Эти приступы отчаяния, повторявшиеся все чаще, повлияли на здоровье бедной Пальмиры, однако де ла Сутьер, казалось, не переживал о ней. С тех пор как она поселилась в монастыре, он писал ей всего два-три раза, в немногих и неопределенных словах внушал ей мысли об осторожности и раскаянии и сообщал о своих многочисленных поездках.

Однажды Пальмира, небрежно одетая, сидела в мрачном унынии в своей келье. Постучавшись, к ней вошла монахиня с известием, что девушку спрашивают в приемной. Не вставая, Пальмира спросила:

– Это швея, которую я не хочу видеть и которая упорно пытается встретиться со мной в монастыре? Если это она, то потрудитесь, любезная сестра, сказать ей, что я никого не принимаю.

– Вы совершенно правы, что не хотите видеть свою гостью: она пользуется в городе дурной славой, но сегодня не она спрашивает вас, а двое мужчин, из которых один пожилой и чуть ли не…

– Папа! – воскликнула Пальмира, вскочив с места.

Монахиня утвердительно кивнула.

– Папа! – восторженно повторила девушка. – Он наконец вернулся! Он вспомнил обо мне! Пойдемте, любезная сестра, пойдемте скорее!

Она уже переступила через порог, но тут ее остановила монахиня.

– Неужели вы в таком виде решитесь показаться в приемной?

– Ах, боже мой! Где моя голова? Я совсем забыла, что не одета.

Приодевшись на скорую руку, Пальмира сбежала вниз. Приемная была полна людей – как посетителей, так и монахинь, которым позволялось видеться с мирянами под надзором старой послушницы. Тихий говор людей сливался в один общий глухой гул. Входя, Пальмира окинула комнату беглым взглядом, забыв опустить кончики пальцев в кропильницу у двери, чем заслужила безмолвный укор от сопровождавшей ее монахини. В дальнем углу стояли де ла Сутьер и Арман Робертен.

Пальмира не удостоила должного внимания своего пламенного поклонника, при его виде бледные щеки девушки лишь слегка порозовели. Все ее мысли были обращены к отцу, она заметила, как сильно он изменился за последнее время: ввалившиеся щеки, тусклые глаза, желтый цвет лица – его с трудом можно было узнать. Девушка чуть не вскрикнула от ужаса, однако сдержалась и подошла к отцу вся в слезах.

Де ла Сутьер давно готовился к свиданию с дочерью и научился справляться с собственными чувствами, а потому сохранял вид холодный и непроницаемый. С улыбкой на лице он раскрыл объятия Пальмире, которая бросилась к нему на шею. Она крепко обняла отца, но он уклончиво ответил на ее ласку. Вскоре он высвободился из объятий и сказал голосом спокойным и довольно громким, чтобы окружающие могли его слышать:

– Полно, дитя! Сколько слез из-за короткой разлуки! Как ты знаешь, я все это время находился в разъездах. Сейчас я наконец вернулся и надеюсь привезти тебя назад в Рокроль, как только закончу свои дела в городе.

Пальмире стоило величайших усилий справиться с вихрем мыслей, круживших ее в голове, однако она настолько преуспела в этом, что спросила:

– Вы были больны, мой дорогой отец?

– Ты находишь меня изменившимся, не так ли? Ничего страшного, это последствия постоянных переездов. Маленькие гостиницы так неудобны! Однако почему ты не скажешь ни одного слова бедному Арману? – И он указал на Робертена, который все это время стоял немного поодаль, опасаясь показаться лишним.

Пальмира протянула молодому человеку руку, он слегка пожал узкую нежную ладонь.

– Вы не выглядите счастливой, – сказал он с участием, – очевидно, здешний образ жизни вам вреден. Монастыри пагубны для здоровья, эти проклятые ханжи…

– Осторожно, Арман, мой милый друг! – перебил его де ла Сутьер. – Не всегда полезно говорить истину. Стоит вам продолжать разговор в этом тоне, и вас постыдно выгонят за дверь. – И он беззаботно засмеялся.

