу! Одна губа у него чего стоила!

В голове Джека созрел мгновенно некий план.

Он нацепил «Глориану» и исчез. Никто из присутствующих не обратил, конечно, внимания на исчезновение какого-то дерзкого пролетария, затесавшегося в приличное общество. А Джеку только того и надо было!..

Он ловко вытащил у одной старой леди толстую булавку из ее шляпы. Шляпа слегка покачнулась и старая леди сильно заволновалась. Но Джеку не было до этого никакого дела.

Затем с булавкой в руке Джек пробрался вперед. Прямо перед ним стояли венчающиеся. И сзади каждого из них стояло по несколько шаферов и шафериц. Джек встал позади жениха, словно и он принимал участие в обряде.

— Во имя божие я совершаю священный обряд бракосочетания! — возгласил пастор. — Джошуа Филлипс! Желаете ли вы взять женою Эллен Грей?

— Да! — произнес сэр Джошуа.

— Эллен Грей! — продолжал пастор. — Желаете ли вы стать женою Джошуа Филлипса?

— Нет! — ответил за нее Джек.

Присутствующие переглянулись. Невеста скромно потупила глаза. Джошуа торчал, как верстовой столб, не шевелясь.

Пастор сделал вид, будто он ничего не слышал. И обряд продолжался.

— Джошуа Филлипс, обещаете ли вы хранить супружескую верность и любовь?

Джек просунул вперед булавку и ткнул жениха в то место, где спина теряет свое название.

— Обеща-ой!.. — екнул жених и дернулся вперед туловищем. Шафер, стоящий сзади него, поддержал его за локоть. Венчание продолжалось.

Джек вошел в азарт и кольнул его еще раз. Посильнее.

Сэр Джошуа Филлипс опять дернул, как строптивая лошадь, и вскинул голову кверху. Ему, очевидно, показалось, что у него разыгрывается ишиас, и страстно хотелось почесаться. Но светская выдержка взяла верх, и он снова замер в напряженно-деревянной позе.

Джек безжалостно уколол его еще, и еще, и еще раз.

Жених запрыгал, как паяц на веревочке. Шафера переглядывались. Невеста отвернулась. В публике разрастался сдержанный шепот. Кто-то сказал: «Сэр Джошуа болен». Джек продолжал колоть несчастного, разнообразя места поражения, но не отдаляясь от избранной им части тела.

Жених, наконец, не вытерпел…

Он затопал ногами и стал издавать какие-то лошадиные звуки. Потом лягнул ногой в сторону и попал в шафера, лягнул еще раз и оборвал вуаль у невесты. И вдруг схватился обеими руками за уязвляемую часть тела и, брыкаясь ногами во все стороны, застонал и заревел:

— О-ой! Иши-аас!.. о-ой!!!

Джек все колол…

Венчание пришлось прервать ввиду внезапного острого заболевания сэра Джошуа Филлипса. Началось смятение. Какой-то даме наступили на платье и порвали его. Кому-то отдавили ногу. Чуть не задушили в давке ребенка. Жених был в полной прострации: глаза у него закатились, губа почти совсем отвалилась от лица, ослепительно белый воротничок размок от пота, белый галстук развязался. Жених беспомощно висел на руках у шаферов, и они волокли его к выходу.

К паперти подкатил шикарный автомобиль. В него взвалили сэра Джошуа Филлипса и увезли домой…

Невеста сочла нужным упасть в обморок. Что же ей другое оставалось делать?

Кругом быстро собралась толпа. Говорили с ужасом о катастрофе, о внезапной кончине жениха. Какая-то старушка плакала. Какой-то тип в черных очках уверял, что жених пал жертвой отравы.

Джек снял «Глориану». Он испытывал глубочайшее удовлетворение.

На другой день, перед тем, как отправиться на заседание банковского синдиката, Джек встретился с Гольтом и не утерпел, чтобы не рассказать ему о вчерашней свадьбе.

— Да ведь это один из акционеров завода Массены! — расхохотался Гольт. — Что вы с ним сделали?

Но он спохватился и стал журить Джека за мальчишество.

— Я не для того исправил вам «Глориану», чтобы вы занимались такими выходками! У нас с вами великие задачи, и надо беречь «Глориану» для них.

— Но ведь я боролся с капиталом! — улыбнулся Джек.

— Надо бороться иначе!

