Эти первобытные представления, немало примеров которых я привел в своей книге «Символы трансформации», побуждают к проведению различия по отношению к бессознательному материалу, существенного различия между «досознательным» и «бессознательным», или «подсознательным» и «бессознательным». Правомочность подобного подразделения здесь не обсуждается. В каждом из понятий присутствует своя определенная ценность, и они стоят того, чтобы развивать их в качестве определяющих гипотез или точек зрения. Введенное различие, сделать которое меня заставил опыт, претендует лишь на ценность более широкой точки зрения. Из сказанного следует, что мы в определенной степени должны выделять в бессознательном слой, который можно обозначить как личное бессознательное. Материал, содержащийся в этом слое, обладает личностной природой, поскольку он характеризуется отчасти как приобретение в результате индивидуального существования, а отчасти как психологические факторы, которые с таким же успехом могли бы оказаться осознанными. Хотя, с одной стороны, понятно, что несовместимые психологические содержания подлежат вытеснению друг другом и потому бессознательны, но, с другой стороны, все же есть возможность того, что вытесненные содержания тоже могут быть осознаны и должны быть осознаны, если уж они узнаны. Мы узнаём эти материалы как личностные содержания благодаря тому, что можем проследить их влияние, или их частичное присутствие, или их возникновение в нашем личном прошлом. Они являются интегральными компонентами личности, входящими в ее «инвентарную ведомость», и их утрата в сознании означает неполноценность в том или ином отношении, и притом не ту неполноценность, которая имеет психологический характер органического увечья или врожденного дефекта, а скорее характер лакуны, которую подавленное моральное негодование стремится восполнить. Чувство моральной неполноценности всегда указывает на то, что выпавший фрагмент есть нечто такое, что, собственно говоря, не должно было бы выпадать или, иными словами, может быть осознано, если употребить необходимые для этого усилия. Чувство моральной неполноценности возникает при этом отнюдь не из столкновения со всеобщим, в известном смысле произвольным моральным законом, а из конфликта с собственной самостью, которая, исходя из чувства психического равновесия, требует восполнения дефицита. Где бы ни возникало это чувство моральной неполноценности, оно указывает также и на то, что налицо не только требование ассимиляции бессознательного компонента, но также и возможность такой ассимиляции. В конечном счете это моральные качества человека, которые заставляют его либо через непосредственное понимание необходимости, либо косвенным образом через болезненый невроз ассимилировать свою бессознательную самость и вести себя осознанно. Тот, кто продвигается вперед по дороге реализации своей бессознательной самости, должен неизбежно приводить к осознанию содержания личного бессознательного, расширяя таким образом масштаб своей личности. Это «расширение» затрагивает в первую очередь моральное сознание, самопознание, так как бессознательные содержания, высвобожденные анализом и переведенные в сознание, – это, как правило, поначалу неприятные и потому вытесненные содержания: желания, воспоминания, предрасположенности, планы и т. д. Сюда относятся содержания, которые появляются на свет тем же путем, что и исповедь, хотя и в более ограниченной степени. Другие возникают, как правило, с помощью анализа сновидений. Зачастую весьма интересно наблюдать, как сновидения выносят наверх – фрагмент за фрагментом, тонко чувствуя момент, – самые существенные элементы. Весь этот материал в совокупности с материалом сознания дает в результате значительное расширение горизонта, углубляя знание себя. Естественно предположить, что это, как ничто иное, способно гуманизировать человека и привить ему чувство меры. Но даже и знание самого себя, о действенности которого все мудрецы предполагали самое лучшее, по-разному воздействует на различные характеры. Существует немало замечательных открытий в практическом анализе, но об этом у меня пойдет речь в следующей главе.

Как показывает мой пример с архаической идеей бога, бессознательное, по всей видимости, содержит в себе еще и нечто другое, кроме личных приобретений и вещей. Моя пациентка совершенно не осознавала происхождения «духа» от «ветра» или параллелизма того и другого. Это содержание никогда не было продуктом ее размышлений, и ее никогда этому не учили. Существенный фрагмент Нового Завета (το πνεύμα πνει ὅπου τέλει[101]) был ей недоступен, так как она не знала греческого. Речь могла бы идти (если бы это действительно было личностное приобретение) о так называемой криптомнезии[102], т. е. о бессознательном припоминании мысли, которую сновидица некогда уже где-то вычитала. Против такой возможности в данном конкретном случае я ничего не могу возразить, но я знаю довольно много других случаев – большое их число я привел в упомянутой выше книге, – когда даже криптомнезию можно с уверенностью исключить. Но даже если бы это был случай криптомнезии (что мне кажется маловероятным), то ведь еще надо бы объяснить, каким было существовавшее прежде положение вещей, благодаря которому именно этот образ закрепился в памяти, а позднее снова был (Земон) «экфорирован» (от εχφορειν – греческого слова, означающего «выносить», «уносить», лат. efferre = «производить»). В любом случае, идет ли речь о криптомнезии или нет, имеется в виду подлинный и настоящий первобытный богообраз, который вырастал в бессознательном современного человека и осуществлял там живое воздействие – воздействие, которое можно было бы рекомендовать психологу религии для размышлений. В этом образе нет ничего, что можно было бы назвать «личностным»: это полностью коллективный образ, этническое происхождение которого давно известно. Здесь этот исторический и повсеместно распространенный образ вновь актуализируется с помощью естественной психической функции. Это вовсе не удивительно, поскольку моя пациентка родилась на свет с человеческим мозгом, который предположительно и сегодня функционирует таким же образом, как у древних германцев. Мы имеем дело с реактивированным архетипом, как я обозначил эти изначальные образы в другом месте[103]. Эти древние образы вызваны к жизни первобытной, основывающейся на аналогии формой мышления, свойственной сновидениям. Речь идет не об унаследованных идеях, а об унаследованной предрасположенности к ним[104].

Принимая во внимание эти факты, мы должны допустить, что бессознательное содержит в себе не только личное, но также и безличные, коллективные компоненты в форме унаследованных категорий[105] или архетипов. Поэтому я выдвинул гипотезу, что бессознательное на своих самых глубоких уровнях несет в себе коллективные содержания в относительно активном состоянии. Вот почему я говорю о коллективном бессознательном.

Процесс ассимиляции бессознательного приводит к ряду весьма примечательных явлений. У одних пациентов он ведет к безошибочной и зачастую неприятной акцентуации Эго-сознания, повышенной самонадеянности; они все знают, они полностью в курсе дела относительно своего бессознательного, и они верят, что имеют абсолютно точное суждение обо всем, что исходит из глубин бессознательного. В любом случае при каждой встрече с доктором они все больше и больше воспаряют над собой. Другие, напротив, впадают в депрессию, становятся даже угнетенными содержаниями бессознательного. Уровень их самонадеянности снижается, и они с покорностью взирают на все то необычайное, что производится бессознательным. Пациенты первого вида в избытке самонадеянности берут на себя ответственность за свое бессознательное, выходящую слишком далеко за пределы разумных границ и возможностей; в то время как последние в конце концов отказываются от какой бы то ни было ответственности за себя, будучи подавлены знанием бессилия Эго перед судьбой, управляющей ими через бессознательное.