— Стать гарантом мира для венгерского народа? — голос Маренн дрогнул, она разволновалась. — Меньше всего в своей жизни я ожидала, что мне придется надеть королевскую мантию. Но ты верно сказал, что у всех Габсбургов, где бы они ни родились и как бы ни сложилась их судьба, есть обязательства, которых не отменит ни одно земное правительство, ни одна революция. Я знаю немало примеров, когда монархи оказывались в тюрьмах или были казнены, но всё равно готова исполнить свой долг. Это самые высшие обязательства перед Господом, и отказаться от них не посмел бы никто из моих предков. Если венгры примут меня, я готова на любые испытания, лишь бы война не коснулась их земли. Когда-то венгры частенько обижались на Габсбургов за притеснения, и, может быть, сейчас именно мне выпало возместить ущерб. Да, я готова. Хотя совершенно не представляю себя в роли венгерской королевы, — женщина с сомнением покачала головой.

— У тебя получится, — Вальтер ободряюще улыбнулся. — Вот только незадача, как мне теперь отдавать распоряжения твой дочери, которая по-прежнему останется работать у меня, — пошутил он. — Даже неловко продолжать обращаться к ней «фройляйн Джилл». Ведь если ты почти королева, то она почти наследница трона. Что же мне делать?

Маренн тихо засмеялась, но тут же добавила грустно:

— Ты вспомнил о моей дочери, а я вспомнила о сыне. К сожалению, главный наследник трона мертв, и я даже не знаю, лежит ли он в земле или его тело склевали вороны.

Голос женщины дрогнул, и, чтобы успокоить любимую, готовую заплакать, Вальтер обнял её, поцеловал в волосы.

Когда Маренн подъехала к своему дому в Грюнвальде, то сразу увидела машину Скорцени за оградой. «Что-то рано, — мелькнула мысль. — У Гретель Браун, наверное, заболела голова, или её муж решил провести вечер в семейном кругу с фюрером». Достав ключи, Маренн вышла из машины, открыла ворота, которые распахнулись почти бесшумно, затем вернулась за руль, въехала во двор и так же почти бесшумно закрыла ворота за собой.

Со двора было видно, что в гостиной на первом этаже горел свет, окна Джилл на втором оставались темными — значит, дочь все ещё была в Управлении.

— Айстофель, выходи! — Маренн распахнула дверцу автомобиля, и овчарка послушно выпрыгнула на чистый, поблескивающий снег, встряхнулась. — Пошли.

Женщина направилась к дому. Собака опередила её и, взбежав на крыльцо, уселась перед дверью, поскуливая.

— Иду, иду, я уже слышу тебя, — донёсся изнутри дома голос Агнесс. — Добрый вечер, фрау.

Горничная открыла дверь, и Айстофель, лизнув её руку, тут же скрылся в коридоре.

— Побежал на кухню, — улыбнулась Агнесс. — Чувствует, что я как раз приготовила его любимые отбивные.

— Отто давно приехал? — спросила Маренн.

Она сняла шинель, отдала её Агнесс, поправила волосы перед зеркалом.

— Уже около часа здесь, — сообщила горничная. — Я предлагала ужин, отказался, сказал, подождет вас.

— А фройляйн Джилл?

— Фройляйн звонила четверть часа назад. Она задерживается на службе. Приедет поздно. Просила не беспокоиться. Оберштурмбаннфюрер фон Фелькерзам привезет её домой.

— Ну, если она под присмотром Ральфа, я абсолютно спокойна, — кивнула Маренн.

— Прикажете подавать ужин?

— Да, пожалуй.

Агнесс поспешно ушла в кухню. Было слышно, как она отгоняет Айстофеля от стола.

— Убери лапы, я сколько раз говорила! Лапы на стол нельзя! Отойди отсюда!

Маренн вошла в гостиную. Отто Скорцени сидел в кресле перед зажженным камином, вытянув ноги в ярко начищенных сапогах поближе к огню. Рядом на низком столике с прозрачной стеклянной столешницей лежала папка с вырезками из газет и документами. В хрустальной пепельнице дымилась недокуренная сигарета. В богемском фужере зеленого стекла с золотой резьбой поблескивали остатки коньяка. Гость просматривал бумаги, перелистывая их, а когда вошла хозяйка дома, даже не повернулся.

— Совещание у Кальтенбруннера закончилось так рано? Или вообще не состоялось? — спросила Маренн, прислонившись спиной к дверному косяку. Она расстегнула пуговицы мундира и, наклонив голову, выдернула деревянную спицу, скреплявшую волосы, которые тут же рассыпались по плечам густыми каштановыми волнами.