Веселость эта, искренняя или притворная, помогла Пальмире собраться с силами. Они присели, стали беседовать. Месье де ла Сутьер рассказал о победах его лошадей на скачках, в которых они принимали участие. О том, как молодая кобыла Зютюльбе, родившаяся от Вильгельма Молчаливого и королевы Помарэ, выиграла серебряный кубок, опередив на голову Кохинхина, принадлежавшего графу де З***, как жокей Джон во время скачек с препятствиями искупался вместе с Бесстрашным в реке, что, однако, не помешало ему первому доскакать до столба и выиграть приз в шесть тысяч франков. Конечно, Пальмира предпочла бы сменить тему разговора на более важную, но она тихо радовалась спокойствию отца, и радость эта была первым отрадным чувством, испытанным ею со времени возвращения в монастырь.

Вскоре де ла Сутьер встал.

– Арман, – сказал он, – я оставляю вас с Пальмирой. Мне надо повидаться с настоятельницей, чтобы закончить денежные расчеты. Я скоро вернусь.

Вслед за монахиней, которая должна была провести его к настоятельнице, он вышел из комнаты. Между тем Робертен приблизился к Пальмире и стал с большим жаром что-то говорить ей. Сначала девушка слушала его рассеянно, но мало-помалу стала прислушиваться. Наконец она перебила его со смущением:

– Ради бога, не продолжайте! Не знаю, должна ли позволять вам в отсутствие отца…

– Дорогая моя, – пылко заговорил Арман, – я осмеливаюсь выражать вам подобные чувства лишь с согласия вашего отца.

Он сообщил, что де ла Сутьер не противится браку, о котором он, Арман, мечтает всеми силами души и на который умоляет согласиться Пальмиру.

– Не говорите об этом, месье Робертен, – ответила девушка, испытывая сильное волнение, – это невозможно! Если бы вы знали… это невозможно, говорю я! О, я так несчастна!

Она снова залилась слезами и зажала платком рот, чтобы заглушить рыдания, которые вырывались у нее из груди. Арман наклонился к ней и продолжал что-то говорить. Еще несколько раз она пыталась его остановить, но он не унывал. В эту минуту в приемную вошла нарядно одетая молодая женщина. Сестра, которая сторожила входную дверь, хотела преградить ей путь, но посетительница решительно отстранила ее и, подбежав к Пальмире, сказала с насмешливой почтительностью:

– О, моя добрая госпожа, наконец-то я добралась до вас. Как я рада вас видеть!

Это была Женни Мерье. Одета она была с роскошью, которая указывала на ее сомнительную добропорядочность, и Пальмира без труда узнала на прежней горничной несколько вещей, которые прежде носила сама. Надеть шляпу Женни не позволял обычай, принятый в здешних местах, зато она выбрала прелестный чепчик, который чудным образом оттенял ее черные как смоль волосы и хорошенькое оживленное лицо.

При этом дерзком вторжении Пальмира поддалась минутному гневу, однако тотчас вспомнила, что необходимо пощадить бедную девушку ради всего того, что ей дорого на свете, и она ответила с холодной учтивостью:

– Благодарю за посещение, но вы видите, у меня гость. Я буду благодарна, если вы придете в другой раз.

– Чтобы найти дверь запертой, как это было прежде? Я не могла добраться до вас с того самого дня, когда Батист высадил меня с вещами при въезде в город, нисколько не заботясь о том, куда я денусь со своим скарбом. Между тем я очень терпеливо ждала случая увидеться с нами и сейчас прошу позволения остаться. Если вы хотите сказать месье Робертену то, чего мне не следует знать, я даю вам слово не слушать. Итак, не стесняйтесь, я готова подождать.

С этими словами она уселась на стул напротив Пальмиры. Девушка не сочла нужным отвечать на подобную дерзость.

– Как позволяете вы себе оставаться здесь против воли мадемуазель де ла Сутьер? – счел своим долгом вмешаться Арман. – Я не намерен этого допускать, слышите?

– Месье Робертен, вы вообразили, что находитесь в одном из своих замков, – ответила швея ядовито. – Похоже, вы привыкли приказывать толпе лакеев! И то сказать, вы так богаты, что каждый может заподозрить у вас в кармане кусочек веревки от висельника!

При этом грубом и жестоком намеке Арман Робертен чуть было не вспылил, но его удержала Пальмира.

– Не слушайте, что она говорит, месье Робертен, – ласково произнесла она, – эта девушка никогда не умела держать язык за зубами, я сама избаловала ее. Ее дерзости не должны вас оскорблять, ваше положение слишком высоко для этого. А что касается нас, – обратилась она к Женни, – я могу сказать, почему хотела вас удалить. В настоящий момент мой отец у настоятельницы и может вернуться сюда с минуты на минуту. Если, к несчастью, он вас здесь встретит…