– Я спрашиваю: что это за морда? А?..

Молодой человек шумно отодвинул стул и поднялся.

– Что вам угодно? – сказал он негромко.

В эту минуту Ленька поднял голову и увидел старика Пояркова. Хозяин стоял у буфетной стойки. Брови его были высоко подняты, пальцы быстро-быстро перебирали золотую цепочку на животе.

– Мама, мама, – зашептал Ленька. Но она или не поняла его, или не расслышала.

Лицо офицера медленно зеленело.

– Что-о? – хрипел он, надвигаясь на молодого человека. – Меня? Мне? Угодно? Меня… угодно?!.

Рука его, царапая ногтями сукно френча, тянулась к съехавшей на спину кобуре.

Александра Сергеевна быстро поднялась и встала между мужчинами.

– Милостивый государь, – сказала она зазвеневшим голосом. – Я прошу вас… сию же минуту… Вы слышите?

– Эй, Дорошкевич… Не бузи! – крикнули с офицерского стола.

Штабс-капитан бегло оглянулся и снял руку с кобуры. Покачиваясь на носках, он мутными, молочно-голубыми глазами смотрел на побледневшую женщину.

– Вы слышите?! – повторила она.

– Да-с. Я вас слушаю, – сказал он, покачиваясь и подпрыгивая, как в седле. – Я все оч-чень хорошо слышу. Вы, сударыня, если мне не изменяет… э… собирались уходить? А? Ах, простите! – воскликнул он. – Пардон! Я не заметил. У вас… у вас свидание!..

И он, пятясь и по-шутовски раскланиваясь, стал отступать от столика.

Тем временем Поярков на цыпочках пробирался к выходу.

– Мама! Да посмотри же! – не выдержав, крикнул Ленька.

Она повернула голову, все сразу поняла и опустилась на стул.

– Ах, знаете, вы мне надоели, – громко сказала она, обращаясь к молодому человеку. – Уходите!

– Простите, – опешил тот, – я не понимаю…

– Боже мой, да что тут понимать? Я говорю вам: убирайтесь вон! Вы слышите? – шепнула она. – Бегите!..

Но было уже поздно.

Хлопнула дверь, и в ресторан шумно вошли один за другим три вооруженных человека в штатском. У одного из них, грузного, широкоплечего, в соломенном картузе, рукав был перехвачен белой повязкой. Почти тотчас в дверь боком протиснулся и старик Поярков. Он что-то шепнул человеку с повязкой, тот наклонил голову, прищурился и решительно шагнул к столику Александры Сергеевны.

Услышав за спиной шаги, молодой человек повернулся, вздрогнул и крепко, словно собираясь выжимать рукой двухпудовую гирю, сдавил спинку стула.

– Прошу извинения, – сухо сказал человек с повязкой, небрежно кидая руку под козырек соломенной фуражки. – Покажите ваши документы.

– Вы ко мне?

– Да, к вам.

– А кто вы такой?

– Имею полномочия.

– Пожалуйста, предъявите их.

Человек с повязкой вынул из кармана браунинг.

– Дайте документы, – негромко сказал он. За его спиной боком стоял и прислушивался к разговору старик Поярков.

Молодой человек подумал и сунул руку в карман.

– У меня документов нет, – сказал он.

– Выньте руку. Где же они?

– Документы? Они пропали в номере.

– В каком номере? Где вы живете?

– Я жил в другой гостинице. В гостинице «Вена». Номер девятнадцатый, если вас это так интересует. Но гостиница эта, как вы сами, вероятно, знаете, разрушена…

– Ах, вот как? Разрушена? Значит, никаких документов, удостоверяющих личность, у вас нет? А фамилия ваша?

– Фамилия моя – Захаров. Я из Петрограда… Студент… приехал к родственникам на каникулы…

Человек в соломенном картузе покосился на Пояркова.

– Нехорошо, молодой человек, – сказал тот, выступая вперед и усмехаясь. – Врете ведь вы, батенька. Фамилия-то ведь ваша не Захаров, а Лодыгин.

– Ошибаетесь, – негромко сказал молодой человек.

– Нет, сударь, не ошибаюсь. Стояли вы не в «Вене», а у нас – в сто четвертом номере. И прибыли не из Петрограда, а из города Иваново-Вознесенска… И уж если хотите знать, даже и профессия ваша и та в книге для проезжающих записана.