— Его вызвали к Борману, — Отто наконец обернулся. — Оставшиеся вопросы перенесли на завтра на утро. А вы с де Кринисом, я вижу, тоже решили сегодня особенно не перетруждаться. Во всяком случае, управились до полуночи, что бывает нечасто. Кстати, я звонил в клинику, тебя там не было.

«Ах, вот в чем причина всех колкостей, — насмешливо подумала Маренн. — Позвонить он все-таки не забыл».

— Я была в Гедесберге, у Вальтера, — ответила она, проходя в комнату. — Меня тоже иногда вызывает начальство.

— Конечно, как без этого? — съязвил Скорцени. — Шелленберг лучше всех разбирается в полевой хирургии.

— Он вызывал меня совсем по другим вопросам, — она сделала вид, что не заметила его тона.

— Я догадываюсь, — Отто криво усмехнулся, взял сигарету из пепельницы и затянулся, глядя на огонь. — Догадаться нетрудно.

— А завтра мы идем на концерт фон Караяна, — сообщила Маренн, чтобы повернуть разговор в другое русло. Оправдываться она не собиралась, поэтому с гордым и независимым видом села в кресло напротив гостя, положила ногу на ногу, и вытянула сигарету из пачки, лежавшей на столике. Скорцени наклонился вперёд, чтобы дать даме прикурить:

— Кто это «мы»?

Щелкнула зажигалка. Маренн заметила, как взгляд гостя скользнул по её коленям, обтянутым чулками.

— Так кто собирается на концерт? Ты и наш общий шеф Управления? — продолжал спрашивать Отто подчеркнуто равнодушно.

— Пока что только я и Джилл, — мягко ответила Маренн. — Хотя Джилл ещё не знает об этом, но Вальтер обещал отпустить ее. Я думаю, Джилл будет рада. А ещё де Кринис со своей Фредерикой. Может быть, присоединится Ральф.

— Меня вы не приглашаете?

«Этого не хотелось бы», — подумала Маренн. Но промолчала.

— Впрочем, все равно завтра после обеда я еду во Фриденталь, и отменить это невозможно, — добавил Скорцени и снова откинулся на спинку кресла.

Теперь уже усмехнулась его собеседница:

— Я не сомневалась, что у тебя найдется, чем заняться.

Минуту оба молчали. Затем послышалось, как по паркету простучали каблуки. Это вошла Агнесс, принесшая поднос с посудой.

Маренн обернулась к горничной:

— Все поставьте и можете идти домой. Я справлюсь сама. Уже поздно, а вам надо торопиться к маме. Как она себя чувствует?

— О, ей намного лучше, фрау, — горничная сделала реверанс, — микстура, которую вы прописали, помогает. Она уже почти не кашляет.

— Пусть принимает ещё дней пять, — сказала Маренн, подходя к столу. — Если лекарство закончится, скажите мне, я выпишу еще.

— Большое спасибо, фрау, — горничная смутилась. — Вы так добры.

— Идите, идите, — отпустила её Маренн.

— Сейчас принесу горячее…

— Хорошо.

Агнесс поспешно вернулась на кухню, а Маренн подошла к столу, чтобы расставить тарелки.

— Ты предполагаешь, мы будем есть горячее? — Отто встал, приблизился к хозяйке дома и положил ей руки на талию.

— Ты не голоден? — Маренн не повернулась и, казалось, сосредоточила всё своё внимание на белом баварском фарфоре с элегантным зеленым рисунком.

Ответа на её вопрос так и не последовало, поэтому она добавила:

— Это даже странно, что ты не хочешь есть. Жаль, нет Науйокса. Он бы ни за что не отказался.

— Пойдем в спальню, — Скорцени прижал её к себе.

— Мне вот вчера Джилл рассказала интересную историю, — Маренн мягко отстранилась. — Её подруга Зилке вместе со своим женихом-летчиком были на приеме у Шахта. И там Зилке видела тебя. Она, конечно, расписывала моей Джилл, как все женщины просто осаждали тебя своим вниманием. Видимо, Зилке этим рассказом хотела сделать Джилл приятное, — Маренн обошла стол и взяла приборы, завернутые в салфетку. — Так вот она сообщила Джилл под большим секретом, что ты буквально у неё на глазах соблазнил племянницу Шахта — вы оба отсутствовали около получаса, а затем та появилась чрезвычайно возбужденная.