Несколько повторных посещений синдиката в роскошном, принадлежащем Моргану дворце убедили Джека и «Аранджи», что слухи о предстоящем англо-французском займе вполне соответствуют истине. Заем предполагался в 500.000.000 долларов. Американские банки проявляли величайшую предупредительность. На заседаниях присутствовал английский посол и сын старика Моргана, Джон Пир-понт Морган, в качестве главы банковского синдиката. Джек сразу узнал его. Действительно, это был тот самый джентльмен, который на его глазах явился в квартиру № 80 к Фата-Моргане. Джек питал к нему острую ненависть не только как к эксплуататору-миллиардеру, но и как к эксплуататору миссис Шельдон.

Франк Гольт ничего не знал о последнем обстоятельстве, но умело разжигал ненависть Джека на социальной почве. Он говорил юноше:

— Вот это-то и есть самый настоящий паук-буржуа! Старик, по крайней мере, хоть гнул спину, старался, работал, добывая свои миллиарды. А этот молодец с раннего детства не ударил пальца о палец, а между тем, тысячи рабочих рук и весь пот и кровь людей к его услугам. Жнет, где не сеял, собирает, где не рассыпал…

И в заключение Франк неизбежно повторял:

— А теперь в руках таких людей судьба и жизнь миллионов безответных тружеников, которых гонят там, в Европе, на бойню!.. Да, чего доброго, погонят и у нас, в Америке!.. И вас, Джек, погонят!

— Ну, да, как бы не так! — сердился Джек.

В самом деле, подумать только, Джон Пирпонт Морган усядется в мягком кресле у Фата-Морганы, а его, Джека, посадит в окопы. И еще десятки тысяч других таких же Джеков, молодых, полных жизни, надежд, жажды счастья! Подумаешь, как легко таким типам распоряжаться чужой жизнью, сидя в кресле у камина! Нет-с! Молодые и жаждущие жизни люди, пожалуй, и готовы идти в бой, но только не на аркане у капиталистов, а против самих капиталистов.

Франк Гольт слушал эти горячие тирады и только одобрительно ухмылялся.

Последнее заседание синдиката было чрезвычайно оживленное и даже торжественное. Присутствовали все представители американских банков и разные высокопоставленные лица. Джек даже не знал, кто они такие, да и не интересовался этим. Его гораздо более занимала сама по себе махинация займа, в которой он, впрочем, с трудом разбирался. С особым, весьма недоброжелательным интересом относился он, конечно, и ко всему, что касалось лично Джона Моргана. Джек с большим трудом удерживался от смущавших его воображение выходок. Ему смертельно хотелось, пользуясь своей «Глорианой», побить надменного миллиардера. Но он удерживался от этого, памятуя наказ Гольта:

— Никаких эксцессов! Сидите, наблюдайте, слушайте, запоминайте! Ждите, когда придет время!

Представитель одной из фирм, секретарь синдиката мистер Дэвисон прочитал на последнем заседании доклад. Он выразил уверенность, что заем найдет благоприятный отклик во всей стране и в самое короткое время будет покрыт в несколько раз.

Секретарю поаплодировали. А затем встал сам Морган, напыщенный, с презрительно сытым выражением лица, и произнес речь.

Смысл ее (по крайней мере, так понял ее Джек) заключался в следующем: толпа не поживится на этом займе ни одним центом. Зачем разбазаривать выгодный заем среди каких-то типов, которые даже одного жалкого миллиарда никогда в глаза не видали! Нет, выгоды займа должны попасть исключительно в карманы к «порядочным людям», т. е. к таким, которые с миллиардами хорошо знакомы и знают в них толк, как в вине или сигарах. Недаром же составился синдикат банков. И недаром же он, Джон Пир-понт Морган, избран главой синдиката. И вот он, Джон Пирпонт Морган, провозглашает лозунг: «Ни единой облигации толпе! Все банкам! Все порядочным людям!»

Банки заорали: «Правильно!» — и все присутствующие «порядочные» люди устроили оратору овацию. И тут же была объявлена подписка на заем. На завтра было назначено последнее заседание для подписания договора о займе, а после него, там же, во дворце Моргана, — завтрак и раут.

— Для «порядочных людей»! — пробормотал Джек, сидя в амбразуре окна с «Глорианой». — Ну, а я, «непорядочный», тоже буду там! Приглашение можете мне не посылать! Я и без него явлюсь!..