Съежившись, подобрав под сиденье стула окаменевшие, застывшие ноги, Ленька не мигая смотрел на этого пожилого, полного, такого добродушного на вид человека, который даже и сейчас чем-то напоминал ему его покойного деда.

Александра Сергеевна, откинувшись на спинку стула, тяжело дышала. Глаза ее были полузакрыты, ноготь мизинца резал, крестил, царапал зеленую, мокрую от пролитого кофе клеенку. Молодой человек искоса взглянул на нее, снял руку со стула и выпрямился.

– Ну что ж, – сказал он другим голосом. – Хорошо. Только давайте, уважаемые, выберем для объяснений другое место.

– Место уж мы, уважаемый, выберем сами, – сквозь зубы проговорил человек с повязкой и мотнул головой в сторону двери.

Сделав два шага, Лодыгин остановился. Леньке показалось, что он хочет что-то сказать ему или матери. Человек с повязкой сильно толкнул его браунингом в спину.

– А ну, пошел, не задерживаться! – крикнул он.

Молодой человек, не ожидая удара, споткнулся.

– Осторожно! – сказал он очень тихо.

Его еще раз ударили. Он опять споткнулся и чуть не упал.

За столом офицеров раздался громкий хохот.

– А-а! Большевик! Засыпался, молодчик? Дайте, дайте ему, братцы!.. К стенке его, каналью!..

Провожаемый смехом, он шел к выходу. Уже в дверях он оглянулся, прищурился и громко, на весь ресторан, но очень спокойно, легко и даже, как показалось Леньке, весело сказал:

– Смеется тот, кто смеется последний!..

Ленька на всю жизнь запомнил и эту фразу, и голос, каким она была сказана. Даже и сейчас еще она звучит в его ушах.

Дверь хлопнула.

Александра Сергеевна сидела, закрыв руками лицо. Плечи ее дергались.

– Мама… не надо, – прохныкал Ленька.

К столику, покачиваясь, опять подходил пьяный штабс-капитан.

Александра Сергеевна вскочила. Офицер что-то хотел сказать ей. Он улыбался и покручивал ус. Она изо всех сил ударила его в грудь. Он схватился за стул, не удержался и упал. Она побежала к выходу. Ленька за ней…

Когда они поднялись к себе в коридор, Александра Сергеевна упала на кровать и зарыдала. У Леньки у самого стучали зубы, но он успокаивал мать, бегал к Рыжику за водой, доставал у соседей валерьянку…

Возвращаясь из кухни, он услышал на лестнице, площадкой ниже, голос старика Пояркова.

– Кокнули молодчика, – говорил кому-то хозяин гостиницы своим добродушным стариковским голосом.

– Без суда и следствия?

– Ну какие уж тут, батенька, суды и следствия!.. Вывели на улицу – и к стенке.

– Большевик?

– Корреспондент ихней газеты из Иваново-Вознесенска…

Ленька вернулся к матери. Он ничего не сказал ей. Но когда она слегка успокоилась и задремала, он вышел на лестницу, прижался горячим лбом к стене и громко заплакал.

Слезы душили его, они ручьями текли по носу, по щекам, стекали за воротник рубашки.

Захлебываясь, он полез в карман за платком. Вместе с грязной скомканной тряпочкой, которая еще недавно носила название носового платка, он вытащил из кармана смявшуюся и ставшую мягкой, как желе, конфету. От конфеты пахло шоколадом, помадкой, забытыми запахами кондитерского магазина. Он отошел в угол, бросил конфету на каменный пол и с наслаждением, какого никогда раньше не испытывал, примял, раздавил ее, как паука, носком сандалии. Потом счистил о ребро ступени прилипшую к подошве бумажку, вытер слезы и вернулся в коридор.

Мать лежала, уткнувшись лицом в подушку. Плечи ее дергались.

– Мамочка, ты что? Что с тобой?

– Ничего, детка, – глухо ответила она сквозь слезы. – Оставь меня. У меня немножко болят зубы.

Он не знал, что делать, чем ей помочь. Как на грех, не было дома Нонны Иеронимовны. Старуха с утра ушла в город и до сих пор не возвратилась.

Через некоторое время начался сильный обстрел района. Опять все вокруг содрогалось и ходило ходуном.

Ленька прилег рядом с матерью на кровать. Уткнувшись лицом в подушку, мать тихо стонала. Он обнял ее, нащупал рукой щеку, погладил ее.

– Мамуся, бедненькая… Дать тебе еще валерьянки?